сильным несчастьем». Да, Нэнси была живым человеком со своими слабостями.
В 1818 году в Бирму прибыли еще две супружеские пары миссионеров. Одна из женщин стала говорить, что жить здесь невыносимо. Она имела в виду, что невыносимо жить здесь с Нэнси. «Вполне вероятно, — пишет один из биографов, — что Адонирам и Нэнси распоряжались всем довольно властно и по своему усмотрению». Джадсоны прожили в Бирме пять лет и имели четкое представление о том, как должна функционировать миссия. Идеалистам-неофитам приходилось смириться с этим.
Возможно, Адонирам хотел форсировать события, или же его стимулировало появление новых молодых миссионеров, но когда в легендарной столице Бирмы, городе Ава, на престол взошел новый император, было решено, что настало время подать верховному правителю петицию и просить у него разрешения на проповедь христианства его подданным. Если бы это предприятие оказалось успешным, то это позволило бы широко развернуть работу как самому Джадсону, так и множеству других миссионеров. Если бы император ответил отказом, что ж, отплыв на родину, они, по крайней мере, оставили бы в Бирме свои сочинения.
Но в доме Джадсонов это спровоцировало конфликт. Адонирам считал, что в это историческое путешествие ему следует отправиться вместе с одним из миссионеров-мужчин. У Нэнси было другое мнение. Нэнси считала, что она не только говорит по-бирмански лучше всех прочих миссионеров, но и может многого добиться от властей личным обаянием. Возможно, Нэнси также думала и о предыдущей поездке Адонирама, которая должна была продлиться всего несколько недель, а затянулась на семь с лишним месяцев. Но Адонирам твердо отказал ей, и незадолго до дня тридцатилетия Нэнси он отправился к императору с молодым миссионером по фамилии Колмэн. Их путь лежал в Аву, к трону «Золотого присутствия», как называли этот город бирманцы. Возможно, что права была все-таки Нэнси. Через шесть недель Адонирам и Колмэн вернулись ни с чем. Одобрения императора они не получили. Адонирам был очень мрачен: «Я мог бы битый час говорить о потрясающем сходстве, просто невероятной идентичности наших душ, погрузившихся в отчаяние, с этим песчаным бесплодным побережьем. Но что толку? Мне все безразлично, будь что будет. Завтра подвернется что-то более стоящее».
Так оно и случилось. Обращенных было теперь гораздо больше, и они не впадали в отчаяние, подобно Адонираму. Тот опасался, что они отпадут от веры. Напротив, их вера все крепла, и новые обращенные присоединились к прежним.
А вот у Нэнси все было не так-то уж и хорошо. У нее была больная печень, и ей становилось все хуже. Необходимое лечение она могла получить только в Америке. Теперь настала очередь Нэнси отправиться в путь, а Адонираму теперь нужно было терпеливо ее дожидаться. Он никогда не любил прощаться. Он пытался шутить, но его истинные чувства все же были совсем другими: «Говорят, что самые остроумные шутки рождаются среди ужасающей нищеты. Рассказывают о сборнике, составленном из юмористических афоризмов висельников… Я чувствую себя так, словно стою на эшафоте и напеваю, глядя на приготовленную мне петлю. Последнее время я занят тем, что готовлю себя к ампутации правой руки и удалению моего правого глаза… ради того, чтобы предотвратить омертвление всего тела, которое состоит из нас обоих».
Когда Нэнси уехала, он занялся переводом Нового Завета. Она вернулась через двадцать восемь месяцев. И он снова был безмерно счастлив. Ведь вернулась она «все той же прежней Энн Хэсселтайн». У них у обоих была масса новостей. Нэнси побывала в Лондоне, Бостоне, Балтиморе, Калькутте и множестве других городов; закончила рукопись книги «Отчет об американской баптистской миссии в Бирманской империи»; повидала множество старых друзей и родственников. Адонираму тоже было что порассказать. Он снова ездил к императору в Аву, и тот пригласил их жить в столицу. Несмотря на то что они очень привыкли к Рангуну, упускать такую возможность было нельзя. Через два месяца они перебрались в маленький дом из трех комнат в Аву. Дом был построен так, чтобы в нем непрерывно происходила циркуляция воздуха, но все же жара в 180 градусов по Фаренгейту была невыносима. Однако жара была наименьшей из их трудностей. Едва они переехали, стало точно известно, что британские войска готовятся к вторжению в Бирму. А бирманцы, прежде никогда не видевшие белых людей, с трудом отличали американцев от англичан.
Через шесть месяцев после переезда в Аву Адонирам был заключен в тюрьму, где его приковали тремя цепями к гранитной глыбе. В тюрьме не было окон, и Адонирам просто задыхался там от страшной жары и ужасающего зловония. Его одежда превратилась в лохмотья, а лицо было покрыто слоем грязи. Это было в особенности тяжело для Адонирама, который был на редкость чистоплотен и ненавидел грязь. Понятно, что состояние его духа было подавленным. Биограф Кортни Андерсон так описывает размышления Адонирама в застенках: «Что принес он тем, о ком был обязан заботиться? Ничего, кроме смерти. Умер его единственный сын, теперь смерть угрожала ему самому и, возможно, Нэнси. И ради чего все это? За двенадцать лет, которые прошли с его отплытия из Салема, он обратил к Христу восемнадцать человек. Из них лишь немногие сохранят веру, в том случае, конечно, если останутся живы. Девятнадцать душ за все эти годы, за все принесенные в жертву жизни. И Новый Завет на бирманском. Но большая часть рукописи даже не была напечатана и хранилась в маленьком деревянном доме на берегу реки. Вероятнее всего, манускрипт будет уничтожен или потерян».
Тем временем Нэнси предпринимала отчаянные попытки повлиять на развитие событий. Ее вызвали на допрос, но ничего не смогли от нее добиться. Уже на следующий день она смогла тайно передать мужу еду в тюрьму и начала кампанию по его освобождению: у нее была возможность связаться с сестрой императора. Кроме того, она подала петицию императрице и пыталась добиться разрешения встретиться с мужем. Наконец она подкупила тюремного чиновника и добилась встречи. Но она почти раскаялась в этом. Англичанин, который находился в той же камере, описывал их встречу так: «Буквально за два дня самый утонченный из всех людей, которых она знала, превратился в осунувшееся небритое пугало; его накрахмаленный, безупречно белый воротничок превратился в омерзительную тряпку; его черный костюм стал мятой тряпкой, облепленной мусором. Она едва узнала его. Она долго смотрела на мужа, а затем спрятала лицо в ладонях».
Но Нэнси не впала в отчаяние. Ей нужны были силы и мудрость. Она не могла оставить все так, как оно было. Она знала, что вскоре у них дома будет обыск и что у них конфискуют все, что представляет хотя бы малейшую ценность, в том числе и переведенный Адонирамом на бирманский язык Новый Завет. Он работал над рукописью долгие годы, и допустить ее уничтожение было нельзя. Она вернулась домой и на заднем дворе вырыла два тайника: в одном она спрятала фамильное серебро, а в другом — бирманскую рукопись. Солдаты ворвались в дом буквально через несколько часов, но ушли ни с чем.
Следующей по значимости задачей Нэнси было вывести мужа из состояния депрессии. Он нуждался в поддержке и в чем-либо, что отвлекло бы его от размышлений о собственной участи и об участи его близких. Необходимо было наладить средства связи, о которых не знали бы тюремщики. Иногда она писала маленькие записки, которые прятала в куски хлеба, спрятанные, в свою очередь, в рисе. Ей также удавалось передавать мужу весточку в носике чайника, который она передавала через охрану. Адонирам никогда не знал, каким путем придет к нему очередное послание. Сам же он разработал систему связи, записывая несколько слов на черепице. Если черепица была влажной, то надпись была не видна, но хорошо читалась на высохшей поверхности.
Понятно, что к Нэнси власти относились с крайней подозрительностью. Ее часто вызывали в суд. Допросы стали для нее серьезным испытанием. Но Бог поддерживал ее как с помощью ее врожденной сообразительности, так и мудростью, дарованной Духом.
Она понимала, что перевод Нового Завета, выполненный Адонирамом, не мог находиться в тайнике на заднем дворе слишком долго. Во-первых, муж сильно тревожился о судьбе рукописи. Во-вторых, влажность вскоре начала бы разрушать ее.
Невероятно, но Нэнси удалось передать объемистый манускрипт мужу в тюрьму. Адонирам попросил передать ему подушку, и тюремщики дали на это разрешение. Подушка, переданная Нэнси на следующий же день, была твердой, но Адонирам спал на ней спокойно. Он знал, что спрятано внутри.
Примерно тогда же Нэнси обнаружила, что вновь беременна. Ей было тогда тридцать четыре года. Ее энергичные действия перестали быть такими дерзкими, но ненамного. В январе 1825 года, через семь месяцев после ареста Адонирама, на свет появилась Мария Элизабет Джадсон. Десять лет назад Нэнси родила Роджера Уильямса, прожившего всего восемь месяцев. Ни время, ни место рождения девочки не способствовали ее здоровью.
Вскоре после рождения Марии Элизабет Нэнси снова начала ежедневно приходить в тюрьму (теперь уже с ребенком на руках) и передавать мужу записки. Возобновила она и свои прошения об освобождении Адонирама. Когда Адонирам провел в тюрьме одиннадцать месяцев, ему сказали, что скоро он будет переведен в другое место. Адонирам подумал, что его казнят, но его действительно просто перевели в другую тюрьму, в четырех милях от прежней. Во время марша некоторые из заключенных «скелетов, обтянутых кожей, покрытых лохмотьями», умерли от истощения. Адонирам выжил, но по прибытии на место потерял сознание. И когда он пришел в себя, то услышал голос Нэнси. Она узнала о его переводе и добралась до тюрьмы вместе с маленькой Марией так быстро, как только могла. Едва придя в сознание, Адонирам прошептал: «Зачем ты пришла? Я надеялся, что ты останешься там. Ты не можешь жить в этом месте».
Но Нэнси осталась. Четыре месяца она с маленькой дочерью жила в маленькой комнатке неподалеку от тюрьмы, которая служила хозяевам дома зернохранилищем. Когда британские войска освободили Адонирама в ноябре 1825 года, Нэнси была в значительно худшем состоянии, чем ее муж. Она переболела оспой и тяжелой формой менингита. Ей обрили волосы на голове. Лицо и ноги у нее были покрыты волдырями. Бирманцы думали, что это труп, но она пришла в сознание. Генерал, командовавший войсками, захватившими эту провинцию Бирмы, почтил Джадсонов торжественным обедом, но вскоре после этого Нэнси слегла, и на этот раз уже не поправилась. Она умерла в возрасте тридцати шести лет.
Адонирам нес служение еще в течение двадцати четырех лет. Его перевод Писания был опубликован, и при его жизни в Бирме было открыто шестьдесят три церкви. Через восемь лет после смерти Нэнси он
