многочисленной колонии финнов, живших в то время в Стокгольме и даже имевших там отдельный церковный приход, в котором проводились богослужения и проповеди на финском языке (он, кстати, сохранился до наших дней). Известно имя одного из священников, проповедовавших там по-фински — Мартин (Мартти) Олаи, который в течение многих лет был также переписчиком документов Густава Вазы и его сына Иоанна, в 1568 г. ставшего королем (Rapola 1956, 35 s.). Традиционно считается, что его перу принадлежит перевод на финский язык Свода законов (или Уложения, шв. Landslag, фин. Maanlaki) короля Кристофера Баварского, правившего в Скандинавии во второй четверти XV в.: перевод, правда, не был напечатан, но многочисленность дошедших до нас списков свидетельствует о том, что он получил немалое распространение в финноязычной среде в конце XVI в. (Hakkinen 1994, 98 s.). В условиях того времени, когда Турку во многих отношениях был гораздо теснее связан со Стокгольмом, нежели с внутренней Финляндией, можно предположить наличие довольно активных личных контактов между церковными деятелями епархии Турку и финнами, постоянно проживавшими в Стокгольме, что способствовало более быстрому приобщению первых к церковным переменам, происходившим в Швеции. К примеру, Мартин Тейтт, ставший воспитателем принцев, до самой своей кончины (1547 г.) числился каноником капитула Турку и потому поддерживал тесные связи с Агриколой (своим сотоварищем по учебе в Виттенберге) и другими капитуляриями. Кроме того, Микаэль Агрикола напечатал все свои труды в Стокгольме, в типографии, принадлежавшей Амунду Ларсону. Как мы увидим далее, контакты с финской общиной Стокгольма будут сохранять свое значение для церкви Финляндии на всем протяжении второй половины XVI — первой четверти XVII вв.
Что касается самого епископа Шютте, он уже в 1545 г. по причине преклонного возраста (ему было сильно за 80) договорился с королем о скором уходе на покой. По всей видимости, Густав Ваза, несмотря на довольно негативное отношение к институту епископства, сохранил расположение к Мартину Шютте. С другой стороны, в письме к последнему от 17-го апреля 1545 г. он без обиняков заявил о намерении самолично подыскать ему преемника, поскольку церковь, по его словам, не обладала на это какими-либо правами, подтвержденными Священным Писанием (Parvio 1968-1969, 46 s.). Однако до самой смерти Шютте, случившейся в 1550 г., преемника ему так и не нашлось, причем монарх наложил руку на то немногое имущество, которое осталось от епископа. По-видимому, фигура старого, больного епископа, стоящего во главе крупной по территории и удаленной от центра епархии, более всего устраивала короля. Неслучайно после его кончины монарх в течение почти четырех лет тянул с назначением нового епископа на кафедру Турку.
Разумеется, активное вмешательство государственной власти не могло не сказаться на органах епархиального управления и прежде всего на кафедральном капитуле. По сравнению со средневековым периодом, капитул утратил право избрания епископа. Основные высшие церковные должности теперь, как мы видели, замещались исключительно по согласованию с монархом. Тем не менее, сфера деятельности капитула даже в том урезанном виде, какой этот орган приобрел во второй половине 1540-х гг., оставалась достаточно обширной. С одной стороны, в его ведении по-прежнему находилась кафедральная школа, что имело чрезвычайно важное значение для осуществления церковных преобразований, поскольку именно в этом заведении готовились местные священники, призванные на практике осуществлять идеи Реформации. Как мы видели, с начала 1520-х гг. во главе школы находились убежденные сторонники Реформации — Пиетари Сяркилахти, Томас Кейои, Микаэль Агрикола. Руководствуясь принципами, усвоенными ими во время учебы в университетах Германии, они придали преподаванию более выраженный богословский характер (разумеется, в прикладном аспекте). Это касалось в первую очередь достаточно тщательного изучения текста Священного Писания, чего не было в Средние века, и заучивания катехизиса (в качестве такового использовались шведский катехизис Олауса Петри и катехитический раздел финского Букваря Агриколы — см. § 6.1. очерка о последнем во II части). С другой стороны, как и в предыдущую эпоху, школа была по-прежнему тесно связана с кафедральным собором: к примеру, хор учеников принимал регулярное участие в богослужениях. В поддержании достаточно высокого уровня преподавания в главной школе епархии Турку была заинтересована и королевская власть, поскольку, как мы видели, в этом заведении готовились также и чиновники для королевской канцелярии в Стокгольме: последним приходилось, между прочим, переводить на финский обращения, которые монарх время от времени адресовал широким массам населения Финляндии, не знавшим шведского. Созданию положительной репутации школы Турку способствовал и Мартин Тейтт, назначенный воспитателем принцев в Стокгольме. Тот факт, что Реформация не привела к падению уровня преподавания в кафедральной школе Турку, выгодно отличал Финляндию от многих других протестантских земель, где сбылось опасение Эразма Роттердамского о неизбежном упадке образования с началом Реформации (Порозовская 1995, 140; Володарский 1999, 137). Правда, справедливости ради заметим, что и в Финляндии были закрыты монастырские школы, в которых прежде велось обучение грамоте.
Другой важной сферой деятельности капитула было назначение новых священников. Экономическое ослабление церкви, происшедшее в этот период (об этом речь пойдет в след. пункте), несомненно, ощутимо ударило по авторитету ее служителей. Агрикола сетовал, что священническое служение становилось все менее привлекательным даже в глазах простонародья, поскольку ходили упорные слухи о том, что в скором времени король вообще лишит духовенство последних доходов (Pirinen 1962, 158 s.). Что касается дворянства, то представители наиболее знатных фамилий, прежде ревностно служивших церкви (в предыдущем изложении упоминались, к примеру, семейства Таваст, Курки, Сяркилахти, Шютте), в изменившихся условиях стали отдавать свои силы исключительно короне, поскольку церковь утратила былое влияние в обществе (после риксдага 1527 г. епископы королевства, в том числе и епископ Турку, более не являлись членами Государственного совета). Это можно видеть уже хотя бы по социальному происхождению членов капитула Турку в 1540-е гг.: из них лишь декан Петрус Рагвалди происходил из мелкого дворянства (что, кстати сказать, позволило ему вступить в брак с младшей сестрой епископа, поскольку род Шютте также был дворянского происхождения). Сходное явление было свойственно всем протестантским землям, где духовная карьера в первые десятилетия после начала Реформации утратила былую привлекательность. В последующий период, как мы увидим, ситуация начнет постепенно выправляться, т.к. вследствие отмены целибата со временем сформируются настоящие пасторские династии. В начальный период Реформации в Финляндии местная церковь приобрела более национальный и народный характер, поскольку подавляющее большинство ее служителей были выходцами либо из крестьян, либо из горожан. В соответствии с духом Реформации главным аспектом деятельности священников стала проповедь: неслучайно в сочинениях Агриколы и авторов второй половины XVI столетия наиболее употребительным (хотя и не единственным) обозначением священника было “проповедник, служитель Слова Божиего” – фин. Jumalan sanan saarnaaja (saarnamies), palvelija. В том, что касалось назначения новых священников, финской церкви также пришлось столкнуться с вмешательством королевской власти. Хотя формально право назначения оставалось за епископом и капитулом, король, тем не менее, сохранил за собой назначение угодных ему пасторов, мотивировав это тем, что проповедь “незамутненного” Слова должна находиться в надежных руках. Как мы уже упоминали, указанная практика получила особое распространение после Упсальского синода 1536 г. Это повлекло за собой серьезные нарушения церковной дисциплины: в начале 1540-х гг. даже законопослушный Мартин Шютте жаловался королю на самовольных священников, которые получили приходы непосредственно от монарха и по этой причине выказывали открытое неповиновение своему непосредственному начальству, считая себя в первую очередь слугами государя, а не местного епископа (Pirinen 1976, 75 s.). Наконец, капитул Турку в какой-то степени сохранил элементы своей судебной власти: в его ведении остались в первую очередь внутрицерковные вопросы, рассматривавшиеся на выездных сессиях церковных судов (фин. rovastikarajat), которыми руководили пробсты (фин. rovastit). В каждом приходе фактически существовала должность “епископского ленсмана”, который должен был при необходимости оказывать епископу или кафедральному пробсту содействие в расследовании нарушений общественной нравственности. Скажем, преступления, совершавшиеся в праздничные дни (как правило, вследствие неумеренного употребления алкоголя), разбирались кафедральным пробстом, причем налагаемые штрафы шли в епископскую казну (Ylikangas 1994, 12 s.). Более того, в Финляндии, в обход запрета Вестеросского ордонанса, лишившего церковь судебной власти, на практике допускалось, что капитул мог также рассматривать особое тяжкие гражданские преступления: явной причиной тому была острая нехватка юридически грамотных чиновников (Melander 1921, 72-73 ss.). Сохранялась и восходившая к Средним векам традиция, по которой именно церковь объявляла праздничные дни периодами покоя (фин. juhlapyharauha). Государственная власть наложила руку на эту сферу весьма поздно (в сравнении с другими аспектами деятельности церкви): капитульный суд перестал работать лишь в самом конце 1590-х гг., а его функции, включая и объявление “праздничного покоя”, взяли на себя королевские чиновники.
Исследователи дают подчас противоположные оценки изменениям, непосредственно затронувшим верхний слой епархиального духовенства. С одной стороны, констатируется описанный выше процесс сокращения численности капитула, из чего делается вывод, что капитул и епископ постепенно утратили контроль над вверенной им церковью, в которой решающее значение приобрел монарх (Paarma 1980, 21 s.). С другой стороны, признается, что, несмотря на мощное давление со стороны властей, высшие иерархи финской церкви, в отличие от лютеранских земель Германии, сохранили значительную часть своих полномочий, унаследованных от средневековой эпохи. Собственно говоря, важность епископского служения теоретически не отвергалась и основоположниками лютеранства, что нашло выражение, в частности, в “Аугсбургском вероисповедании”, поэтому стремление сохранить епископальную форму церковного управления само по себе не обязательно свидетельствует о силе “католических пережитков” среди высшего финского духовенства. Более того, как мы увидим в дальнейшем, влияние высшего клира на изменения литургической жизни было по сути решающим (Pirinen 1976, 76 s.). Следует подчеркнуть, что, как и в других сферах жизни, нормы средневекового права еще длительное время продолжали регулировать церковную жизнь Финляндии. Об этом свидетельствует, к примеру, тот факт, что Микаэль Агрикола поручил писарям епископской канцелярии снять копию с ряда позднесредневековых шведских уложений, из чего образовался т.н. Codex Aboensis: в числе прочего в него оказался включен раздел, касающийся церковного управления из Упландского уложения (Parvio 1988, 19 s.).
Своеобразие ситуации высшего финского духовенства в 1540-е гг. состояло в том, что между престарелым епископом и капитулом сложилось определенное разделение ролей: если глава епархии в отношении совершавшихся преобразований занимал, скорее, позицию наблюдателя, сохраняя при этом верность традициям католического благочестия (об этом см. жизнеописание Мартина Шютте во второй части нашей работы), то капитул со временем перешел в руки людей, настроенных более решительно и вплотную занявшихся реформами родной церкви. Из жизнеописания того же Микаэля Агриколы (см. часть II), хорошо видно, сколь уважительным — при всех возможных расхождениях — было отношение реформаторов к Мартину Шютте. Как нам представляется, такой расклад функций способствовал постепенному и менее
