ведь каждый человек приходит с чем-нибудь своим и с таким, чего не бывало на свете. Простой человек никогда об этом не задумывается, а если и пришло ему что-нибудь такое на ум или даже попробовал себя в своем небывалом и не удалось – не обиделся и, махнув рукой на это, сказал себе: «Где уж нам!»
Непросто живет и тот, кто попробовал на своем пути, сбился в общую дорогу п косится с завистью на всех, кто вступает на свой собственный путь.
Мысль человека подобна воде, размывающей первозданную породу скалы: не будь воды – скала была бы бесплодной, не будь скалы – вода бы осталась без дела, и только взаимодействие воды и скал намывает плодородную почву.
Начал читать «Парус» Катаева, сначала обрадовался, потому что было похоже на «Степь» Чехова, но когда обозначился сюжет – очарование исчезло. Тем-то и очаровательна «Степь», что в ней нет сюжета как механического приема, в том смысле нет сюжета, что лучше вовсе ему не быть, если он не живой.
Может быть, волшебство всего творчества в том, чтобы в глину сюжета вдунуть бессмертную душу, и если у творца под рукой не окажется глины, душу можно вдунуть куда-нибудь в папье-маше или, как Чехов, в какую-то степь.
Поэт и осел
Соловьиная поэма Блока: осел привез поэта в соловьиный сад, и он там заскучал по своему ослу. Смысл этой поэмы тот, что каждый поэт мечтает освободиться от осла и, когда попадает в боги, скучает о своем осле. И такова вся жизнь поэта, как альпиниста: хочется уйти от осла, но осел везет продовольствие.
Поэзия не только в стихах, а везде: и в прозе, и во всей повседневности. Если разорвать этот союз двух сил, то у Блока распадается на поэта и осла, у Сервантеса – на Кихота и Санчо.
Наш Шекспир
Анциферов сказал, что Тургенев преклонялся перед Шекспиром и за это его подняли на рога: родина, мол, больше Шекспира. В этом сказывается непонимание такого преклонения.
Надо было сказать Анциферову, что Тургенев восхищался Шекспиром и тем самым присоединял его к родине. В том же смысле и наше преклонение перед Европой было ее усвоением и завоеванием. В защиту Европы можно сказать, что она уже давно наша.
Соки мысли
Ветер колышет листики дерева, постоянно изменяя их положение в отношении источника света. Листик движется не от себя, а только от ветра, и у него своего нет ничего, все свое у него отдано делу и, как потом оказывается, делу дыхания, а дыхание через высшее существо в природе, человека, определено вместе с другими органами на выработку мысли.
Фауст когда еще живыми глазами вглядывался в устройство жизни и видел дела, то пришел к тому, что вначале всего было дело.
Но когда Фауст ослеп, и все дела исчезли из глаз, и все внимание его перешло в слух, он услышал шепот листьев и рожденные в звуках слова.
Тогда он забыл о всяких делах. Какие уж тут дела, если ослеп. Но зато какой чудесный мир тогда открывается на слух!
Истоки искусства
В юношеской любви всегда участвует природа, и если предмет любви исчезает, то в природе он остается, как в зеркале: смотри на эту природу и будешь в ней видеть, как Тургенев, чистых девушек, детей в их совершенной простоте, в мужиках деревенских – шекспировских мудрецов, в обществе – цельного человека в его движении к идеалу.
Если бы не было такого «идеализма», никто бы детей не рождал, потому что в материальном отношении за пределами родового и племенного строя – это невыгодно.
Очень часто попадаются молодые Печорины в наше-то, советское время! Как это происходит, что мы летим во времени на самолетах, а Чичиков тоже с нами не отстает на своей тележке?
Очевидно, летит тоже с нами, на нас самих, как летят мелкие насекомые на крупных птицах из страны в страну.
Знаю, что Ване-шоферу отдать жизнь за меня на войне все равно, что раз плюнуть. И в то же время в обычной жизни ему тоже ничего не стоит надуть меня (потихоньку ездит на моей машине и губит ее).
Так два человека живут в нем: большой и маленький. Как живут они в нем, в борьбе? – Нет! Живут вполне мирно, разве только иногда большой смутится и почешется, как от укуса блохи.
Так летит журавль в Африку, и на нем блоха – тоже в Африку.
Все знают, что горе надо забывать, но мало кто понимает, что и всякий успех, счастье надо встречать, принимать и, сложив достижение в кладовую свою, как можно скорее тоже забывать.
И радость и горе надо забывать, а помнить надо только мысль в ее вечном движении.
Актер
Наступает пора, когда понимаешь людей, как понимает умный актер публику, когда она ему рукоплещет: он кланяется, прижимая руку к сердцу, а сам не сливается душой с этими поклонами и хорошо знает, какой он на самом-то деле, без дела, без грима и бутафории…
Ах, сколько всего дано пережить человеку, если он только живет долго и не устает мыслить. Какое это огромное поле!
Сельский учитель: энергичное старое лицо, все исписанное жизненными боевыми рубцами, устремленными к глазам, чтобы выказать мысль человека, – все, мол, проходит, и щечки-подушечки, и ямочки, и вся красота, но мысль в глазах остается.
Все было хорошо, но когда этот смоленский учитель стал жаловаться на народ, – тут открылся заурядный деревенский учитель.
Хороший учитель никогда не скажет плохо о своем народе, и если даже думает так, никогда не откроется с первого разу.
Сила мечты
Как мы мечтали когда-то пятьдесят лет тому назад о женщине будущего по Бебелю! А теперь вон она стоит в красной шапочке в метро и провожает поезда. Будущее пришло и стало настоящим.
Так вот же и надо мечтать как можно больше, как можно сильнее мечтать, чтобы будущее обратить в настоящее. Вот и слава, слава тебе господи, что моя женщина будущего теперь стоит тут же в красной шапочке, а из-под военного картуза по плечам у нее кудрями рассыпается прическа наша модная «перманент». Значит, мечта наша была не пустая, и что есть такая мечта, похожая на силу обращения будущего в настоящее.
– Друг мой! Ты сам над собой смеешься: это ли твоя женщина будущего? Но мечтай, мечтай о будущем или о прошлом, сколько тебе хочется, только помни одно: и за будущее и за прошлое отвечает одно только настоящее.
Уют заседаний
Сколько поэм и романов посвящено домашнему уюту, где царствует женщина. Но не помню ни одного сочинения, посвященного уюту заседаний, когда все мужчины согласно воркуют, как голуби.
Мне кажется, я никогда еще в жизни не мог вникнуть в деловую сущность таких заседаний, но я всегда в них чувствовал какой-то никем не воспетый мужской уют.
Литературная особа
Какая занозистая эта литературная особа, только боюсь, что эта скептическая поверхность, как мох, покрывает кочку, а в самой кочке нет ничего.
Природа с лица
Смотрел на кота, и когда нечаянно задел его ус, то заметил, что короткая шерстинка на его носу быстро переставилась и образовала мину недовольства. Успокоив кота, я дождался, когда прошла мина недовольства, нос разгладился, и тогда уже сознательно я потянул своего кота за его длинный белый ус. Мгновенно появилась тогда на носу та же знакомая недовольная мина, и с тех пор я лучше стал понимать своего кота и ежедневно открывать в нем новые и новые мины.
У меня часто являются такие дела неожиданные, что не до котов: начатое изучение забывается. А что, если подумаешь, всем бы, особенно ученым, взяться изучать природу не в сходстве, а в отличии, чтобы у каждого твердо находить свое единственное лицо, и в семье с малолетства этому практически обучать детей, и в школах преподавать им в природоведении наряду с морфологией еще и лице-ведение?
Тогда бы произошло то самое, что происходит с нами, когда мы, белые люди, встречая народы, по своим условиям жизни желтые или черные, попадаем к ним туда, где они сами живут: там, оказывается, не важно то, что они все желтые или черные, а важно, что у них у всех разные лица с таким же у каждого особенным выражением, как у нас, у белых.
Тогда бы мы узнали всю природу с лица, и оказалось бы тогда, что всякое движение сопровождается лицеобразованием, и если есть что без лица, то это означает: ничего не стоит. И узнавать лицо, это значит узнавать и участвовать в движении мира, потому что, узнавая это лицо, мы тут же и свое узнаем там, как в зеркале. И как движение поезда мы узнаем из окна, разглядывая предмет, так и по ним узнаем свое движение, свое лицо. Наш поезд идет, но и там в окне не стоят.
Проверка веры
Жизнь как бы недаром идет сама по себе, и то окошечко, куда можно на жизнь поглядеть и есть личность (автор или Пушкин?).
Или наоборот: жизнь проходит бессмысленно, а личность дает порядок и смысл?
Я лично живу по первому определению, но сейчас думаю, что надо свою эту веру проверить и тем самым закрепить в сознании.
Рост человека
Человек растет, конечно, как и все в природе, костями, телом, и в то же время, как бы отступая от жизни роста, спрашивает постоянно сам себя: «Ну, что же это со мной произошло?» И, осмыслив происшедшее, надбавляет к жизни роста своего рост мысли: мыслью растет. Но и этот рост еще не совсем человеческий – щенок тоже растет, расширяя рост своего собачьего сознания.
Человек собственно начинается там, где в природе останавливается жизнь роста: тут начинается рост духовный, чисто человеческий, и продолжает у достойных расти до последней минуты. И в духе этого человека растут люди после него.
Творящие и рождающие
Одна женщина с кучей детей пишет мне, что в женском празднике ей, рождающей женщине, места нет: торжествуют женщины свободные. Я же ей хочу написать, что я тоже писатель рождающий и меня гораздо меньше славят, чем «свободных».
И что скорее всего так оно есть и везде: славятся, но временно, только «творящие»; рождающие должны утешиться тем, что после них что-то остается. Это надо понять, принять и не только не завидовать «творящим», но даже и не смущаться: наше дело гораздо серьезнее.
Венец создания
Каждая мать в беременности своей переживает аскетизм средних веков и в рождении радость возрождения. Сколько в ней содержания! А мужчина ведь только творит, и если случится рождает, то только при помощи женщины. Свободная творящая женщина сейчас в моде, но не она венец создания.
Если бы на каждом человеке им самим и кончать свои наблюдения, браться
