ее богослужении — в возвещении Слова Божьего, в осуществлении таинств:
в более или менее развитой литургии, в применении церковного права (тезис Р. Зома является фантазией, поскольку уже первая община имела по меньшей мере одно церковно-правовое установление — апостолов и общину!) и, наконец, в теологии. Огромная проблема, на которую церковь должна постоянно давать ответ — что осуществляется посредством этих функций? Идет ли речь о наставлении? Идет ли речь о благословении индивидов или всех, о культивировании религиозной жизни, или речь идет в строго объективном плане о порядке (в соответствии с онтологической концепцией церкви), который как opus Dei должен быть просто реализован? Когда жизнь церкви исчерпывается попечением о самой себе, тогда появляется дух смерти, тогда забывается самое основное, а именно что вся эта жизнь необходима лишь для осуществления того, что мы назвали вестническим служением церкви, для возвещения, для kerygma. Церковь, которая осознает свое предназначение, ни в одной из своих функций не захочет и не сможет упорствовать в том, чтобы быть церковью ради себя самой. Есть «группа верующих в Христа людей», но эти люди рассылаются вовне. Не говорится: «Идите и отправляйте богослужения!», «Идите и наставляйте себя проповедью!», «Идите и совершайте таинства!», «Идите и устраивайте литургию, которая, возможно, повторяет божественную литургию!», «Идите и придумывайте теологию, которая будет величественно развертываться как «Сумма» святого Фомы!» Конечно, нет никакого запрета, наверное, есть даже серьезный повод делать все это, но ничего, ничего ради себя самого! Во всем должно господствовать одно — церковь живет как вестник, живет, чтобы передать весть. Она не улитка, таскающая на спине свой домик и чувствующая себя настолько хорошо в нем, что лишь иногда высовывает свои щупальца и считает тогда, что удовлетворила «требования общественности». Нет, церковь живет своим вестническим предназначением. Она есть compagnie de Dieu! Там, где церковь жива, она должна задаваться вопросом о том, соответствует ли она этому своему предназначению или существует лишь ради себя самой. Если налицо второе, то, как правило, начинает отдавать «священностью», начинается игра в благочестие, начинается поповство и мямленье. Тот, у кого есть острое обоняние, тот учует это и будет чувствовать себя скверно! Христианство не «священно», в нем веет свежий ветер Духа. Иначе это не христианство, оно целиком и полностью «мирское» дело, открытое всему человечеству, — «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам».
3. И последнее. Там, где есть церковь, там есть цель — Царство Божье. И разве может быть иначе, кроме как так, что эта цель церкви постоянно причиняет беспокойство людям и церкви, действия которых никак не соразмерны величию этой цели? Нельзя допустить, чтобы это обстоятельство отравляло христианское, то есть церковное, а также и теологическое существование. Вполне может случиться так, что у человека, взявшегося за дело, руки опустятся, когда начнут сопоставлять церковь с ее целью. Зачастую вся церковная жизнь может вызывать отвращение. Кому незнакомо такое угнетенное состояние, кто чувствует себя просто хорошо в церковных стенах, тот еще не увидел подлинную динамику всего этого дела. В церкви можно быть только как птица в клетке, то есть постоянно наталкиваться на прутья этой клетки. Ведь на карту поставлено намного больше, чем наша смесь из проповеди и литургии. Но там, где жива апостольская церковь, там ведома эта тоска, там тоскуют по дому, который уже приготовлен для нас, но при этом не перегорают и не сбегают. Там надежда на Царство Божье не препятствует тому, чтобы быть рядовым солдатом в compagnie de Dieu и, таким образом, идти навстречу цели. Граница определена нам целью. Если мы действительно надеемся на Царство Божье, то в состоянии выдержать и церковь в ее убожестве.
В таком случае мы не будем стыдиться в данной конкретной общине найти единую святую церковь, и никакой индивид не будет стесняться своей собственной конфессии. Христианская надежда, являющаяся самой революционной надеждой, какую себе можно представить и рядом с которой все прочие революции суть лишь холостые патроны, представляет собой дисциплинированную надежду. Она указывает человеку на его ограниченность: «Ты должен сейчас здесь держаться. Царство Божье грядет, и ты не должен отправляться в полет за Царством Божьим! Займи свое место и будь на своем месте настоящим minister verbi divini. Ты можешь быть революционером, можешь быть и консерватором». Когда эта противоположность между революционным и консервативным соединяется в одном человеке, когда он способен быть одновременно и чрезвычайно беспокойным и чрезвычайно спокойным, когда он в состоянии пребывать с другими людьми в общине, члены в которой взаимно признают друг друга со своей тоской и смирением в свете божественного юмора, — тогда этот человек будет делать то, что он должен делать. В этом свете все наши церковные дела позволительны и даже необходимы. Таким образом, церковь, ожидая и спеша, идет навстречу будущему Господу.
Человек-христианин оглядывается назад и, несмотря на свой грех, воспринимает через Святого Духа и святое крещение свидетельство о смерти Иисуса Христа и тем самым об оправдании своей собственной жизни. Его вера в это основывается на том, что сам Бог, ставший в Иисусе Христе на место человека, взял на себя безусловную ответственность за его путь.
Таков путь человека-христианина, определяемый милостью Бога и реализуемый в общине. Ни при каких обстоятельствах нельзя отделять то, о чем нам предстоит еще услышать — об отпущении грехов, о воскресении плоти и о вечной жизни, — от того обстоятельства, что Бог посредством Святого Духа устраивает так, что существуют люди, которые слушают, и что из них возникает община.
Путь христианина пролегает от отпущения грехов к воскресению плоти и вечной жизни. Эти «откуда» и «куда» человека реально и субстанциально сконцентрированы в одном-единственном пункте. Данный пункт представлен в середине второго положения — страдания и действия Иисуса Христа. Мы вместе с Ним в Святом Духе. Мы есть его община, и все, что наше, изначально и подлинно есть его. Мы живем тем, что есть его. Мы не вправе выходить из этого центра всякой истины. Отпущение грехов, воскресение, вечная жизнь не есть нечто вне Христа, все это деяние Бога в Нем. Он, единый, возжигает свет, и человек-христианин движется в его свете. Человека-христианина и вьщеляет как раз то, что он находится в том световом конусе, что нисходит от Христа. Однако это его существование в свете не является самоцелью, христианин движется в этом свете для того, чтобы самому быть светом. Настолько любил Бог мир, что отдал своего единородного Сына. Христиане суть вестники Христа. Здесь, в общине, познается, видится и испытывается то, что есть Христос для человека, для всех людей, для того, чтобы отсюда свидетельствовать об этом.
«Верую в отпущение грехов» — здесь христианин очевидным образом оглядывается назад, на тот путь, которым он пришел. Не только в мгновение своего «обращения», но всегда, когда он оглядывается назад, христианин видит отпущение грехов. Данное событие его утешает и поднимает, оно и ничто иное. Ничто к нему не может добавиться, например отпущение грехов и мой опыт или отпущение грехов и мои достижения! То, что мы узнаем о самих себе, оглядываясь, всегда может быть лишь одним — мы живем отпущением. Мы — нищие, и это правда.
Если отпущение грехов — это все, что лежит позади нас, то тем самым выносится суждение относительно всей нашей жизни. В любом случае нельзя говорить о заслуге, скажем заслуге благодарности, с которой я преподносил любимому Богу всевозможные вещи. «Я был бойцом! Я был теологом! Возможно, даже писал книги!» Нет, так дело не пойдет. Всему, чем мы были и что мы делали, будет вынесено суждение — это был грех. А грех означает выхождение за пределы, отклонение. А если и было что-либо иное, то оно приходило сверху, у нас нет оснований похваляться этим, даже если речь идет о милосердии Бога. Каждый день мы должны и можем начинать словами символа: «Верую в отпущение грехов». И в минуту своей смерти мы не должны будем говорить чего-либо другого. Вероятно, понятие отпущения, remissio, можно лучше всего прояснить следующим образом. Есть что-то написанное, и это наша жизнь, а теперь через все проводится жирная черта. Оно заслуживает быть зачеркнутым и — слава Богу! — будет зачеркнуто. Вопреки моему греху я имею теперь возможность получить свидетельство того, что мой грех не будет поставлен мне в вину. Я сам не в состоянии сделать этого. Ведь грех означает вечный проигрыш человека. Как могли бы мы устранить его своими силами? Ведь то, что я согрешил, означает, что я есть грешник.
Несмотря на это и вопреки всему этому исходит свидетельство Святого Духа, свидетельство об услышанном Слове Божьем и свидетельство о крещении. Ведь значение святого крещения как раз и состоит в том, что мы вправе всю жизнь размышлять о том, что мы крещены. Лютер в минуту искушения взял мел и написал на столе baptizams sum. Крещение касается всего меня, независимо от того, всегда ли я одинаково остро воспринимаю свидетельство Святого Духа. С нашим восприятием не все ладится. Оно становится то сильнее, то слабее. Есть времена, когда Слово для меня не имеет живого значения, и именно здесь должно вмешаться осознание того, что я крещен. В моей жизни был однажды дан знак, за который я имею возможность держаться, причем и тогда, когда свидетельство Святого Духа не достигает меня. Точно так же как я был рожден, я был некогда крещен, и, как крещенный, я становлюсь свидетельством для себя самого. Крещение не может удостоверять чего-либо иного, кроме того, что удостоверяет Святой Дух, но, как крещенный, я могу быть для самого себя свидетельством Святого Духа и могу укрепиться этим свидетельством. Крещение вновь призывает меня к службе свидетельствования, поскольку напоминает мне о необходимости ежедневного покаяния. Оно является в нашей жизни сигналом. Подобно тому как упавшему в воду вспоминаются движения пловца, так и покаяние напоминает нам о свидетельстве.
Этим свидетельством является обращенное к нам Слово Божье: ты, человек, со своим грехом принадлежишь целиком и полностью как собственность Иисуса Христа сфере непостижимой милости Бога, который не желает воспринимать нас как тех, кто живет так, как они живут, и поступает так, как они поступают, но говорит нам: «Вы оправданы». Ты для меня больше уже не грешник, на твоем месте уже другой. И я воспринимаю этого другого. И если ты беспокоишься о том, как тебе следует
