Это письмо Кати попало к Лютеру в очень благоприятный момент. По Европе уже ходили слухи, что в его доме живут девять монахинь. Враги Лютера — а имя им было легион — уже потирали руки, думая, что Мартин погряз в мерзости. Шуточки по поводу гарема Лютера стали обычным делом. На самом же деле на его попечении оставалась одна только Кати, но разговоры на эту тему становились все многочисленнее и несноснее. Монахиня была одна, а слухов — вдевятеро больше. В апреле 1525 года, вскоре после получения письма, Мартин поехал навестить своих пожилых родителей. Его отец, который всегда был против того, чтобы Мартин стал монахом, был рад тому, что сын ушел из монастыря. Теперь, чтобы окончательно порвать с прошлым, тому оставалось сделать только одно — жениться, вырастить детей и оставить им свое имя.
В течение многих лет Лютер говорил, что брак — это божественное установление. Считать, что безбрачие более возвышенно, — значит противоречить Библии, утверждал он. И вот настало время ему самому осуществить на практике то, о чем он говорил. Для монаха, которому исполнился сорок один год, это был непростой шаг. Он не советовался ни с кем кроме своих родителей. Даже его близкие друзья ничего не знали о его внутренней борьбе. Это было время, когда многие друзья оставили его. Общенациональная известность Лютера поблекла, его духовное влияние слабело. Он понимал, что настало время начинать все с начала. Может быть, когда тебе сорок один, начать с нуля еще не поздно.
Что могло быть лучше брака? Мартин полагал, что свадьба «доставила бы удовольствие отцу, взбесила бы папу, заставила бы ангелов смеяться, а чертей рыдать и скрепила бы печатью его свидетельство». Он также надеялся и на то, что это заставит сплетников умолкнуть. А ведь Кати фактически сделала ему предложение! Чем-то вроде ответа на него стал разговор с нею Лютера, когда он сказал, что его могут сжечь как еретика и что если она выйдет за него замуж, то же самое может ожидать и ее. Но Кати не страшилась гибели. Ухаживания романтическими назвать было никак нельзя. «Я не влюблен до безумия, но я нежен с нею», — говорил Лютер. 10 июня 1525 года Лютер писал: «Дары Божьи нужно брать не раздумывая».
Приняв решение, он даром времени не терял. Свадьба состоялась 13 июня. Свидетелями были Лукас Кранах и его жена. Поспешность, с которой все происходило, породила еще больше слухов, и даже такие близкие друзья, как Филипп Меланхтон, заподозрили, что дело было нечисто. Но сам Лютер говорил: «Если бы я не женился быстро и втайне, открывшись лишь немногим, все бы приложили усилия к тому, чтобы сбить меня с толку; ибо все мои друзья говорили бы: „Да не на этой женись, вон на той“». Многие из них полагали, что Лютеру следовало вступить в брак с более утонченной женщиной, чем Кати. Лютер и сам, пожалуй, подумывал, не ущипнуть ли себя, чтобы убедиться в том, что все это не сон. «Я сам едва в это верю, — шутил он, — но свидетели утверждают, что это случилось». А когда он приглашал на свадьбу Леонарда Коппа, торговца сельдью, то написал ему: «Богу нравится творить чудеса и дурачить этот мир. Вам нужно приехать на эту свадьбу».
Для обоих супругов первый год их совместной жизни был полон испытаний. Мартин писал: «Пока я не женился, никто не прибирал мою постель целый год. От моего пота солома в матрасе начала гнить. За день я так выматывался, что падал на кровать, ни о чем не думая». И вот этому пришел конец. Кати даже дала ему подушку. Если кто-то прожил в одиночестве так долго, как Мартин, то ему, конечно же, очень трудно принимать в расчет чужое мнение. Но Кати со своим характером решительно вмешалась в процесс принятия решений. К примеру, он как-то собрался на свадьбу к другу. Когда Кати узнала, где состоится свадьба, то устроила скандал. В той местности орудовали шайки мародерствующих крестьян, и они жаждали крови Лютера за кое-какие из его писаний. Кати считала, что ехать туда — безумие. И Лютер смирился. Не поехал.
Но величайшим испытанием для Мартина стало решение финансовых вопросов. Он никогда не умел обращаться с деньгами. Однажды он сказал: «Бог разделил человеческую ладонь на пальцы для того, чтобы между ними могли проваливаться монеты». Он говорил, что «с неохотой брал то, в чем не было острой необходимости, и мог отдать все что угодно, если это не было ему остро необходимо». Когда Кати взялась за финансы, расходы стали жестко контролироваться. Как пишет один из биографов, бережливость фрау Лютер позволила их семье «накопить значительное состояние, вопреки беспримерной щедрости и гостеприимству ее мужа». Иногда она просто прятала деньги, чтобы Мартин не раздал их. Мартин любил приглашать в дом студентов, но Кати настояла на том, чтобы те платили за стол и за жилье, если собирались остаться надолго.
Многое говорит о том, что в первые годы брака Лютер очень беспокоился о благосостоянии семьи. Он даже установил дома токарный станок, надеясь зарабатывать на жизнь ремеслом, если ему откажут в государственном содержании. Никаких свидетельств того, что Мартин хотя бы раз в жизни поработал за тем станком, нет. Как бы там ни было, его философией было: «Господь обеспечит нас всем необходимым». Лучшее из того, что Лютер сделал, было сделано не за станком, а за письменным столом. Ему приходилось привыкать работать на людях. В монастыре он привык к уединению, но Кати это очень не нравилось. Рассказывают, будто он как-то заперся на три дня в своем кабинете, пока Кати, наконец, не выломала дверь. Мартин невинными глазами посмотрел на жену, стоящую в осиротевшем дверном проеме, и сказал: «Зачем ты это сделала? Я ведь ничем плохим не занимался».
Даже после того, как у них родились дети, — а их было у Мартина и Кати шестеро, — Лютер, уже привыкший, казалось бы, работать среди шума, часто пытался замкнуться хотя бы в своих мыслях. А Кати именно в это время начинала испытывать жажду общения. Биограф Роланд Бэйнтон пишет: «Ритм чередования работы и отдыха не совпадал у Лютера и его жены. Проведя день с детьми, прислугой и домашними животными, она хотела поговорить с кем-то о своих проблемах всерьез. А он, после четырех проповедей, лекций и разговоров со студентами, мечтал упасть в кресло и углубиться в чтение». Но Кати как раз хотела порасспросить его о прусском короле, о предопределении, или о том, почему Давид в псалмах так похваляется своей праведностью, которой у него и в помине не было.
Лютер говорил: «Вся моя жизнь —терпение», — хотя и признавал, что терпение не было главной его добродетелью. «Мне надо быть терпеливым с папой; мне надо быть терпеливым с еретиками: мне надо быть терпеливым с моей семьей; мне даже надо быть терпеливым с Кати». Но Кати приходилось проявлять гораздо большее терпение по отношению к своему гениальному мужу. У него был очень неустойчивый темперамент. Плохое здоровье часто наводило на него меланхолию. «Думаю, что мои болезни — это не что-то естественное. Это результат колдовства», — сказал он однажды. В другой раз он сказал: «Я так болен, а никто мне не верит». У него был целый букет недомоганий, состоящий из подагры, бессонницы, катара, геморроя, запора, камней в почках, головокружения и звона в ушах. Кати терпеливо лечила его диетой, травами, припарками и массажем. Но однажды, когда она дала ему какое-то лекарство, он изрек: «Лучший рецепт для меня записан в третьей главе Евангелия от Иоанна: „Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную“».
Кати была для Мартина гораздо большим, чем просто швец, жнец и на дуде игрец. Она исключительно хорошо справлялась с вечно растущим домашним хозяйством Лютера. Августинский монастырь, в котором Лютер жил, когда был монахом, был передан властями Мартину и Кати в совместное владение. На первом этаже здания было сорок комнат. На втором располагались кельи, переоборудованные в спальни. И временами каждая из этих комнат была кем-нибудь занята. Кроме шестерых детей Лютера там жило еще полдюжины его племянников и племянниц, которых он забрал к себе по доброте душевной. Потом у одного из друзей от чумы умерла жена, и Лютер привез к себе четверых его детей. Чтобы как-то справляться с растущим хозяйством, Кати пригласила помогать ей кое-кого из своих родственников, в том числе тетю Магдалену, которая стала «нянюшкой» для детей Лютера. Все называли ее «мама Лена».
Кроме детей там было еще множество преподавателей и студентов и, конечно же, из-за возросшей славы Лютера, гостей, неожиданно наезжавших из Англии, Венгрии и вообще ото всюду. Один князь хотел остановиться в монастыре на несколько дней, но передумал. Он получил письмо, в котором ему описали, что это за место: «Странная смесь молодежи, студентов, молодых вдов, старух и детей постоянно шумит в доме доктора. Там очень неспокойно». А общительный Лютер расцветал в этой суматохе все больше и больше.
Студенты, слушавшие лекции Лютера в дневное время, за ужином, в неформальной обстановке, засыпали его вопросами. Так возникли знаменитые «Застольные беседы». Кати сидела на другом конце стола в окружении детей, а студенты делали записи, внимая учителю. Вне всякого сомнения, она очень ревновала мужа к его студентам, которые за ужином имели возможность быть гораздо ближе к доктору Лютеру, чем она сама. Но она понимала, что муж нуждается в их внимании. Когда она узнала, что студенты собираются опубликовать сделанные ими записи, Кати хотела сделать право на такие записи платным. Мартин был против этого. Позже в различных версиях «Застольных бесед» эти студенты опубликовали шесть тысяч пятьсот девяносто шесть изречений Лютера. Если бы Кати добилась своего, то она получила бы по гульдену за каждое.
Иногда во время таких неформальных бесед речь Лютера становилась довольно резкой и даже грубой. Тогда Кати обрывала его: «Ну-ну, перестань. Это уже слишком». И такое случалось довольно часто, поскольку изысканностью речи Лютер не славился. Еще чаще весь ужин занимали разговоры, а не еда. И когда Кати, никогда на колкостях не экономившая, говорила мужу: «Почему бы вам, доктор, не умолкнуть и не начать есть?» — он отвечал примерно так: «Женщинам, каждый раз прежде чем открыть рот, нужно мысленно повторить „Отче наш“». На людях Кати называла его «доктор». А Мартин называл
