числе и в обрядовой сфере. “От простого народа, привязанного к обрядам, невозможно было ожидать понимания истинного учения, ибо это порождало немалое число заблуждений и суеверий” (Tiilila 1947, 704).
По возвращении в Турку Эрик Соролайнен и члены капитула Турку должны были ознакомить духовенство и все население с содержанием принятого в Упсале постановления. Летом 1593 г. под этим документом поставили свои подписи около 200 священников и несколько десятков финских дворян, после чего наступил черед горожан. В течении нескольких последующих лет епископ и капитул прилагали значительные усилия, разъясняя населению смысл нового церковного курса.
В виду особой актуальности для Финляндии проблемы «устаревших церемоний» приведем выдержку из указанного пункта Упсальского постановления: “…приходские священники, равно как и епископы во время визитаций должны наставлять простой народ в этих вопросах, всеми силами побуждая к отказу от злоупотреблений … Когда же станет им доподлинно ясно и очевидно, что нет иного способа избавиться от искажений, кроме как устранив сами обряды, пусть епископы соберутся вместе с представителями капитулов и прочими учеными священниками, чтобы посовещаться относительно наиболее подходящих и сообща принимаемых мер, с помощью которых указанные обряды со временем можно было бы устранить, без ожесточения и шума, в спокойствии и тишине” (Uppsalan kokouksen paatos 1948, 1050 s.: разрядка моя — И.М.).
Приведенная цитата свидетельствует о важности, которую победившее ортодоксальное большинство собора придавало церковной практике; с другой стороны, из нее явствует, что лютеранское духовенство стремилось не разжигать лишних страстей по этому поводу.
В нижеследующем изложении мы остановимся на двух обстоятельствах, сыгравших решающую роль в церковно-религиозной жизни тех лет: во-первых, на изменениях в расстановке сил среди высшего духовенства Турку, и, во-вторых, на реакции, которую постановления Упсальского собора вызвали в Финляндии.
5.2. Начнем с того, что в епархиальном центре появилось несколько новых лиц, чьи взгляды соответствовали изменившемуся церковному курсу. В числе первых должен быть назван Грегориус Тейтт (Тейтти). Он представлял уже новую генерацию лютеранских священников Финляндии, поскольку учился в Виттенбергском университете в 1586 — 1588 гг., т.е. как раз тогда, когда после гонений предшествующего десятилетия на последователей Меланхтона со стороны “истинных лютеран” новый курфюрст Саксонский Кристиан I неожиданно обнаружил интерес к идее “второй Реформации”, развиваемой им же гонимыми филиппистами, и попытался наладить отношения с Пфальцем, где победил умеренный вариант кальвинизма (Heininen 1974, 20 s.). Таким образом, будущий церковный настоятель Турку смог лично соприкоснуться с двумя влиятельными направлениями в лютеранском богословии конца XVI в. — ортодоксальным лютеранством и идеями “второй Реформации”. Каких-либо сочинений Грегориус Тейтт после себя не оставил, но учитывая контекст, в котором происходило его обучение в университете, трудно предположить, чтобы он с сочувствием относился к курсу Иоанна III на явное сближение с католичеством. Показательно, что на Упсальском соборе он занял позицию, отличную от других представителей духовенства Финляндии: его имя не фигурирует в списке подвергшихся порицанию за осуществление “литургической реформы” на местах; более того, он снискал расположение сурового герцога Карла, в целом настроенного критически к духовенству Финляндии и, с другой стороны, сочувствовавшего идеям углубления Реформации на основе объединения всех антикатолических сил. Известно, в частности, что на Упсальском соборе Тейтт был среди тех немногих его участников, кто поддержал Карла, безуспешно пытавшегося помешать включению в постановление антикальвинистских статей. В свете всего сказанного не удивляет, что по инициативе герцога в 1595 г., после смерти церковного настоятеля Турку Томаса Ларсона (заслужившего репутацию закоренелого “литургиста”) на его место был назначен именно Грегориус Тейтт. В известном смысле повторилась ситуация, с которой мы сталкивались, обсуждая церковное развитие не менее бурных 1560-х гг., когда в капитул Турку приходили ставленники центральной власти, отличавшиеся по своим взглядам от местных капитуляриев: вначале это был Хенрик Якобсон, человек Эрика XIV, по протекции монарха получивший место церковного настоятеля Турку, затем Хенрик Кнутсон, присланный новым королем Иоанном III и в скором времени ставший кафедральным пробстом. По-видимому, Грегориус Тейтт обладал ловкостью и умением приноравливаться к конкретным жизненным обстоятельствам, о чем свидетельствует, например, тот факт, что получив в 1588 г. место ректора кафедральной школы после кончины Яакко Финно, он вскоре женился на его вдове (вспомним аналогичный эпизод из биографии Хенрика Якобсона, взявшего в жены вдову Микаэля Агриколы): это позволило ему закрепить за собой пребенду, в свое время выделенную лично Яакко Финно королем; не обошлось здесь и без ходатайства тогдашнего губернатора Лейонхувуда, с которым молодой ректор успел наладить добрые отношения. После Упсальского собора 1593 г. Грегориус Тейтт принялся энергично искоренять вышеуказанные “устаревшие церемонии”, казавшиеся ему слишком “католическими”, причем делал он это с чистым сердцем, ведь в свое время ему не пришлось насаждать литургию Иоанна III, поступаясь собственными убеждениями. Своей бескомпромиссной борьбой с “суевериями” он вызвал недовольство многих традиционно настроенных представителей духовенства и мирян, о чем мы скажем чуть ниже, но подобное рвение объяснимо в свете идей “второй Реформации”, которые Тейтт усвоил в Германии.
Новым членом капитула Турку стал также Петер Мелартопеус, в 1594 г. назначенный пробстом кафедрального собора вместо отправленного в отставку (и скончавшегося на следующий год) рьяного сторонника прежней линии Хенрика Кнутсона. Петер Мелартопеус был значительно старше Грегориуса Тейтта: он приходился ровесником епископу Эрику Соролайнену, с которым в свое время был послан на учебу в Ростокский университет (Paarma 1980, 450 s.). В отличие от последнего, он перебрался в Виттенбергский университет, где уже начались гонения на филиппистов и восторжествовало догматизированное лютеранство (Leinberg 1903, 24 s.). Несомненно, данное обстоятельство повлияло на то, что по окончании университета Мелартопеус предпочел не возвращаться в родные края, где по доходившим слухам духовенство сочувственно встретило “литургическую реформу”, а перебрался в Швецию, в удел герцога Карла, не признававшего литургических нововведений. На Упсальском соборе 1593 г. Мелартопеус был одним из его двенадцати сопредседателей.
Наконец, в 1594 г. в состав капитула Турку был включен Маркус Хельсингиус, которому тогда еще не исполнилось и тридцати лет (его латинизированное имя свидетельствует о том, что он был уроженцем города Хельсинки, основанного указом Густава Вазы в устье реки Вантаа в 1550 г.). Его назначили лектором теологии, а в следующем году — ректором кафедральной школы. До этого, в 1592 — 1594 гг. он учился в Виттенбергском университете, который окончил в звании магистра: особый интерес он проявлял там к изучению языков Ветхого Завета, древнееврейского и греческого, что было отнюдь не случайно, поскольку уже тогда вынашивались планы полного перевода Библии на финский и требовались специалисты, которые были бы в состоянии справиться с этой задачей. Именно в период, когда там обучался Хельсингиус, богословскую линию Виттенбергского университета стал определять один из наиболее ярых лютеранских ортодоксов Эгидий Гунниус (Hunnius), непримиримо относившийся ко всем прочим конфессиям и отвергавший всякую попытку диалога с ними. Ниже мы сможем убедиться, что уроки ортодоксальной лютеранской теологии, полученные в эти годы в Виттенберге, для Маркуса Хельсингиуса не пропали даром.
Таким образом, к середине 1590-х гг. значительно обновился высший состав духовенства епархии Турку, куда пришли люди, взгляды которых соответствовали новым веяниям: несколько упрощая, можно сказать, что если прежнее поколение было ориентировано преимущественно на “старомеланхтонизм”, то новые члены капитула Турку получили университетское образование в иной уже атмосфере, когда в лютеранском богословии акцент был перенесен на темы греха и тотальной испорченности человеческой природы, на необходимость следования жестким религиозным предписаниям и отмежевание от прочих конфессий. С другой стороны, хотя окружение епископа Эрика Соролайнена обновилось, о каких-либо трениях внутри капитула в эти годы ничего не известно. По-видимому, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что взгляды “новых людей” в Турку не во всем совпадали друг с другом: сочувствие одного из них идее продолжения Реформации (Тейтт) было далеко не тождественно приверженности другого (Хельсингиус) жесткой лютеранской ортодоксии (об этом см. также в очерке об Эрике Соролайнене во второй части нашей работы). Кроме того, и сам епископ, публично раскаявшийся в своем прежнем “либерализме”, начал прилагать усилия к трансформации религиозной жизни Финляндии в сторону конфессионально самоопределившегося лютеранства. Из источников этого времени складывается впечатление, что главные лица епархии в эти годы действовали достаточно слаженно.
5.3. Что же касается второго отмеченного момента, т.е. восприятия церковных нововведений, то довольно быстро обнаружилось откровенно враждебное к ним отношение со стороны различных сословий населения Финляндии, распространившееся также и на финское духовенство, особенно высшее, поддержавшее решения Упсальского собора. Ситуация, сложившаяся в Финляндии на исходе XVI в., заметно отличалась о той, что существовала там в первые десятилетия Реформации: как мы помним, на начальном этапе Реформации подавляющее большинство жителей Финляндии достаточно спокойно (чтобы не сказать индифферентно) восприняло перемены. Что же касается начала 1590-х гг., к этому времени в сознании основной части населения страны – стараниями Агриколы и его последователей — довольно прочно утвердилась умеренная разновидность лютеранства; не следует сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что после проведения “литургической реформы” Иоанна III церковная жизнь приняла более традиционные и, следовательно, более понятные народу формы.
Дворянская элита страны попыталась использовать подобные настроения в собственных интересах. Взаимоотношения церковных и светских властей Финляндии этого десятилетия более детально будут рассмотрены в очерке об Эрике Соролайнене, во второй части нашей работы, здесь же обозначим лишь главные моменты данной проблемы. После того как новый король Сигизмунд III обязался не чинить препятствий евангелическому исповеданию, духовенство Финляндии вместе с остальными сословиями присягнуло ему на верность. Более того, финляндское дворянство во главе с “железным маршалом” Клаусом Флемингом предпочло поддержать Сигизмунда в его конфликте с герцогом Карлом. В результате духовенство Финляндии, обязавшееся следовать постановлениям Упсальского собора, гарантом исполнения которых объявил себя герцог Карл, оказалось в весьма щекотливом положении, т.к. Флеминг отказался признать указанные решения и не скрывал своего враждебного отношения к ним. Более того, основная масса финского населения также не видела смысла в отказе от ряда традиционных богослужебных моментов (“устаревших церемоний” в терминологии Упсальского собора). Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что новые люди в капитуле Турку в своем благочестивом рвении были, судя по всему, не очень-то склонны следовать процитированному предостережению Упсальского собора от чрезмерной поспешности в искоренении “католических” элементов богослужения: уже к 1595 г. указанные спорные моменты были изъяты из церковной практики во всех приходах Финляндии (Paarma 1980, 248 s.). Кроме того, в окружении Флеминга находились священники, отказавшиеся признать постановление Упсальского собора, и даже откровенные католики, бежавшие из Швеции. Все это породило немалую напряженность в отношениях лютеранской церкви Финляндии со светскими властями провинции. С особенной силой это проявилось в 1596 г., когда дело дошло до настоящей богословской полемики между Флемингом
