что ни одно из этих обращений не было вызвано его способностями или его красноречием, но что их следует приписать силе молитве одного мирянина, сидевшего во время проповедей на лесенке, ведущей на кафедру, и непрестанно молившегося за их успех». То же может статься в день Судный и со всеми нами. После долгих и утомительных трудов наших в звании пастыря мы можем тогда познать, что вся честь наших пастырских приобретений принадлежит другому зодчему, молитвы которого — золото и драгоценные камни в глазах Господа, ваша же проповедь без молитвы — лишь сено и пустая солома…
Если мы справились с нашею проповедью, то, как истинные служители Божий, мы не должны поэтому и тогда прекращать нашу молитву, потому что весь приход наш взывает к нам, как македонянин к апостолу: «Приди и помоги нам!» Если вы можете успешно молиться, то вам придется много молиться за всех, кто будет просить вашего ходатайства. Это тоже и мой жребий, и я всегда радуюсь, что имею возможность передавать моему Господу все эти прошения. Но если даже и никто не просит ваших молитв, вам все-таки всегда есть о чем помолиться. Вглядитесь хорошенько в ваших прихожан! Между ними всегда есть больные и телесно, и духовно. Одни еще не обратились ко Господу, другие ищут и не находят Его. Многие унывают, а не мало и таких, которые и по обращении в христианство или снова впадают в прежнее состояние, или скорбят. Вы видите слезы вдов и сирот, слезы, которые также должно собрать вам и принести ко Господу. Если вы истинные служители Бога, то вы обязаны явиться пред лицом Его в полном духовном облачении своем и молить Его за всех людей, порученных вам. Я знаю пастырей, которые составляли списки лиц, за которых они считали себя обязанными особенно усердно молиться; и я не сомневаюсь, что эти списки напоминали им о многом, что позабыли бы они без этого.
Но не один только приход ваш будет изъявлять на вас свое притязание. Ваш народ и даже весь мир также имеют право на вас. Человек, сильный в молитве, есть пламенная стена для своего отечества, его — ангел-хранитель и его — щит. Мы все знаем, что враги протестантов боялись более молитв реформатора Кнокса, нежели войск. Знаменитый Уэлч был очень силен в молитвенных ходатайствах за свое отечество; он говорил, что «удивляется, что христиане целую ночь лежат на своих постелях и не встают для молитвы». Его жена однажды слышала, как горячо молился он: «Господи, даруй мне мою Шотландию!» О, если бы и мы могли также подвизаться и молить Бога: «Господи, даруй нам души наших слушателей!»
Проповедник, не молящийся усердно за свое дело, конечно, не более, как пустой, кичливый и спесивый человек. Он ведет себя так, словно вполне доверяет самому себе и не имеет поэтому нужды обращаться к Богу. Какая это ужасная, ни на чем не основанная гордость — воображать, что наши поучения, без содействия Святого Духа, могут иметь силу заставлять людей раскаиваться во грехах своих и обращаться к Богу! Если мы действительно смиренны, то мы не прежде решимся на борьбу со врагом, как получим полномочие и благословение на это от Господа воинств, как услышим Его слова: «Иди в этой силе твоей». Проповедник, нерадивый в своей молитве, должен быть таким и в остальном своем служении. Он не понимает своего звания. Он не может определить ценность души человеческой и вполне постигнуть смысл слова «вечность». Он — чиновник, увлекшийся делом проповеди, так как ему нужен лишь тот кусок хлеба, который получает пастор. Или же он — ужасный лицемер, любящий похвалу людскую и не желающий даже похвалы Божией. Он просто — поверхностный болтун, более всего имеющий успех там, где не требуется и где восхищаются лишь внешним, суетным блеском. Он не может принадлежать к числу тех, кто глубоко пашет и собирает обильную жатву. Он просто праздный человек, но не работник. Он носит лишь имя проповедника, он живет лишь видимо, но он мертв на деле. Он хромает в своей жизни, как тот расслабленный в притче, у которого одна нога была короче другой, — потому что его молитва короче его проповедей.
Я боюсь, что относительно этого нам всем следует хорошенько испытать себя. Если кто-либо из студентов решится утверждать, что он молится, сколько должно, я позволю себе сильно сомневаться в его словах. Если бы присутствовало здесь духовное лицо, священник или диакон, и стал бы утверждать то же о себе, мне сильно желалось бы тогда ближе познакомиться с этим лицом и с его внутреннею жизнью. Я могу лишь одно сказать, что сам я далеко отстал от такой особы, я лично не могу заявить подобных притязаний. Мне страстно хотелось бы иметь эту возможность. Мне совестно признаваться в этом, но я обязан это сделать. Немногие из нас могли бы сравнить себя с Уэлчом, о котором уже говорил я выше. «Он вставал, — говорит его жена, — постоянно около четырех часов и всегда очень досадовал, если видел кого из соседних ремесленников уже за работой, прежде чем он сам становился на свою молитву. Он говорил мне: «Как стыдно мне этого шума; разве я не более их должен почитать моего Господа!» От четырех часов до восьми он проводил время в молитве, духовном созерцании и пении псалмов, что доставляло ему великое наслаждение. Он упражнялся в этом каждый день и один, и вместе с своим семейством. Иногда он на целые дни оставлял все свои приходские дела и удалялся куда-нибудь в уединение, где и предавался тайным молитвенным подвигам».
А можем ли мы, не краснея, читать заметки Эдвардса о N.N.? — «Его жизнь, — говорит Эдвардс, — указывает нам истинный путь к успешной пастырской деятельности. Он искал этот путь, как воин, ищущий во что бы ни стало победы во время осады или сражения, как человек, стремящийся получить приз на бегах. Как работал он, проникнутый любовию ко Христу и к своей пастве, говоря этою любовию не только в своих поучениях, публичных и частных, но и в своей дневной и ночной молитве, в тайных подвигах пред Господом, в великих воздыханиях, — до тех пор пока услышит его Христос! Как жаждал он «благословения» своих трудов, как «соблюдал» вверенные ему души, за которые он должен будет «отвечать» пред Богом! И как сладка была, наконец, для него награда, после всех этих долгих ожиданий и бесчисленных тяжелых, приводящих в уныние неудач! Как истый сын Иакова, выдержал он борьбу со всеми страхами ночи и достиг желанного утра» (Жизнь N.N., миссионера между американскими индийцами. Джонатана Эдвардса, Ч. А. президента Коллегии в Нью-Джерси. — Лондон 1818).
И не пристыдит ли нас также дневник N.N.. где читаем следующее: «24-го сентября. Мне удалось привести в исполнение свое намерение, принятое мною вчера вечером, — посвятить сегодняшний день посту и молитве. В моей первой молитве, об освобождении меня от суетных мыслей, в которой положился я на силу и обетования Господни, моя душа с помощью Божией на долгое время отрешилась от мира. Я прочел затем историю Авраама, чтобы видеть, как милостиво открывался. Господь смертным людям в древние времена. Потом, о, как пламенела душа моя в молитве о моем собственном освящении! (очищении). Эти часы были лучшими для меня во весь этот день». (Жизнь Генри Мартина, каплана Ост-Индской Компании. Преп. Джона Сарджента, Ч. А. Ректора в Лавинстоне. 1885.)
Как много теряем мы благодаря нашему нерадению к молитве, можем видеть лишь только отчасти, приблизительно. Никто из нас не знает, как бедны мы в сравнении с тем, чем могли бы быть, если бы привыкли жить в более тесном общении с Богом. Бесполезны тут наши всевозможные напрасные жалобы и предположения, гораздо полезнее было бы для нас твердо решиться на свое личное обращение в будущем. Мы обязаны это сделать. Вся тайна успеха нашей пастырской деятельности несомненно лежит в той молитвенной силе, с которой мы ищем благодати Божией.
Драгоценное благословение, о котором молит Господа пастырь в своей тайной молитве, есть нечто неописумое и несравнимое ни с чем. Его легче восчувствовать, нежели выразить словами. Это — роса Господня, это — ощущение близости Господа. Вы поймете, что думаю я, если я назову это «помазанием от святого». Но что же это такое? Что значит проповедовать с помазанием? Сам проповедник прекрасно чувствует присутствие в себе этого помазания, да и слушатель скоро замечает отсутствие его у проповедника. Всякий знает, что такое раннее, свежее утро, когда на всякой травке, на всякой былинке сверкают и искрятся жемчужные капли росы, освещаемые ярким утренним солнцем, но кто может описать, кто может «вызвать» его собственною волею? В этом и тайна духовного помазания; мы чувствуем его, но описать другим не можем.
Если проповедник напускною теплотою чувства старается возбудить то же настроение в своих слушателях, то он просто обманывает их. «Выказывать притворное умиление, — говорит Ричард Сесиль, — недостойно и легко может быть открыто, но действительно чувствовать и переживать его — лучший и легчайший путь к сердцам слушателей». Помазание есть нечто такое, что нельзя воспроизвести самому, а «фальсификация» его более, нежели плоха, она просто вполне бесценна. А между тем, действительное помазание безусловно необходимо и драгоценно для проповедника, если он только хочет «назидать» своих слушателей и привести их ко Христу. Эта тайна открывается нам среди наших тайных подвигов. В это время нисходит на нас роса Господня, и мы ощущаем небесное благоухание, оживотворяющее наше сердце.
Время, употребляемое нами на эту тихую, тайную, сердечную молитву, действует на нас в высшей степени животворно. Давид «предстал пред лицем Господа». Есть что-то величественное в этих святых «стояниях». В это время человеческий дух делается необычайно восприимчив, как цветок, открывающий солнцу свои лепестки. Уединение, которого некоторые люди совсем не могут выносить, потому что оно показывает им их внутреннее убожество, такое уединение — лучше царских палат для благоразумных и мудрых.
Как ни драгоценен дар слова, но в некоторых отношениях упражнение в безмолвии много выше его. Не примите только меня за квакера! Нет, я лишь вполне присоединяюсь в этом случае к Георгу Фоксу. Я убежден, что все мы придаем слишком большое значение речи, которая есть лишь только как бы наружная оболочка -нашего мышления. Спокойное рассуждение, безмолвная молитва, не нашедшие себе громкого выражения восторга — вот где находятся драгоценнейшие алмазы мира. Братья! не лишайте ваши сердца этих
