В 1658 году умерла его жена, и в том же году умер Оливер Кромвель, лорд-протектор Англии. Кромвель сдерживал преследования нонконформистов, но его смерть означала конец духовной свободы для баптистов, подобных Джону Беньяну. Итак, перспективы 1659 года не выглядели радужными. Англия готовилась к возвращению на престол короля из династии Стюартов, Карла II. А Стюарты относились к нонконформистам с особой нетерпимостью.
Но в 1659 году Элизабет стала самой большой отрадой для бедфордского лудильщика. Элизабет была молода, но не глупа. Она понимала, какие перспективы ждут жену лудильщика, становившегося все более известным в качестве баптистского проповедника. И она понимала, каков характер у человека, за которого она вышла замуж. Внешне он был вполне обычным человеком, зарабатывавшим на жизнь своими руками. Один из современников описывал его так: «Высокого роста, крепкий, не полный, глаза яркие, а лицо румяное. Усы носит так, как это было принято в Англии прежде. Волосы рыжеватые… нос прямой… рот не слишком большой». Но его никак нельзя было назвать обычным человеком, если говорить о его внутреннем мире. Временами Джон полностью уходил в себя. Он был очень чувствителен. Его разум мучили страхи и чувство вины. И он был проповедником, исповедовавшим религию, которая была объявлена вне закона.
Судя по всему, Элизабет прекрасно понимала, что ее мужа подолгу не будет в доме. В течение недели он ходил по окрестным селам и деревням с тяжелой наковальней на спине, собирая по домам горшки, миски и фонари, и при случае продавал подобные же вещи. Домой он приходил очень усталым. По выходным он проповедовал, хотя теперь было запрещено проповедовать собраниям, превышающим пять человек, если речь не шла о проповеди в англиканской церкви. Для Джона выходные были разгрузкой. Для Элизабет это означало оставаться дома с четырьмя приемными детьми в двухкомнатной лачуге, которую они называли своим домом.
Несмотря на все эти трудности, первый год их брака был очень счастливым. Джон был рад, что может разделить с женой свои духовные искания. Кроме того, она стала прекрасной матерью его детям. Но следующий год принес печали. Баптисты в Бедфорде потеряли своего священника и все имущество, которое теперь подлежало конфискации. Похоже, они потеряли бы гораздо больше, если бы судья Фрэнсис Уингэйт сумел бы этого добиться. (Похоже, судья Уингэйт потерял часть своего состояния во время правления Кромвеля, и теперь стремился мстить всем, кто симпатизировал Кромвелю.) Джон отдавал себе отчет в том, что по воскресеньям за ним наблюдали. «Я знал, что это случится», — писал он.
12 ноября 1660 года Джона пригласили проповедовать в местечко Нижний Сэмселл, примерно в двенадцати милях от Бедфорда. Судья Уингэйт узнал об этом и послал людей арестовать Беньяна. «Я мог бы сбежать, — говорил Джон, — и уйти из его рук». Многие его друзья предлагали отложить собрание и хотели, чтобы Беньян скрылся до появления констебля. Для Джона такое решение оказалось очень непростым. Он убеждал собрания верующих быть стойкими даже во времена гонений. Если бы он сам сбежал, как трус, как повели бы себя другие христиане? Но Джон также понимал и то, что его заключение в тюрьму означало бы для Элизабет не только одиночество, но также и заботу о четверых детях и жизнь без средств к существованию. «Я был человеком, который обрушивает кровлю на голову своей жены и детей». Какое-то время он колебался, но потом сказал себе: «Я должен сделать это, я должен сделать это». И вот он вышел вперед перед маленькой общиной и начал молитвенное собрание. Но почти сразу же в помещение вошел констебль и арестовал его.
Джона отправили в тюрьму Бедфорда. Элизабет, которая была беременна, так потрясло происшедшее, что у нее случился выкидыш. Через год после свадьбы она оказалась в положении вдовы с четырьмя приемными детьми. Тюремное заключение Джона должно было продлиться три месяца, после чего его должны были освободить, в том случае, если бы он дал согласие подчиниться закону, в противном случае к нему были бы применены более суровые меры. Джон боялся, что его повесят, но была возможна и депортация.
Элизабет приходила к нему с детьми каждый день. Рассказывают, что его слепая дочь каждый день приносила ему горшок супа. Джона мучили сомнения, он не знал, как ему поступить. Визиты Элизабет не делали принятие решения более легким. Каждый раз, когда за Элизабет запиралась тюремная дверь, Джон начинал терзаться с новой силой. Но как он мог перестать проповедовать?
Он писал: «Каждый раз, расставаясь со своей женой и несчастными детьми, я чувствовал себя так, будто с моих костей сдирают плоть… И все же с Богом я должен был решиться на все». По прошествии трех месяцев заключения Джон отказался прекратить проповедовать, и из тюрьмы его не выпустили. У него не было желания стать мучеником — семья слишком много для него значила, — но что ему оставалось делать? Он чувствовал, что призван проповедовать Слово Божье. Через несколько недель был коронован новый король, Карл II. Было объявлено, что в честь этого события на свободу выпустят сотни заключенных. Как только эти новости стали известны в Бедфорде, Элизабет решила отправиться в Лондон, просить за своего мужа лично. Она была еще совсем подростком и, вероятно, прежде не бывала в Лондоне. Но это ее не смущало. В Лондоне она подала прошение об освобождении своего мужа графу Бедфордскому. Тот поставил вопрос на рассмотрение в палате лордов, а та, в свою очередь, передала дело выездной сессии суда присяжных, которая должна была собраться в Бедфорде летом.
Должно быть, Элизабет с большим нетерпением ожидала возможности обратиться к суду. Она понятия не имела о порядке разбирательства, но слышала, что один из судей, Мэтью Хэйл, был известен своим терпимым отношением к нонконформистам. Поэтому она обратилась к нему. Тот ответил, что, по-видимому, не сможет ей помочь, но постарается что-нибудь предпринять. На следующий день она решила действовать иначе и подала свое прошение другому судье. Его ответ был холоден и прям: Джон Беньян был осужден за преступление и не может быть освобожден до тех пор, пока он упорствует в своем желании проповедовать. Каждая неудача усиливала отчаяние Элизабет. Она уже готова была сдаться, когда шериф уговорил ее попробовать еще раз. Судьи должны были собраться вновь, теперь уже вместе с представителями правосудия Бедфорда и лидерами местного дворянства. Это был последний шанс Элизабет.
Она вошла в собрание «с трепещущим сердцем», как сама позднее вспоминала. Сперва она обратилась к судье Хэйлу, который, как ей казалось, должен был отнестись к ней благосклонно. «Милорд, я дерзаю вновь обратиться к Вашей светлости, чтобы узнать, что может быть предпринято в отношении моего мужа». Хэйл ответил, что ничего не может сделать для Джона Беньяна. Она попыталась убедить его в том, что ее муж был осужден незаконно. Но необразованной домохозяйке нечего было и пытаться объяснять судьям, что законно, а что — нет. Элизабет рассказала о том, как ездила в Лондон и подала прошение члену палаты лордов и что он обещал ей, что ее просьба будет рассмотрена. Она умоляла судей заняться рассмотрением дела. Те поняли, что отделаться от нее будет не так-то просто. Один из судей спросил: «Прекратит ли ваш муж проповедовать, если будет освобожден?» Элизабет была замужем совсем недолгое время, но твердо знала, каким был бы ответ Джона. «Нет, — сказала она. — Нет, до тех пор, пока он обладает даром речи».
— Это означает, что он нарушитель спокойствия.
— О, нет. Он очень мирный человек, — тут же ответила она. — Он просто делает то, к чему он призван, чтобы кормить семью, — она помолчала некоторое время и начала говорить о своей семье. — Милорд, у меня четверо маленьких детей, и они беспомощны. Один из них, маленькая девочка, слепа. Нам не на что жить, кроме подаяния добрых людей.
— У вас четверо детей? — недоверчиво спросил один из судей. — Вы слишком молоды для того, чтобы иметь четверых детей.
Она объяснила судьям, что была детям приемной матерью. Затем она добавила: «Когда мой муж был арестован, я носила ребенка… Но ужасная новость так потрясла меня, что у меня начались роды, которые продолжались восемь дней. Но ребенок родился мертвым».
Это произвело на судей впечатление, и они стали снисходительными. Другие же начали говорить, что она пытается оказать давление на суд, говоря о своей бедности. Было высказано мнение, что Беньян зарабатывал больше как проповедник, нежели как лудильщик. Когда Элизабет услышала, что кто-то назвал профессию ее мужа, то сразу же использовала это. «Его презирают и ему отказывают в правосудии именно потому, что он бедный лудильщик». На это ей ничего не возразили. Судья снова подчеркнул, что если Джона освободят, то он снова сразу же начнет проповедовать. «Но он же проповедует Слово Божье», — ответила Элизабет. «Слово Божье?» — прогремел один из судей и взглянул на нее так, словно вот-вот ударит ее. Элизабет отступила шаг назад и сказала, что судьям следовало бы вызвать на заседание ее мужа, чтобы он мог ответить за себя сам. «Он лучше вам все расскажет. Возможно, я многое забыла».
Все это время Элизабет очень хорошо держалась, но в конце концов расплакалась. Она говорила: «Я плакала вовсе не потому, что они были так жестоки ко мне и к моему мужу, а от грусти. Ведь всем этим людям придется ответить перед Господом за все, что они сделали». Она медленно вышла из зала заседаний. Все ее усилия оказались бесплодными. Но для ее мужа они имели огромное значение, и впоследствии он никогда не забывал того, что она для него сделала.
Последующие двенадцать лет Джон практически полностью провел в тюрьме. Биограф Ола Уинслоу пишет: «Самым жестоким в этом приговоре было то, что семья Джона Беньяна осталась без средств к существованию. Баптистская община Бедфорда содержала семью Беньяна из чувства религиозного долга, но приход был бедным, а благотворительность— очень ненадежный источник доходов. Должно быть, для Элизабет это были очень тяжелые времена». В тюрьме Джон изготавливал шнурки для ботинок, чтобы хоть как-то поддержать семью, но доход это приносило ничтожный. Он также проповедовал заключенным и написал десять книг, включая автобиографию «Изобильное милосердие, изливающееся на главного грешника». Джон был освобожден в 1672 году после указа Карла II о веротерпимости, и стал пастором местной церкви. Ему было тогда сорок три года, а Элизабет около тридцати. Он снова занялся лудильным ремеслом «из-за временных материальных затруднений», но его все больше и больше
