хотя и постоянно пополнялся. Поэтому Кальвин взял на себя обязанности профессора богословия в только что открытом страсбургском университете. Но ни первое место работы, ни второе не приносили значительного дохода.
Сначала Кальвин остановился в доме Буцера. Этот человек не только был счастлив в браке, но и считал своим призванием женить также и своих помощников. Однажды, когда Кальвин повел себя несколько резко, Буцер сказал ему: «Жан, вам нужна жена». Кальвин не очень понял, какая тут была связь, но сказал Буцеру, что подумает.
Кальвину нужно было на что-то жить, поэтому он продал часть своей библиотеки и арендовал большой дом, который превратил в общежитие для студентов. «Я настолько беден, — писал он Фарелю, — что у меня буквально нет ни единого су». К тому же вскоре он обнаружил, что, сдавая комнаты студентам, он начал сталкиваться с массой проблем, которые вызывали у него головную боль, равно как и боли в желудке. Поэтому он нанял экономку, которая была очень речиста и на редкость неряшлива. Он старался держаться от нее подальше, но, когда она начинала кричать на жильцов, в доме не было такого места, которое бы не начинало вибрировать. Кальвин в то время пытался работать над вторым изданием «Институтов» и просто не знал, куда деваться от экономки. С другой стороны, он не знал, куда деваться и без нее. Возможно, если бы он женился, то его жена нашла бы какой-то выход из этих проблем.
Иделетт де Бур к тридцати одному году имела уже большой жизненный опыт. Она родилась в Гельдерланде (Голландия) и вышла замуж за Жана Стордера из Льежа, когда ей было шестнадцать или семнадцать лет. У них родилось двое детей — Жак и Жудит, — и вскоре Иделетт и Жан были обращены миссионерами-анабаптистами.
В то время быть приверженцем анабаптистского учения означало подвергаться гонениям. Иделетт беспокоилась не столько о своей собственной судьбе, сколько о судьбе своих детей. Если бы с ней и с ее мужем что-нибудь случилось, какая участь ждала бы Жака и Жудит?
В Бельгии и Нидерландах были убиты тысячи анабаптистов. Некоторые историки называют цифру в тридцать тысяч человек. Менно Симонс писал об этом: «Некоторых вешали, а других, после страшных издевательств, душили веревками, привязав к столбам. Многие были сожжены живыми. Некоторые из них продолжали проповедовать Слово Божье, держа в руках собственные внутренности. Одних обезглавили и бросили на растерзание хищным птицам. Других отдали на съедение рыбам. У многих были разрушены жилища. Многие были брошены в грязные болота… Им приходилось сниматься с места, забирать своих жен и детей и скитаться из города в город, всюду терпя оскорбления, преследования, унижения и избиения».
Не удивительно, что Иделетт переживала за своих детей.
Во всей Европе Страсбург был известен как город религиозной терпимости, куда отовсюду стекались беженцы. Многие из анабаптистов верили, что в Страсбурге Господь положит основание новому Иерусалиму. Возможно, Иделетт и Жан просто приехали в такое место, где они могли бы спокойно растить своих детей. Вместе с другими беженцами они присоединились к церкви, в которой нес служение Жан Кальвин. Его проповеди были настолько фундаментально основаны на Библии, настолько ясны, настолько логичны, что вскоре они вместе со многими другими анабаптистами пришли к убеждению, что взгляды Кальвина на Писание очень здравы и убедительны.
В маленьком приходе, где все новые члены церкви проходили катехизацию, Кальвин, должно быть, обратил внимание на духовный прогресс этих новообращенных, четы Стордеров. И, должно быть, он очень огорчился, когда узнал, что Жан Стордер тяжело заболел.
Бог уберег Жана Стордера от мученической смерти в Голландии, но не от эпидемии в Страсбурге. И там, всего через год после приезда, он и был похоронен. Это были одни из первых похорон, которые Кальвин провел в Страсбурге. Он не мог не заметить привлекательную, изящную женщину, одетую в черное, казавшуюся слишком молодой, чтобы быть матерью двенадцатилетнего сына и шестилетней дочери, которые шли рядом с ней.
К этому времени Кальвин уже почти потерял надежду найти себе жену. Но все же считал, что добиться этого необходимо. Ведь три человека, которых он уважал больше всего — Фарель, Буцер и друг Лютера Филипп Меланхтон, — убеждали его всерьез задуматься об этом. Часто значительные перемены в жизни Кальвина происходили под влиянием друзей и членов его семьи. Отец убедил его оставить богословие и заняться правом. Фарель заставил его остаться в Женеве. Буцер вызвал его в Страсбург. А вот теперь Буцер, Фарель и Меланхтон вместе убеждали его жениться.
До приезда в Страсбург Кальвин мало видел примеров семейной жизни. Он почти ничего не знал о взаимоотношениях его отца и матери. В Женеве его ближайшим другом был Фарель, пятидесятилетний холостяк. Поэтому христианский брак он имел возможность наблюдать лишь в Страсбурге, в доме Буцера. В этой семье супруги любили друг друга и во всем помогали друг другу. Элизабет Буцер была прекрасной матерью, гостеприимной хозяйкой и лучшим критиком своего мужа. Буцер был убежден, что это было самым ценным ее качеством. Те, кто, подобно Жану Кальвину, находили приют в их доме, отмечали, насколько она была дружелюбна с гостями. Один из таких посетителей писал: «В течение семнадцати дней я был окружен заботливым вниманием. В этом доме принимают тех, кто пострадал за дело Христа. В этой семье за все время я не отметил ни одного повода к обиде, но лишь к назиданию. Я ни разу не выходил из-за стола, не узнав чего-либо нового».
Старшим пресвитером в Страсбурге был Мэтью Целл, чья жена славилась своим характером. Ее муж был священником, и его сильно критиковали за то, что он вообще женился. Он отказывался вступать в дискуссии на эту тему, а вот она не стала колебаться и написала библейский трактат в защиту брака священнослужителей, где защищала и себя, женщину, которая взялась учить богословов: «Я не считаю себя Иоанном Крестителем, обличающим фарисеев, — писала она, — я лишь надеюсь стать Валаамовой ослицей, дающей урок своему хозяину». Как и Элизабет Буцер, она давала в своем доме приют беженцам из других стран. Как-то раз там разместилось восемьдесят человек.
Однажды она написала письмо Лютеру, в котором добивалась от него, чтобы тот пришел к согласию с другими протестантскими лидерами, а когда Жан Кальвин как-то сильно на кого-то разгневался в ее доме, именно Кэтрин сумела его успокоить. Возможно, браки Буцеров и Целлов оказали большое влияние на Кальвина.
Как раз в тот период, когда Жан стал размышлять о браке, он познакомился с Филиппом Меланхтоном, сподвижником Лютера. Они стали добрыми друзьями. Меланхтон на тот момент состоял в браке уже девятнадцать лет и, несомненно, подтолкнул Кальвина к тому, чтобы энергичнее заняться поисками будущей жены. Госпожа Меланхтон обладала прекрасным чувством юмора и очень заботилась о Филиппе: как о его физическом состоянии, так и о его психологическом комфорте. Меланхтон жаловался на нее только по одному поводу: «Она считает, что я голоден, до тех пор, пока не набьет меня едой, как сосиску».
И вот, когда Кальвин встретил у себя в приходе привлекательную вдову, его представления о браке несколько отошли от схематичного списка требований к будущей жене, с которого он начал свои поиски.
Фарель, которого уже дважды беспокоили ложной тревогой, убедился, что на этот раз все было всерьез. И он с огромным удовольствием провел брачную церемонию.
Вскоре выяснилось, что было самой большой проблемой в этом браке: здоровье. Супруги часто болели. Едва Фарель объявил их мужем и женой, как оба они слегли. Неделей или двумя позже Кальвин послал Фарелю благодарственную записку (он писал ее, лежа в постели): «Чтобы наш брак не стал чересчур веселым, Господь несколько умерил нашу радость».
Едва они оправились от этой болезни, как несколько печальных событий вновь приковали их к постели. Все началось, когда ядовитая экономка Кальвина оскорбила его брата Антуана и тот покинул дом. Кроме того, он поклялся, что не вернется туда до тех пор, пока там остается эта экономка. Для Кальвина это стало последней каплей, и он готов был обрушиться на виновницу происшествия. А та, понимая, что ей совсем не выгодно ссориться с работодателем, приготовила ужин и ускользнула из дому. Кальвин старался держать себя в руках, но внутри у него все кипело. Позже он объяснял: «Обычно, когда я впадаю в раздраженное состояние или сильно волнуюсь, то слишком много ем… Именно так случилось и в тот раз». На следующее утро у него начались сильные боли в желудке, но тем не менее в тот день он не отступил от своего ежедневного распорядка. Однако к вечеру у него начался жар, и он потерял сознание. Кальвин снова слег, заболела и Иделетт. «Я был все еще очень слаб, когда у моей жены начался жар. Восемь дней она провела в постели… У нее такая сильная слабость, что она едва может сесть».
Хотя в переписке Кальвина мы не находим таких подробных сведений о семейной жизни, как в переписке Лютера, все же из писем Жана мы видим, что Иделетт очень заботилась о его самочувствии, а также о здоровье детей. Часто Иделетт сопровождала Кальвина в поездках; он упоминает о том, как они принимали у себя гостей. Биографы Кальвина пишут о его жене как о «женщине яркой индивидуальности», а сам Жан говорил: «Она верный помощник в моем служении» и «прекрасный спутник в моей жизни».
Однако в первые десять месяцев их брака они провели вместе не так уж много времени, если не считать тех двух месяцев сразу после свадьбы, которые они провели тяжело болея и лежа в постели. Затем Кальвин отправился на важное богословское собрание в Вормсе (Германия). Он не очень хотел ехать туда по многим причинам, но в первую очередь из-за того, что не хотел оставлять Иделетт и был все еще слаб после болезни. Однако ехать было все-таки нужно.
Примерно за год до этого император Карл V, правитель Священной Римской империи, призвал католических и протестантских богословов на совместное заседание. Императора не слишком волновали вопросы богословия. Империи угрожали турки, а пока католики и протестанты разбирались между собой, у императора не было возможности сформировать единый фронт сопротивления турецкой агрессии. И вот он выступил с инициативой совместной конференции.
Большинство приехавших были немцами, и Кальвину, которому был тогда тридцать один год, было очень лестно, что его также пригласили. Но он искренне заметил: «Я ничего не жду от этого мероприятия». Он оказался прав. Еще до того как Кальвин женился, было проведено уже два подобных совещания. Ни одно из них не
