резкому характеру изменений, происходивших в эти годы. Ситуация, сложившаяся в реформированной церкви Финляндии к началу 1550-х гг., в определенной степени соответствовала представлениям того же Меланхтона об идеальной модели функционирования обновленного церковного организма, в которой значительная роль отводилась теологически образованным членам церкви. Меланхтон, в частности, писал: “Взять, к примеру, те церкви, в которых уже устранены искажения. Требующие решения вопросы выносятся там на обсуждение ученых мужей … и церкви следуют принятым ими решениям (цит. по: Arffman 1999, 159 s.). В чем-то капитул Турку – если говорить о его функциях — стал походить на консистории, созданные в ряде немецких земель: в него входили богословски образованные “ученые мужи”, получившие выучку в лучших немецких университетах; как и в Германии, они определяли направление церковной реформы, но с обязательной санкции светских властей. Нечего и говорить, что деятели финской Реформации, учившиеся в Виттенберге и слышавшие самого Лютера, органически усвоили консерватизм в вопросах церковного устройства, отличавший великого реформатора: Лютер был категорически не согласен с демократическим устройством общин, сложившимся в Швейцарии, т.к. иерархическое устройство церкви (как и социума в целом) представлялось ему чем-то совершенно естественным.
3.4. Коснемся теперь изменений в материальном положении финской церкви, произошедших в 1530 — 1550-е гг. В Финляндии, как и во всем Шведском королевстве, это время отмечено масштабными отчуждениями церковной собственности, осуществленными в соответствии с решениями риксдага в Вестеросе 1527 г. По одному меткому замечанию, “Реформация означала поистине грандиозный передел собственности” (Ylikangas 1986, 25). Решающая роль здесь, естественно, принадлежала королевской власти: неслучайно историк Пентти Ренвалль, характеризуя политику Густава Вазы в целом, сравнил короля с помещиком, заправлявшим целым государством, как своим собственным имением (Renvall 1949, 292 s.). Исследователи этого периода, говоря о подходе Густава Вазы к религии, как правило, отмечают его чрезмерную прагматичность, чтобы не сказать меркантильность и алчность (ср. Heininen, Heikkila 1996, 62 s.).
В предыдущем изложении, касающемся первых проявлений Реформации в епархии Турку (§ 2.4.) мы упомянули ряд ситуаций, отразивших упомянутый подход короля. Со вступлением Мартина Шютте на кафедру Турку политика редукции церковной собственности в Финляндии приняла более целенаправленный и систематический характер. Паавали Юстен в своей “Хронике” не без сожаления замечает: “Но как при других епископах положение и авторитет духовного сословия возрастали и процветали, так, начиная с епископства господина Мартина, стали они изменяться, убывать и клониться к упадку, пока не приняли совсем иное обличие” (см. наш перевод жизнеописания Мартина Шютте во второй части данной работы). Еще до отплытия Шютте из Швеции в Турку в 1528 г. (он проживал в доминиканском монастыре в Сигтуне) король заключил с ним соглашение о размерах отчуждения епископской собственности. В первую очередь это касалось средневекового оплота епископской власти в Финляндии — замка Куусисто и прилегающих к нему земель. Данную конфискационную меру король сопроводил посланием к крестьянам Южной Финляндии, в котором мотивировал необходимость срытия замка тем обстоятельством, что его содержание недешево обходится «простому народу» (Pirinen 1962, 45 s.). Все епископские доходы были сокращены на 1/2. Члены капитула как наиболее состоятельные представители духовенства были, кроме того, обложены специальным налогом. Как уже отмечалось выше, король постепенно сократил число принадлежавших капитулу пребенд, забирая в казну те из них, что были закреплены за умершими его членами: об этом можно прочитать в соответствующем месте из “Жизнеописания Мартина Шютте” (см. часть II, очерк о Паавали Юстене). Там же сообщается, что епископ и члены капитула должны были уплачивать в казну ежегодный налог с получаемого ими зерна, рыбы и денежных доходов; прочие священники также были обложены ежегодным налогом. В соглашении о налогообложении, заключенном между капитулом и королем в 1527 г., предусматривалась также возможность в случае “надобности” переводить каноников в сельские приходы, а их пребенды отдавать казне. Приходские священники должны были платить налог за освобождение от воинского постоя; кроме того, в случае особой надобности власти облагали их специальными налогами: так, к примеру, произошло во время войны с Россией 1555-1557 гг. Что касается церковной десятины, корона присвоила себе львиную долю из нее, сильно урезав средства на содержание приходских священников. В связи с упомянутой шведско-русской войной налоговый пресс лишь усилился: десятина была окончательно отобрана у церкви, а священники полностью переведены на скромное государственное жалованье. Это привело к еще большему усилению зависимости священников от местных властей, в первую очередь от фогтов, поскольку именно последние определяли размер содержания, обычно измеряемого бочками зерна. Некоторые историки, характеризуя эту ситуацию, говорят даже о настоящем “вандализме фогтов” в отношении к церковной собственности и традиционным религиозным атрибутам (Jaakkola 1952, 115 s.). В следующей главе мы увидим, что это стало эффективным рычагом контроля властей за духовенством, поскольку не только центральная власть, но и чиновники на местах имели право лишать того или иного неугодного священника положенного ему содержания. В 1547 г. Густав Ваза предоставил губернатору Турку Олаусу Троттенсону право учета доходов священнослужителей, что только усугубило их материальные проблемы. Кроме того, следует иметь в виду, что существовала значительная имущественная разница между узкой прослойкой высшего епархиального духовенства (хотя и оно понесло чувствительные материальные потери) и рядовыми священниками из приходов.
Как и во всем остальном королевстве, в Финляндии власти провели изъятие церковных колоколов: правда, в отличие от метрополии, активных протестов населения здесь не было зафиксировано; с другой стороны, во многих приходах жители, со свойственным финнам терпением, но также и упрямством, выкупили у казны свои колокола, воспринимавшиеся ими, несомненно, как атрибут традиции и преемственности. Современные церковные историки (в том числе и протестантские) признают важность церковного убранства и традиционных атрибутов в организации религиозной жизни, и колоколам при этом отводится далеко не последняя роль (ср. Vogler 1996, 346). В стремлении новой светской власти лишить храмы привычных колоколов можно усмотреть мотивы более глубинного свойства: неслучайно специалисты по средневековой истории, анализируя проблему восприятия времени, склонны видеть в колоколах и колокольном звоне символ церковного контроля над временем (ср., напр., Гуревич 1993, 200); таким образом, изымая колокола, государство как бы заявляло, что отныне именно оно будет распоряжаться временем своих подданных, а церковь как институт утрачивает это право. В 1535 и 1536 гг. произошло массовое изъятие церковных ценностей; с новой силой это повторилось в начале 1550-х гг., уже после смерти Мартина Шютте, что было связано с упоминавшейся русско-шведской войной. Подсчитано, что за указанные десятилетия в казну было конфисковано порядка 133 кг серебра (Pirinen 1976, 61 s.). В результате к началу 1550-х гг. в каждом храме оставалось не более одной чаши для причастия, дозволенной правительством. Отметим, что именно вследствие всех этих мер Финляндия лишилась большей части своих церковных ценностей средневекового периода, а те, что уцелели, ныне зачастую находятся в Швеции. С другой стороны, в Финляндии не зафиксировано каких-либо иконоборческих выступлений, сопровождавшихся уничтожением произведений церковного искусства. По этой причине вплоть до начала XVII столетия в финских церквах, как правило, сохранялись настенные росписи, складные алтари и деревянные скульптуры — от них избавились уже в следующий период т.н. “чистого учения” (иначе называемый периодом лютеранской ортодоксии). Данное обстоятельство следует отнести в первую очередь на счет умеренности и осторожности реформаторов финской церкви в том, что касалось церковной практики, о чем мы еще будем говорить ниже. В 1544 г. король покончил с остатками земельной собственности, принадлежавшей епископу: в казну были изъяты примерно 170 хозяйств, все еще подчинявшихся последнему, причем в соответствующем распоряжении без обиняков заявлялось, что епископ по причине своей старости более не в состоянии управляться ими “как следует”.
В довершение всех несчастий в 1546 г. во время пожара, охватившего Турку, серьезно пострадал собор, однако королевская власть отнюдь не спешила его ремонтировать, несмотря на многочисленные представления капитула. Вообще же, к началу 1550-х гг. вследствие всех описанных конфискационных мер и пожара некогда богатый и пышный кафедральный собор Турку превратился в обычную городскую церковь, открытую лишь по воскресным и праздничным дням; кроме того, там же проводились церемонии посвящения в священники. В административном плане собор более не принадлежал церкви (!): с середины 1540-х гг. он считался собственностью короны, не торопившейся восстанавливать его после пожара.
В отчуждениях церковной собственности, имевших место в 1540-е гг., активную роль сыграл бывший кафедральный эконом Стен Кристоферсон, перешедший на службу в королевскую канцелярию в Стокгольме: он был хорошо осведомлен об экономическом положении церкви Финляндии и потому мог деятельно помогать королю, что делало вмешательство светской власти особенно болезненным для финской церкви.
Что касается монастырей, с ними было покончено еще в конце 1530-х гг. В 1537 г. сгорел самый старый в Финляндии доминиканский монастырь св. Олава в Турку, но восстанавливать его уже не стали. В следующем году были закрыты прочие монастыри за исключением бригитского в Наантали: его не тронули, возможно, по той причине, что многие его насельницы происходили из знатных семей (например, на рубеже 1520 — 1530-х гг. настоятельницей обители была Вальборг Флеминг, родная сестра Эрика и Ивара Флемингов, самых влиятельных людей Финляндии в то время). Вся земельная собственность монастырей (включая и упомянутый монастырь в Наантали), разумеется, перешла в казну. Обстоятельства прекращения деятельности монастырей известны плохо, но, по крайней мере, имеется одно сообщение о насильственном характере закрытия францисканского монастыря в Раума (Pirinen 1962, 250).
Помимо короны, известную активность в церковной редукции проявили также дворяне — в осуществление пункта ордонанса риксдага 1527 г. о возможности возвращения дворянам земельных пожалований в пользу церкви, сделанных их предками после 1454 г. Как мы уже отмечали выше, первый финский реформатор Пиетари Сяркилахти, происходивший из знатного рода, также предпринял какие-то шаги в этом направлении. Нечего и говорить, что многие дворяне поспешили воспользоваться предоставленным им правом. В отличие от Швеции, в Финляндии правление Густава Вазы не привело к уменьшению общественного и экономического веса местного дворянства, особенно крупного: скорее, дело обстояло ровно наоборот, поскольку король был заинтересован в поддержке финляндского дворянства в виду постоянной нестабильности на границе с Россией. Многие историки отмечают, что своей алчностью и необузданностью финляндское дворянство в этот период даже превзошло шведское (Ylikangas 1986, 36-37 ss.). Известную роль в переделе церковной собственности играл, например, Хенрик Хорн (Горн), возвысившийся в 1530-е гг.: в 1539 г. он стал членом нового органа управления всем королевством, т.н. Камер-совета, в котором заправлял упоминавшийся Конрад Норман; взгляды последнего на государственное устройство и реквизицию собственности церкви были достаточно известны и дворянам Финляндии (Renvall 1959, 79 s.). Особую активность в церковных отчуждениях проявило семейство Флеминг, оказавшее королю значительные услуги во время
