1976, 21 s.). Будучи скорее юристом и администратором, нежели богословом, он быстро сообразил, в каком направлении следовало двигаться в стремительно менявшихся церковно-политических условиях, что, кстати сказать, и позволило ему занимать свою должность в течение более двадцати лет, вплоть до самой смерти. В любом случае препятствий сторонникам нового направления он не чинил (Pirinen 1976, 58 s.). Скорее всего, можно считать романтизированным преувеличением представление некоторых старых финских историков о Йоханнесе Петерсоне как о яром стороннике католицизма, оказывавшем глухое, упорное сопротивление распоряжениям короля и люто ненавидевшем пламенного проповедника Сяркилахти (ср. Melander 1921): в условиях того времени он просто-напросто вряд ли бы смог так долго сохранять за собой свое место, не будучи лоялен королю и проводимому им курсу. Кроме того, не лишено значения то обстоятельство, что в 1526 г. именно Пиетари Сяркилахти и Пиетари Силта ходатайствовали перед королем о назначении Йоханнеса Петерсона. на должность кафедрального пробста. Паавали Юстен в своей “Хронике” говорит о кафедральном пробсте как о “муже большого ума, твердости и опытности” (см. наш перевод жизнеописания епископа Мартина Шютте во второй части книги). Йоханнес Петерсон также отказался от целибата прежде, чем это было разрешено официально.
В этот период снятию возможного психологического напряжения между сторонниками более консервативных и радикальных взглядов могла хотя бы отчасти способствовать приверженность всего высшего духовенства Турку идеям библейского гуманизма. Косвенным подтверждением этому служит тот факт, что когда в 1525 г. по инициативе викарного епископа Магнуссона в Швеции было принято решение о переводе Нового завета на шведский в духе принципов Эразма Роттердамского (за основу был взят латинский текст издания 1522 г., отредактированный последним), члены капитула Турку были также привлечены к этой работе. Правда, им поручили не особенно значительный объем — перевод обоих Посланий апостола Павла к Фессалоникийцам и к Тимофею, но важен уже сам факт причастности клириков Турку к такому начинанию.
В этой связи представляется нелишним коснуться лингвистического профиля духовенства Турку в этот период. Как правило, кроме латыни, все они свободно владели шведским языком, но также и финским, который, судя по всему, для большинства из них был либо родным, либо хорошо усвоенным (правда, финский язык неизбежно обладал более низким статусом, коль скоро письменные тексты на нем созданы еще не были; кроме того, во многих случаях трудно с уверенностью сказать, какой язык был “первым” для того или иного клирика). Распространено было и знание (нижне)немецкого ввиду господствующего положения Ганзы на Балтийском море и активных контактов с Таллинном, откуда приезжали торговцы и ремесленники. В Турку постоянно проживало некоторое количество немцев; кроме того, в город периодически наведывались немецкие купцы, занимавшиеся оптовыми закупками – по-фински их называли kestit (от нем. Gaste, “гости”).
О судьбе перевода, порученного членам капитула Турку, в научной литературе высказывались разные суждения: с одной стороны, предполагается, что перевод указанных Посланий был-таки подготовлен, причем главную роль в этом сыграл Пиетари Сяркилахти; подобное мнение имеет под собой основание, учитывая тот факт, что в Лувене Сяркилахти посещал лекции Эразма (Pirinen 1962, 25 s.). С другой стороны, высказывалось сомнение, что клирики Турку справились с поручением, поскольку никаких сведений, удостоверяющих авторство перевода этих Посланий, не существует (Heininen 1976, 20 s.). В этой связи стоит напомнить, что еще в конце XV в. Йенс Будде, монах из Наантали, перевел на шведский ряд книг Ветхого Завета (см. Введение); правда, названный перевод остался в рукописном виде, но нам важен сам факт, что в епархии Турку в этом направлении уже кое-что было сделано. Зато по достоверным известиям в 1525 г. в Турку попал датский перевод Нового Завета и не исключено, что это было как-то связано с заданием перевести названный фрагмент Священного Писания на шведский. Как бы то ни было, подобная атмосфера благоприятствовала созреванию идеи перевода Библии на язык основной части населения страны, т.е. финский, что было делом гораздо более сложным ввиду отсутствия финской книжной традиции. Выход в свет шведского перевода Нового Завета (не суть важно, имела епархия Турку к нему какое-то реальное отношение или нет), вероятно, произвел немалое впечатление на всех, кто в Финляндии умел читать: Священное Писание зазвучало на языке повседневной жизни, что могло восприниматься как знамение грядущих перемен. Кроме того, к рассматриваемому периоду относится хранящийся в библиотеке Хельсинкского университета латинский экземпляр Нового Завета (в редакции Эразма) с пометками от руки, сделанными на латинском, шведском и финском языках. Исследование их особенностей позволило заключить, что автор, скорее всего, принадлежал к старшему поколению, ориентированному на библейский гуманизм, но не на Лютера (Heininen 1976, 24 s.). В Финляндии (как и повсюду в Северной Европе) идея перевода Слова Божиего на национальный язык объединяла сторонников разных течений, поэтому Эразмова редакция Нового Завета не обязательно должна была принадлежать поборнику решительного обновления Церкви.
Так в общих чертах выглядела церковная среда Турку в 1520-е гг. Предвестием грядущих перемен стала добровольная отставка епископа Свенсона в 1527 г., незадолго до исторического риксдага в Вестеросе: отсутствие признания со стороны папской власти и стремительно углублявшаяся пропасть между Римом и Густавом Вазой, вероятно, были тяжелым бременем для приверженного традиции прелата. Свенсон последовал примеру ряда шведских епископов, в том числе своего прежнего покровителя, архиепископа Ханса Браска. Правда, в отличие от последнего, сделал он это без лишнего шума и проклятий в адрес монарха, поэтому Густав Ваза милостиво позволил ему остаться в Швеции. Паавали Юстен в «Хронике епископов финляндских», написанной спустя четыре десятилетия после описываемых здесь событий, говорит о членах капитула этого времени в позитивном, уважительном тоне (см. перевод “Жизнеописания епископа Мартина Шютте” во второй части настоящей работы). Клирики новой генерации, пришедшей в церковь в следующее десятилетие, к воспитавшей их среде вовсе не относились как к чему-то чуждому и враждебному. Как показывают жизнеописания финских реформаторов, все они были настроены не на радикальный разрыв с предшествовавшей традицией, а, скорее, на диалог с ней: как мы далее увидим, эта особенность будет характеризовать ведущих церковных деятелей Финляндии на всем протяжении XVI столетия.
В епископство Эрика Свенсона до Финляндии доходили еще только как бы предгрозовые раскаты надвигающейся церковной реформы (в первую очередь речь шла о собственности церкви). Практичный епископ постарался извлечь личную выгоду из добрых отношений с королем: проведя удачные для Швеции переговоры с русскими представителями в середине 1520-х гг., он добился от монарха возвращения епископского замка Куусисто вкупе с прилегающими к нему землями; в целом епископская собственность оставалась при нем нетронутой. Тем не менее уже до исторического риксдага 1527 г. в Вестеросе церковь Финляндии ощутила на себе железную хватку нового монарха. В 1525 г., как и во всех прочих епархиях Шведского королевства, в пользу казны была отчуждена вся годовая церковная десятина, собранная в Финляндии. В следующем, 1526 г., после смерти престарелого кафедрального пробста Якоби от короля поступило письмо, в котором говорилось, что эта должность может быть сохранена за капитулом лишь при условии, что 1/2 собственности умершего прелата отойдет короне. Как уже отмечалось выше, Сяркилахти и Силта в том же году провели переговоры с королем об условиях вступления кандидата капитула Йоханнеса Петерсона в должность кафедрального пробста. В итоге было достигнуто соглашение, по которому капитул обязался уплачивать в казну 200 марок в год, что было достаточно для содержания одного писаря королевской канцелярии (Pirinen 1976, 58 s.). Можно сказать, что уже в это время начал устанавливаться тот стиль церковно-государственных отношений, который станет характерен для всего последующего правления Густава Вазы.
2.5. Разговор о первых шагах Реформации в Финляндии невозможно завершить, не сказав несколько слов о ситуации, сложившейся во втором по величине и значению городском центре страны Выборге. В начале XVI столетия этот город стоял несколько особняком ввиду своего географического положения, делавшего его (как не без пафоса иногда говорят финские историки) “форпостом западной цивилизации на Северо-Востоке Европы” (Heininen 1988, 14 s.). Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что Выборг был единственным средневековым городом Финляндии, имевшим кольцо оборонительных стен из камня; неслучайно именно здесь обосновались францисканский и доминиканский монастыри, распространявшие свое влияние на крайнем востоке подвластных Швеции земель, действовала городская школа, уровень которой по местным меркам был достаточно высок (см. ниже). Предполагается, что реформационные идеи начали проникать в этот центр Восточной Финляндии весьма рано. Более того, по мнению финского церковного историка первой половины XX в. О. Д. Шалина, новые веяния первоначально стали распространяться именно в этом регионе страны (цит. по: Heininen 1976, 17 s.; см. также Harviainen, Huhtala, Heininen 1990 20 s.; Nikkila 1985, 39 s.). Этому способствовало несколько обстоятельств, делавших положение Выборга отличным от ситуации, сложившейся в Турку. Если последний был теснее всего связан со столицей королевства Стокгольмом, то Выборг, где проживало немало этнических немцев, традиционно имел устойчивые связи с Таллинном, Ригой, Нарвой, Тарту и потому не мог остаться в стороне от религиозных перемен, совершавшихся в Восточной Прибалтике и Центральной Европе. Учитывая весьма высокий образовательный уровень местного бюргерства и интернациональный состав населения города, можно даже предположить, что в 1510-е гг. кое-кто здесь уже мог быть хотя бы наслышан о сочинениях или переводах Эразма и других аналогичных идеях (ср. “Выборг с окрестностями и восточная часть провинции Уусимаа поначалу — вследствие близости к Восточной Прибалтике — представляли собой наиболее благоприятную почву для распространения Реформации в Финляндии”: Tarkiainen, Tarkiainen 1985, 45 s).
К сожалению, сохранилось очень мало материалов, которые давали бы конкретное представление о первых шагах Реформации в Выборге. К середине 1520-х гг. Реформация в Восточной Прибалтике шла уже полным ходом и вполне вероятно, что преподаватели и учащиеся городской школы Выборга были в курсе новых идей. В пользу последнего предположения говорит несколько обстоятельств. Во второй половине 1520-х гг. ректором школы был Йоханнес Эрасми (Эрасмуссон). По-видимому, он зарекомендовал себя с наилучшей стороны, проявляя сочувственное отношение к идее церковных реформ, коль скоро в 1528 г. королевским распоряжением был переведен в Турку и назначен канцлером нового епископа Мартина Шютте: это, безусловно, свидетельствовало о том, что ректор выборгской школы сочувствовал новым ориентирам религиозной политики Густава Вазы, одобренным на риксдаге в Вестеросе. По не совсем подтвержденным данным после отъезда Эрасми король направил в Выборг некоего Пиетари Сорои для проведения реформы школьного преподавания. Об этой реформе ничего достоверно не известно, но есть основания предполагать, что она носила антикатолическую направленность, поскольку уже в 1529 г. Сорои упоминается в качестве местного евангелического священника (Tarkiainen, Tarkiainen 1985, 41 s.). Позднее, в 1536 г., он
