принесло ощутимых плодов. Третье было назначено на 1 ноября 1540 года в Вормсе.
Вскоре Кальвин засомневался, что поступил правильно, приехав туда. Герцог, который должен был вести заседания, появился только 1 декабря, а затем еще в течение шести недель решался вопрос о том, каким будет порядок выступлений и что будет включено в повестку дня. Сами дебаты продлились всего неделю. Все это время Иделетт была в Страсбурге одна, заботясь о детях и пансионе.
Жан вернулся в конце января 1541 года. Проведя дома всего месяц, он отправился в Восточную Германию на новое заседание. «У меня нет ни малейшего желания ехать в Ратисбон», — писал он, но все же отправился туда.
Он был в нескольких сотнях миль от дома, когда узнал, что в Страсбурге разразилась эпидемия. Кальвин не на шутку встревожился. «Днем и ночью я думал о жене», — писал он. В прошлый раз эпидемия унесла жизнь первого мужа Иделетт, а новая напасть могла легко забрать и саму Иделетт, которая была все еще слаба после перенесенной болезни. Он написал ей письмо, в котором советовал покинуть город. Но Иделетт уже самостоятельно приняла такое решение и вместе с детьми перебралась в дом ее брата.
Она провела за городом несколько недель, и все же по времени это было гораздо меньше, чем пребывание Кальвина на императорской конференции. Собрание, которое началось в марте, длилось четыре месяца, и в июне Жан Кальвин отправился домой, к Иделетт, не дожидаясь окончания прений. К концу июня Кальвин был женатым человеком уже сорок пять недель, и тридцать две из них провел в поездках.
Но его разум занимали не только мысли об Иделетт. Тремя годами раньше его изгнали из Женевы, но теперь он начал получать письма, в которых его просили вернуться. Сперва послания приходили от частных лиц. «Все тоскуют по вам… Приезжайте, чтобы мы могли успокоиться в нашем Господе и Спасителе». Сам Жан, мягко говоря, вовсе не горел желанием снова туда ехать. «Я лучше сто раз умру, чем поеду туда», — писал он. Когда один лозаннский пастор стал уговаривать его отправиться в Женеву и в качестве аргумента упомянул о том, что женевский климат был бы полезен для здоровья Кальвина, тот ответил, что Женева — это камера пыток, и заботиться о его здоровье и уговаривать его поехать туда — совершенно несовместимые вещи.
Кальвин ни за что не хотел обустраиваться в Женеве. Несомненно, в его позиции огромную роль играло и беспокойство за Иделетт. Она пережила уже достаточно тягот, возможно даже больше, чем он сам. Если бы его новый визит в Женеву обернулся такими же неприятностями, как и в первые два года, что он там провел, то проблемам не было бы конца. В Страсбурге все же было намного спокойнее, хотя, конечно, и там были проблемы. Но со сложностями в Страсбурге он успешно справлялся, и они как-то быстро забывались, чего никак нельзя было сказать о женевских проблемах. Размышляя о себе, Кальвин приходил к заключению, что Бог дал ему талант исследователя, а не характер бунтаря. В Женеве ему нечего было делать.
Но письма оттуда становились все многочисленнее и настойчивее. Теперь писал уже городской совет. Даже Уильям Фарель просил его вернуться. А вот это уже просто-таки обидело Кальвина.
Он ответил Уильяму: «Твоими громами и молниями ты привел меня в глубочайшее расстройство. Почему ты заставляешь меня чувствовать себя виноватым, почему ты считаешь, что я так плох? Ты хочешь разрушить наши дружеские отношения?.. Если бы у меня был выбор, я ни за что не хотел бы допустить этого». Через два месяца после того как Кальвин женился, из Женевы в Страсбург прибыла официальная делегация, но Кальвин как раз только что выздоровел и отправился в Вормс. Делегация решила добиться своего во что бы то ни стало и отправилась в Вормс вслед за Кальвином.
Тот, прочитав официальное приглашение женевских властей, расплакался. «Мне даже мысль о Женеве причиняет невыносимые страдания». Весной 1541 года Кальвин принял окончательное решение. «Я не могу преодолеть мое душевное расположение и подчинить его необходимости, но я знаю, что не принадлежу сам себе. Я приношу свое сердце в жертву Господу». А в сентябре Кальвин выехал в Женеву. Многие исследователи считают, что Кальвин надеялся уладить там основные вопросы за несколько недель и затем снова вернуться домой. Но большинство все же уверено, что он доверился искренности приглашения городского совета. Но как бы там ни было, Иделетт оставалась в Страсбурге до тех пор, пока Кальвин не удостоверился, что в Женеве она будет в безопасности.
Городской совет сделал все, чтобы достойно встретить чету Кальвинов. Им было обещано высокое жалование (часть которого выделялась на прием знатных гостей). Совет также купил для Кальвинов дом и дал им гарантии безопасности. В дальнейшем в Страсбург был выслан эскорт для сопровождения до Женевы Иделетт и всей домашней утвари. Жан пришел к выводу, что «аборигены» могут быть довольно-таки дружелюбными.
В первое лето, которое Кальвины провели в Женеве, у Иделетт родился ребенок. Но роды были преждевременными, и через две недели он умер. И Жан, и Иделетт очень тяжело это переживали. Жан писал одному пастору: «Господь, несомненно нанес глубокую рану нашим душам, забрав нашего маленького сына. Но Он Сам отец и знает, что лучше для Его детей». Через три года у Иделетт снова были роды, но девочка родилась мертвой. А еще через два года, когда и Жану и Иделетт было по тридцать девять лет, преждевременно родился еще один ребенок. Он также не выжил. Физическое состояние Иделетт значительно ухудшилось. У нее начался сильный кашель.
У Иделетт было двое детей от первого брака. Но ее сын остался в Страсбурге, чтобы окончить свое образование. Дочь, которая стала в подростковом возрасте довольно непослушной и вспыльчивой, переехала вместе с матерью в Женеву.
Их женевским адресом была улица Шануан, дом 11. Городской совет арендовал мебель, чтобы обставить этот дом. Наверху было три спальни, гостиная и кабинет, а внизу — кухня. На улице неподалеку от дома был фонтан, где Иделетт могла стирать и брать воду для домашних нужд.
Дом не был большим, но в третьей спальне всегда кто-то гостил. По большей части это были брат Жана Антуан со своей женой, которые очень помогали Иделетт по хозяйству. На заднем дворе дома был сад. Там росли цветы, а Жан очень любил показывать гостям небольшой огород, которым занималась Иделетт.
Жан очень много работал. В воскресенье он произносил две проповеди, каждую вторую неделю вел богослужения также и по будням, а по вторникам, четвергам и пятницам читал лекции по богословию. По четвергам он также проводил собрания пресвитеров, а по пятницам — библейские семинары с городскими проповедниками.
Когда Иделетт хорошо себя чувствовала, она сопровождала мужа в его визитах к больным и в тюрьмы. Она глубоко сострадала людям, которых постигло несчастье. Когда у Жана появлялось свободное время, он писал письма. И писал он их в таких количествах, что дом часто был похож на почтовое отделение.
Удивительно, но, несмотря на слабое здоровье, Жан успешно справлялся с очень большими нагрузками. Он страдал от мигрени, язвы желудка, астмы и плеврита. То, что ему непрерывно приходилось решать проблемы, которые он так не любил, не улучшало его самочувствия.
Он был очень застенчив. Т. Макнелл писал: «Он был одним из тех людей, которых талант исследователя и замечательные душевные качества сделали лидером. Такие люди очень ответственно относятся к возложенным на них обязанностям и не позволяют себе даже малейшего намека на желание отойти от дел».
«Бог бросил меня в игру», — сказал Кальвин однажды, а игры Жану очень нравились. Дома он часто играл, когда у него появлялось время. Он любил играть в кольца и в шары (нечто вроде домашнего боулинга). Джон Нокс писал, что, зайдя к Кальвину как-то в воскресенье, застал его за игрой в шары.
Но игра, в которую бросил его Бог, вовсе не была забавой, несмотря на благожелательность городского совета. Врагов в Женеве у Кальвина было ничуть не меньше, чем друзей, и они всячески старались навредить ему. Стало модным давать собакам кличку «Кальвин». Но Жана гораздо сильнее задевали оскорбления, касавшиеся Иделетт. Из-за того, что она прежде была анабаптисткой, недоброжелатели называли ее первый брак незаконым.
Хотя у Иделетт и было слабое здоровье, она очень много делала для того, чтобы ее муж был более уравновешенным и спокойным человеком. Друзья отмечали, что Жан стал гораздо сдержаннее с тех пор, как женился, несмотря на непрерывные провокации.
Но Иделетт чувствовала себя все хуже и хуже. В августе 1548 года Кальвин писал: «Она очень больна, едва держится на ногах». Судя по всему, у Иделетт был туберкулез.
Она не хотела, чтобы ее муж переживал из-за ее здоровья, у него в Женеве и так хватало проблем. Но в 1549 году она уже стояла на пороге смерти. Ей было всего сорок, а с Жаном они прожили в браке девять лет. Умирая, она просила Кальвина позаботиться о ее детях. Она очень расстраивалась, что возлагает на него еще и эти хлопоты. «Я предала их Господу, — прошептала она, — но хочу, чтобы ты пообещал мне, что не будешь относиться к ним с пренебрежением». Он пообещал ей это.
Спустя три дня Иделетт все еще цеплялась за жизнь, но Жан понимал, что смерть очень близка. Ее последними словами были: «О, славное воскресение!» Затем, когда она уже не могла говорить, Кальвин беседовал с ней о любви Христа, о вечной жизни и о благословениях тех девяти лет, что они прожили вместе. Через час Иделетт скончалась.
Горе Кальвина было огромным. Неделей позже он писал одному пастору: «Воистину, мое горе невероятно велико, подобное переживают немногие». А своему другу Фарелю он написал: «Я делаю все, что в моих силах, чтобы не впасть в отчаяние. Мои друзья также прилагают к этому массу усилий… Да поддержит меня Господь Иисус… в этом тяжелом горе, которое, без сомнения, сокрушило бы меня, если бы Тот, Который помогает подняться упавшему, дает силы слабому и укрепляет обессиленного, не протянул бы ко мне с неба Свою руку».
Еще через несколько недель один из его друзей писал ему: «Я знаю, друг, как ты хрупок внутренне. А посему я пишу тебе не письмо с соболезнованиями, а скорее письмо с поздравлениями… Я с радостью вижу в тебе работу Духа Божьего, Который являет себя как Утешитель. Я слишком хорошо знаю, насколько тебе тяжело, что с тобой произошло самое страшное, что только могло
