мог согласовывать мой день с твоим, по крайней мере мысленно».
В письме она заверила его в своей любви, и он признался ей: «Теперь я столь же уверен в том, что ты любишь меня, как и в том, что я люблю тебя».
В этой поездке Джон не развратничал, как это бывало с ним раньше. «Когда-то я стремился к подобным удовольствиям ничуть не меньше, чем они (его товарищи по команде), — писал он Полли, — но теперь, благодаря тебе, мой вкус стал настолько утонченным, что никто кроме тебя не может доставить мне удовольствия». Хотя у него и была возможность вступать в связи с рабынями, мысль о Полли удерживала его от этого.
Он писал ей два-три письма в неделю. В основном он писал о том, как любит ее и какое это счастье для него — быть любимым ею. После четырнадцати месяцев в море он вернулся к Полли, в дом Кэтлеттов, на шесть месяцев, которые у него оставались до следующей поездки.
В ее день рождения он писал ей: «Я встал до рассвета, чтобы молиться и благодарить Бога, который даровал мне тебя».
Характерным замечанием в другом письме было следующее: «Я нашел новую причину любить тебя еще сильнее».
У него был с собой карандаш, который она ему подарила: «Я часто смотрю на него и разговариваю с ним».
Джон продолжал надеяться на то, что его следующее путешествие станет последним, но ни одна из его поездок не обеспечила финансового успеха. Он писал Полли: «Возможно, мы не будем богаты — ну и пусть. Мы богаты нашей любовью. Мы действительно богаты, если обещания Бога и Его провидение — наше наследие».
Джону было двадцать девять, Полли — двадцать четыре, когда он вернулся из своего третьего путешествия. Каждая новая разлука с Полли казалась еще более тяжелой, чем предыдущая; и каждый раз, когда рабов загоняли в трюм его корабля, Джон впадал во все большее уныние. «Меня угнетала работа, связанная с цепями, засовами и кандалами». И он молился о том, чтобы Господь, когда это будет Ему угодно, дал ему более человечное занятие.
Джон был готов отплыть в новое путешествие. По крайней мере, внешне он казался готовым. Команда набрана, груз находился на борту. Корабль должен был отплыть через два дня.
Джон и Полли беседовали за чаем. Все было как будто в порядке. И вдруг Джон, потеряв сознание, упал к ногам Полли. Она закричала, призывая на помощь. Вбежала хозяйка комнат; вызвали врача.
Джон находился без сознания около часа. Затем он открыл глаза и очнулся.
Его мучили продолжительные головные боли. Иногда без видимой причины начинало шатать. Врачи не рекомендовали отплывать в море до полного исчезновения этих симптомов, и Джону пришлось распустить команду. (Кстати, следующее путешествие этого корабля оказалось трагическим. Человек, заместивший Джона, большинство офицеров и многие набранные Джоном люди погибли в море.)
Причина этого приступа так никогда и не выяснилась. Некоторые из его биографов предполагают, что это было результатом накопившихся переживаний.
На время болезни Джона супруги Ньютон поселились в доме родителей Полли. Но вскоре после их приезда заболела и она. Врачи не понимали, в чем дело. Джон думал, что, вероятнее всего, это было реакцией на шок. Беспокойство, которое мучило ее во время поездок Джона, достигло пика, когда ее муж потерял сознание у нее на глазах. Она держалась, пока не привезла его под надежный кров родительского дома. Но тогда силы и оставили ее. «Она сла-бела буквально на глазах. Она была настолько слаба, что едва могла вынести чье-либо присутствие в своей комнате». Полли была прикована к постели одиннадцать месяцев.
Для Джона это по многим причинам было страшное время. Он был не только обеспокоен здоровьем жены, но и не знал, как сможет содержать ее. Он не имел ни малейшего представления о том, что предначертал ему Бог в будущем, но не терял надежды и молился, чтобы Господь не разлучил его с Полли. Чтобы быть готовым к чему бы то ни было, он изучал латинский, французский, математику и погрузился в Библию.
Особенно загадочным в состоянии здоровья было то, что временами Полли казалась почти совершенно здоровой, и он был уже почти уверен в ее выздоровлении. Но через несколько дней ей вновь становилось очень плохо, и казалось, что она вот-вот умрет.
Джон чувствовал себя достаточно выздоровевшим для того, чтобы снова отправиться в море. Но он не знал, как ему поступить. Он молился о разрешении своих колебаний и наконец получил письмо от ливерпульского судовладельца, на которого раньше работал. Тот сообщал, что вскоре освобождается должность инспектора таможенного департамента в Ливерпуле. Судовладелец рекомендовал Джону как можно скорее туда прибыть.
Он получил эту работу. В качестве таможенного инспектора Джон контролировал торговлю. Он принимал прибывавшие в Ливерпуль корабли, искал спрятанные товары, устанавливал размер акциза. На время болезни Полли ему пришлось оставить ее дома, с родителями, но теперь он был всего лишь на другом конце Англии, а не на другом конце света.
Едва появлялись время и деньги, как Джон отправлялся к ней через всю страну. «Я выехал из Лондона в субботу около десяти, — писал он Полли, — но вскоре обнаружил, что моей лошади все безразлично. И хотя я объяснил ей, с каким нетерпением стремлюсь к моей милой, она и не подумала передвигать ноги быстрее».
В Ливерпуле на Джона огромное впечатление произвели проповеди Джорджа Уайтфилда. В одном из писем он делится с Полли своим воодушевлением. Вскоре Джон получил ответ. Полли писала не только о том, что чувствует себя намного лучше, но также и о том, что впервые в жизни молилась от всего сердца и почувствовала, что Бог услышал ее молитву.
Для Джона не могло быть новости лучше этой.
Растущую веру Полли, несмотря на ее сомнения, можно проследить по ее письмам. Когда она пишет, что боится обнаружить в себе лицемерие, Джон отвечает: «Это лучший признак отсутствия лицемерия». А она отвечает ему: «Я наслаждаюсь и восхищаюсь каждым словом и каждым делом моего возлюбленного Джона, но как же я холодна к Тому, Кто так много сделан для нас и Которому мы обязаны друг другом».
Наконец Полли почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы отправиться к Джону в Ливерпуль. Впервые за шесть лет брака у них был свой дом, где они жили вместе. Тем не менее ее многое беспокоило. Привычной для нее была состоятельная жизнь, и она боялась, что в Ливерпуле ей придется общаться с посудомойками. Мало того что Ливерпуль не славился ни культурой, ни людьми высокого социального статуса, прошел слух, будто Джон сдружился с методистами, а тетушка Полли методистов презирала.
И все же Полли была готова ехать в Ливерпуль даже под угрозой встречи с кем-нибудь из методистов. А вот посудомойки ее решительно пугали.
Джону было уже за тридцать, а он до сих пор все не мог определиться с карьерой. Ничего отталкивающего в работе таможенного инспектора не было. В округе это была вполне уважаемая должность. Но он чувствовал, что Бог не хочет, чтобы он всю жизнь был таможенным инспектором. Джон помнил, что его мать видела в нем будущего священника. Но он ни разу в жизни не читал проповеди, хотя однажды и попробовал свидетельствовать. После этой единственной попытки он пришел к выводу, что, вероятнее всего, Бог не хочет, чтобы из него вышел проповедник.
Но однажды, когда они с Полли путешествовали по деревушкам Йоркшира и люди просили его рассказать им историю своей жизни, он не смог отказать. И чем чаще он рассказывал, тем больше чувствовал, что может проповедовать.
Проведя свой тридцать третий день рождения в молитве и посте, он принял решение стать священником. Решение это было трудным. Оно было связано с выбором между диссентерами (к которым принадлежала его мать) и официальной англиканской церковью (с которой была тесно связана семья Кэтлетт).
Джон склонялся к диссентерам. На него произвели большое впечатление те независимые церкви, в которых он побывал, и, как ему казалось, получить там рукоположение было бы для него много проще. Но, с другой стороны, если он хотел оказывать влияние на большие массы людей, то гораздо лучшим путем была бы англиканская церковь. И вот, после длительной внутренней борьбы, он подал прошение о рукоположении архиепископу Йоркширскому. Ему отказали, поскольку у него не было ни оксфордского, ни кембриджского диплома.
Независимая церковь в Йоркшире пригласила его стать пастором. Джон отказался. Джон Уэсли хотел, чтобы Ньютон стал проповедником в методистской церкви, но у него и к этому не было склонности. И когда друзья стали советовать Джону основать в Ливерпуле собственную независимую церковь, тот был близок к тому, чтобы пойти на это.
Джон и Полли уже проводили дома воскресные вечерние службы. Реорганизовать такое служение в независимую церковь не представляло большого труда. Джону нравилась эта идея, а Полли — нет. А поскольку Полли она не нравилась, он и не воплощал эту идею в жизнь. Позже он писал: «Я думаю, никто, кроме Полли, не смог бы в течение двух лет удерживать меня от шага, в котором я, вероятнее всего, вскоре бы раскаялся». Он писал также: «Она сдерживала меня, пока не пришло назначенное Господом время дать волю стремлению сердца. Время Господа — это как прилив, ни один человек не может ни ускорить, ни задержать его. Пока оно не пришло, его нужно терпеливо ждать».
И он ждал. Ждал до 1764 года, более пяти лет после того, как принял решение стать священником, пока англиканская церковь не согласилась наконец на его рукоположение. Ему было около тридцати девяти лет, когда его направили в церковь маленького торгового городка Олни.
Возможно, другие священники и вовсе не сочли бы такое назначение почетным. Прихожане в Олни были бедны. Многие из них страдали легочными заболеваниями. Расположенный на пол-пути из Ливерпуля в Лондон, этот городок выделялся лишь тем, что служил удобным остановочным пунктом.
Но Джон и Полли были счастливы.
Для Джона это было начало нового поприща. И в течение последующих шестнадцати лет, возможно лучших лет их совместной жизни, Ньютоны служили в этом приходе. Джон приходил к больным и старым и разделял с ними все их горести. Священническое одеяние он надевал только по воскресеньям. В другие же дни Джон носил свой старый капитанский китель, который и стал для него чем-то вроде отличительной «марки».
Во времена, когда в общем-то никто не занимался молодежным служением, Джон учредил еженедельные детские собрания. Он говорил, что все, чего он хотел, это «проповедовать, рассуждать, беседовать с ними и объяснять Писание на доступном им языке».
Примерно тогда, когда он принял это служение,
