дворяне, в отличие от посвятивших себя духовной карьере соотечественников, учились за свой собственный счет, причем не всегда в центрах немецкого лютеранства: немало было и таких, кто перебирался в коллегии иезуитов, разбросанные по Центральной и Южной Европе (Nuorteva 1990, 150 s.; Salminen 1970, 44 s.). Укреплению дворянского правления способствовало также и то обстоятельство, что в 1581 г. Иоанн III присовокупил к своему титулу звание Великого князя Финляндии, Карелии, Водской и Шелонской пятин. В тогдашних условиях это имело преимущественно символическое значение: например, Финляндия получила собственный герб, сохраняемый ею и поныне. Сам по себе этот факт свидетельствовал о высокой оценке вклада финнов в войну против России, относительно же герба заметим, что в скором времени он стал признанным в Финляндии символом, с которым высшие сословия финляндского общества связывали особый статус своей страны (из интересующей нас религиозно-церковной сферы можно сослаться хотя бы на такой пример: епископ Турку Эрик Соролайнен поместил изображение герба Великого княжества Финляндского на последней странице второго тома своей финноязычной Постиллы, вышедшей из печати в 1625 г.). Параллельно с этим нарастали противоречия между дворянством Финляндии и Швеции, особенно обострившиеся в конце 1580-х гг. Так, во время кризиса, возникшего в эти годы между королем Иоанном и шведской аристократией, на помощь монарху пришел Клаус Флеминг, являвшийся губернатором и в условиях военного времени фактически безраздельным хозяином Финляндии: с его фигурой нам еще предстоит столкнуться при обсуждении событий религиозной жизни последнего десятилетия XVI в. Неудивительно, что в конфликте, разразившемся в 1590-е годы между наследником Иоанна Сигизмундом III и герцогом Карлом, младшим сыном Густава Вазы и дядей Сигизмунда, Клаус Флеминг и основная часть дворянства Финляндии заняли сторону законного государя. Католические взгляды Сигизмунда им были не помехой, поскольку в соответствии с постановлением Упсальского церковного собора 1593 г. последний подтвердил гарантии сохранения лютеранства во всех землях Шведского королевства. В новой ситуации Флеминг и поддерживавшее его дворянство, исходя из реальных политических интересов, в большей степени ориентировался на союз с католической Польшей, нежели с самой Швецией. По мнению некоторых исследователей, это был первый политический деятель в истории Финляндии, который связал свои интересы с державой, контролировавшей тогда всю Восточную Европу (в последующие столетия место Польши займет Россия: Ylikangas 1992, 26 s.). Именно указанное обстоятельство объясняет ту степень ожесточенности (невиданной за всю совместную историю Швеции и Финляндии), которой оказалось отмечено противостояние Флеминга и Карла.
1590-е годы были насыщены бурными событиями. Помимо набиравшего силу противостояния герцога Карла и Флеминга, превратившихся в заклятых врагов, в Финляндии серьезно возросла социальная напряженность. Связано это было со значительным ухудшением положения основной части крестьянства вследствие войны и пребывания на территории Финляндии войск, состоявших в основном из наемников. В условиях военного времени в стране процветали чиновничий произвол и коррупция. Кроме того, в это десятилетие на севере Европы произошло похолодание климата, что повлекло за собой неурожаи и ухудшение ситуации с продовольствием. По мнению ряда исследователей, на эту проблему можно взглянуть и в более широкой перспективе: как и в других странах Восточной и Северной Европы, периферийное положение Финляндии, удаленной от главных экономических центров того времени, отрицательно сказывалось на материальном положении преобладавшего в ней крестьянского населения (Rahikainen 1992, 16 s.). Местное дворянство, и в первую очередь сам Клаус Флеминг, за свою жестокость прозванный “железным маршалом”, осталось глухо к протестам финских крестьян. Этим воспользовался герцог Карл, агенты которого начали активную агитацию против Флеминга и короля Сигизмунда, что более всего затронуло провинцию Похъянмаа, лежащую на восточном берегу Ботнического залива (заметим, что в своей борьбе против короля и аристократии Карл и в самой Швеции нередко напрямую обращался к крестьянам, чем снискал себе в народе репутацию доброго, справедливого государя). Вследствие переплетения всех указанных обстоятельств в Финляндии в конце 1596 г. разразилось мощное крестьянское восстание, вошедшее в историю под названием Дубинной войны (Nuijasota): оно стало самым значительным в истории этой страны выступлением подобного характера, охватив не только область Похъянмаа, но также часть внутренних регионов Хяме и Саво.
Восставшие, рассчитывавшие на военную поддержку герцога, которого они считали законным государем, защитником “истинной веры”, принялись расправляться с обитателями дворянских усадеб. Однако помощь из Швеции не пришла, и отрядам Клауса Флеминга удалось победить восставших, что сопровождалось жестокими репрессиями в отношении крестьян. В финской историографии существуют две противоположные точки зрения на характер и причины “Дубинной войны”. Одна, более ранняя, была высказана еще в середине XX в. Пентти Ренваллем, который рассматривал это явление в общем контексте политических и цивилизационных процессов, происходивших в XVI в. в Европе и приведших к формированию государства новоевропейского типа и соответственно нового типа личности, отличной от средневековой. В Финляндии именно дворянство стало главным выразителем этой тенденции: по мнению названного историка, это сословие могло сформировать национальное финское государство уже в конце XVI столетия. В таком контексте вполне понятно, что крестьянское восстание, развернувшееся в удаленных от центра отсталых районах страны, истолковывается лишь как проявление узколобого эгоизма наиболее отсталой части населения, которая, будучи неспособна “адекватно” реагировать на вызовы времени и не сознавая важности “государственных” интересов, в конечном итоге способствовала поражению тех сил, что стремились к самостоятельности или по крайней мере к существенной автономии Финляндии (Renvall 1949 (2)). Иную интерпретацию “Дубинной войны” три десятилетия спустя предложил Хейкки Юликангас, историк левой ориентации (Ylikangas 1977). Абстрактный образ государства Нового времени он спроецировал на жестокие реалии той эпохи, что выставило королей династии Вазы и верных ему “государственников” из числа финляндских дворян в менее привлекательном свете. По мнению этого историка, восставшие финские крестьяне стремились отстоять свои права и человеческое достоинство, попранные масштабными социально-экономическими преобразованиями XVI столетия, принесшими выгоду лишь немногим. В сравнении со средневековой эпохой для подавляющего большинства населения Финляндии государственный “прогресс” обернулся настоящим регрессом, оставив глубокую травму в их сознании, особенно если учесть, что в отличие от континентальной Европы, Финляндия, как и Скандинавия в целом, не знала крепостного права, и потому в XVI столетии дух вольнолюбия был присущ самым широким слоям ее населения. “Дубинная война” подвела черту под “крестьянским” периодом в истории Финляндии, характеризовавшимся относительной свободой крестьянского сословия, вслед за чем началось формирование иного общественного уклада, при котором государство через развитую судебную систему стало играть роль посредника в улаживании межсословных противоречий (Ylikangas 1992, 26 s.).
В апреле 1597 г. “железный маршал” неожиданно скончался (поговаривали, что не обошлось без порчи, которую на него будто бы наслали “ведьмы” из Похъянмаа, т.е. области, охваченной Дубинной войной). Однако дворянство Финляндии в основной своей части продолжало хранить верность Сигизмунду III, вследствие чего Карл, уже добившийся звания правителя королевства, обвинил финнов в тайной приверженности католичеству: как мы увидим ниже, в политической борьбе тех лет религиозный фактор играл немалую роль. В сентябре 1597 г. войскам Карла удалось взять Турку. Однако, и после этого Финляндия оставалась верной королю Сигизмунду. К несчастью, последний в 1598 г. потерпел окончательное поражение от Карла, а верных себе финнов бросил на произвол судьбы, бежав в Польшу. Это предрешило судьбу его приверженцев в Финляндии. В августе-сентябре 1599 г. состоялся поход Карла в Финляндию, окончившийся полным поражением финнов и суровыми репрессиями против них. Таков был печальный финал периода широкой автономии Финляндии, с которой теперь было покончено (Renvall 1959, 89 s.). Всем сословиям финляндского общества, в том числе и духовенству, пришлось испытать на себе гнев Карла, который из всех сыновей Густава Вазы властностью и жестокостью, пожалуй, наиболее походил на своего отца.
В первые два десятилетия нового века Финляндия оказалась постепенно втянута в новые социально-политические процессы, начавшиеся в метрополии: этот период был отмечен централизацией и борьбой с проявлениями местного партикуляризма. Финляндское дворянство стало верой и правдой служить этому курсу, что обернулось постепенной шведизацией тех его представителей, которые до той поры держались за свою “финскость” (предполагавшую и владение финским языком); кроме того, немало знатных и талантливых людей перебралось из Финляндии в Швецию, поближе ко двору. Это нашло свое выражение в том, что когда в 1626 г. в Стокгольме была основана Рыцарская палата, дворяне Финляндии оказались внесены в ее реестр наравне со шведскими.
В условиях нескончаемых войн, а также происшедшего похолодания климата экономическое положение Финляндии в первой четверти столетия оставалось весьма тяжелым. Финляндия оставалась малонаселенной страной, в которой к началу XVII в. проживало не более 300 тысяч человек. С другой стороны, окончание войны с Россией в 1617 г. объективно привело к уменьшению стратегического значения Финляндии: с началом Тридцатилетней войны приоритетным стало новое, южное направление шведской экспансии, в то время как Финляндия постепенно превращалась в заштатную окраину. Курс на централизацию затронул все сферы, в том числе, как мы скоро увидим, и религиозно-церковную жизнь. При этом, как полагают финские историки, новая политика шведского правительства “не ставила целью национальное угнетение Финляндии и финнов, а, напротив, предполагала распространение и на эту территорию благостных преобразований” (Renvall 1956, 89 s.). Финляндия, по-прежнему именуемая Великим герцогством, трактовалась властями иначе, нежели прочие нешведские земли королевства. Об этом, в частности, свидетельствовала заинтересованность делами страны со стороны нового короля Густава II Адольфа, совершившего целый ряд поездок в Финляндию: никто из шведских короле до него столь часто не бывал в этих краях. Финские подданные с особой теплотой относились именно к этому монарху и ценили его за справедливость (он, например, основал в Турку Надворный суд, что способствовало повышению эффективности правосудия в борьбе с коррупцией, разъедавшей общество), хотя налоговое бремя от этого не только не уменьшилось, но, напротив, еще более возросло. В духе характерной для той эпохи политики меркантилизма правительство способствовало развитию внутреннего производства и городской жизни, хотя городское население Финляндии по-прежнему составляло ничтожный процент (лишь три города — Турку, Выборг и Хельсинки — насчитывали по тысяче и более человек). Отметим при этом, что политическое и культурное преобладание юго-запада Финляндии над остальными областями страны еще более усилилось. Ниже мы покажем, что Густав Адольф благосклонно относился к изданию духовной литературы на финском языке, оказывая финансовую поддержку целому ряду начинаний в этой области. Вообще говоря, потерпев поражение в столкновении с Карлом, Финляндия не испытала ничего, что напоминало бы, скажем, репрессивные действия Габсбургов в отношении чехов после битвы при Белой Горе; другое дело, что, по мнению ряда современных историков, период “шведского великодержавия” (шв. stormaktstiden, фин. suurvaltakausi), начавшийся в эту эпоху и продолжавшийся до конца первой четверти XVIII в., оказался едва ли не самым тяжелым за всю историю Финляндии
