начала Реформации и сохранивших приверженность умеренному библейскому гуманизму. Заметим, что именно осторожная, выжидательная позиция старшего поколения позволила церкви Финляндии остаться не затронутой болезненной ломкой традиционных структур вплоть до середины 1530-х гг. (собственно говоря, и Агрикола свои первые шаги на церковном поприще делал в весьма еще стабильных условиях). Однако ситуация резко изменилась в 1536-1537 гг., когда религиозная политика Густава Вазы приняла более радикальный и непримиримый по отношению к Риму характер. Так, в отсутствие Агриколы в шведских приходах Финляндии богослужение оказалось переведено на народный язык. Параллельно началась подготовка к переводу богослужения и на финский, что являлось задачей более сложной в силу отсутствия каких-либо книг и литературной традиции на этом языке. В начале 1540-х гг., когда Агрикола уже вернулся на родину, вмешательство короля в церковные дела только усилилось, поскольку под влиянием немецких советников, в первую очередь Георга Нормана, нового знакомого магистра Микаэля, Густав Ваза пожелал полностью подчинить церковь своему контролю, лишив ее последних остатков материальной собственности и сведя к минимуму ее автономию. Все это самым непосредственным образом затрагивало и церковные круги Турку, коль скоро речь шла о ломке устоявшихся представлений, что повергало в трепет и изумление церковных служителей, даже если они искренне сочувствовали делу Реформации.
В 1541 г. Агрикола получил от короля весьма щекотливое поручение — составить опись имущества капитула и доходов каноников, что было им исполнено в следующем году. Данная мера послужила прологом новой фазы мощного наступления короля на епископскую власть и капитул Турку, о чем мы говорили в соответствующем месте первой части (глава 1, §§ 3.3.-3.4). Следствием всего этого стало резкое ухудшение материального положения как церкви Финляндии в целом, так и ее отдельных служителей. Как бы в довершение всех несчастий в 1546 г. город Турку пережил разрушительный пожар, который уничтожил множество домов и нанес серьезный урон кафедральному собору, и без того уже пострадавшему от конфискаций. В результате многие священники, обремененные семьями, увязли в долгах (т.к. казна отказалась финансировать восстановление их домов), что лишь усугубило их и без того тяжелое материальное положение. Сетованиями на эти обстоятельства проникнуто послание Агриколы королю, написанное вскоре после упомянутого пожара: оно начинается примечательными словами: “От терпящих лишения церковных служителей Турку…” (Pirinen 1976, 66 s.). Можно предположить, что Агрикола, которому по долгу службы приходилось поддерживать непосредственные контакты с королевской канцелярией в Стокгольме и фактически отвечать за осуществление конфискационных мер, был не в восторге от подобного развития событий: его представления о церковном устройстве, сложившиеся под влиянием церковной среды Турку и идей Лютера и Меланхтона, вряд ли предполагали столь резкое материальное оскудение церкви, в результате чего она обречена была превратиться в структуру, возглавляемую уже не епископами и капитулами, а королем и подотчетной ему консисторией. Неслучайно письма Агриколы, адресованные Георгу Норману и Нильсу Бьельке, полны сетований на обнищание церкви Финляндии и тяготы жизни духовенства. Как человек деятельный, Агрикола не ограничился одними лишь жалобами, но предпринял ряд конкретных шагов с целью оградить епархию Турку от чрезмерных реквизиций. В частности, он добился от короля уступки, почти немыслимой в то время — отмены принятого было решения о лишении членов капитула причитавшихся им пребенд.
Столкнувшись с теневыми сторонами Реформации, которая привела к развалу церковного организма и поставила церковь под контроль государства, а, с другой стороны, убедившись в вопиющем невежестве и духовной неразвитости народа, Агрикола поневоле должен был скорректировать свое отношение к изначальной идее Лютера о “всеобщем священстве” (собственно говоря, и сам великий реформатор на склоне жизни фактически пересмотрел свои представления о всеобщем священстве и оправдании одной только верой — Порозовская 1995, 138). В условиях Финляндии того времени практическое осуществление этих идей Лютера было невозможно, разрушение же традиционных церковных структур ставило под угрозу дело самой Реформации. Именно эти соображения (а не просто корыстолюбие) объясняют, на наш взгляд, озабоченность Агриколы экономическим состоянием церкви Финляндии и ее служителей в период реформ богослужения и структур церковного управления.
Вероятно, упрямство финского каноника пришлось не по нраву деспотичному королю, который и в самой Швеции натолкнулся на сопротивлением церковных кругов во главе с архиепископом Лаурентиусом Петри. Как мы помним (см. часть I), после смерти кафедрального пробста Йоханнеса Петерсона в 1547 г. Агрикола, игравший активную роль в епархиальном управлении, был вправе рассчитывать на освободившееся место, что существенно улучшило бы его материальное положение и повысило его авторитет. Однако вместо этого король со свойственной ему бесцеремонностью упразднил саму должность кафедрального пробста и конфисковал в казну все причитавшиеся по ней доходы. Агриколе достался лишь дом покойного пробста, да и тот в довольно ветхом состоянии. Для Агриколы, уже отстраненного от заведования школой, это стало еще одним чувствительным ударом. Вероятно, вследствие всех этих обстоятельств он испытывал чувство некоторого разочарования и горечи, косвенным свидетельством чему может служить следующий любопытный эпизод: в знак признательности упомянутому Нильсу Бьельке, оказывавшему ему свое покровительство, он собственноручно переписал (возможно, с помощью ближайших учеников) “Шведскую историю” Олауса Петри, которую затем преподнес в дар супруге влиятельного сановника. Этот поступок заслуживает особого внимания, поскольку в конце 1540-х гг. зачинатель шведской Реформации был уже в немилости у короля, вследствие чего на указанное сочинение власти фактически наложили запрет. Примечательно, что в те же годы Олаус Петри, отстаивавший идею относительной автономии церкви от светского вмешательства, усвоил взгляды позднего Меланхтона на природу государственной власти, отличные от лютеровой концепции двух властей (regimenta): Меланхтон признал за подданными право не только на критику, но в случае необходимости и на свержение правителя, ставшего тираном (Kouri 1972-1973, 41 s.). Вполне вероятно, что Агрикола был в курсе подобных идей: сам факт, что он дерзнул переписать сочинение опального шведского реформатора, проникнутое описанными настроениями, косвенно свидетельствует о его сочувственном отношении к этим взглядам (любопытная деталь: полвека спустя после названных событий сын Нильса Бьельке – тот самый, что когда-то учился у Агриколы — не пожелал примириться с тираническим правлением младшего сына Густава Вазы, Карла, по характеру во многом походившего на своего отца, и окончил жизнь на плахе). Критическое отношение к монарху со стороны Агриколы могло усилиться также вследствие того, что Густав Ваза, сославшись на нехватку государственных средств, отказался финансировать печатание финского перевода Нового Завета и других книг, подготовленных Агриколой (хотя на словах приветствовал это начинание). Кроме того, визитационные поездки в разные районы страны наглядно показали секретарю капитула, сколь пагубным образом конфискационные меры отразились на состоянии и престиже церкви Финляндии, традиционно игравшей важную роль в жизни общества: в новых условиях церковнослужителям было непросто заниматься крайне важной катехизаторской работой, заботиться о христианской нравственности в народе и оказывать помощь нуждающимся, которых в эту переломную эпоху становилось все больше.
Из сказанного выше вовсе, однако, не следует, что Агрикола встал в оппозицию к светской власти: в соответствующем месте первой части (гл. I, § 3.3.) мы указали на различие психологического склада и соответственно линии поведения Микаэля Агриколы и Олауса Петри, двух ведущих деятелей Реформации в Финляндии и Швеции. Подчеркнем, что для Агриколы, как и для большинства его соотечественников, монарх оставался фигурой священной, призванной играть важную роль в проведении церковных реформ: в этом он (при всем возможном сочувствии упомянутой концепции Меланхтона или аналогичным идеям) следовал учению Лютера о “двух царствах” — важнейшему элементу социальной доктрины, разработанной немецким реформатором.
В глазах Лютера светский правитель был в первую очередь pater patriae, “отцом отечества”, от Бога наделенным “правом меча” и обязанностью поддерживать социальную гармонию (Arffman 1999, 233 s.). Собственно говоря, это учение Лютера опиралось на известные высказывания апостола Павла из Послания к Римлянам, где, в частности (стих 13:6), правители названы “Божиими служителями” (лат. ministri Dei). Неудивительно, что не только Агрикола, но и его ближайшие преемники по кафедре Турку придерживались сходного подхода, о чем свидетельствуют факты из биографии Паавали Юстена и Эрика Соролайнена (см. соответствующие очерки нашей книги).
Суровая, проза жизни вынуждала финских реформаторов обращаться за помощью к светской власти, поскольку они сознавали, что на местах без содействия королевских чиновников (наделенных правом в случае чего применять и силу), было попросту немыслимо привить народу основы катехизиса и нового евангелического миросозерцания. Об этом, в частности, свидетельствует послание, составленное Микаэлем Агриколой и церковным настоятелем Турку Кнутом Юхансоном по результатам их совместной визитационной поездки в область Саво на восток страны в 1549 г. (в скобках заметим, что фогтом этой области был влиятельный королевский чиновник Клеметти Крок, женатый на одной из сестер Агриколы, вследствие чего прибывшим из Турку важным церковным особам был оказан подобающий прием и предоставлены все возможности для ознакомления с церковными условиями этого края). Адресатом указанного послания был губернатор этой области Густав Финке. В письме с сокрушением сообщается о вопиющем религиозном невежестве тамошних крестьян (среди которых немало было таких, кто не знал даже молитвы “Отче наш”) и выражается надежда на содействие губернатора в нелегком деле приобщения к христианским обычаям вверенного ему населения (Gummerus 1941, 105 s.). Подобно тем же Лютеру и Меланхтону, Агриколе довелось лично убедиться в том, что проповедь оправдания “одной верою, одной милостью” в конкретных социальных условиях того времени имела естественные пределы и не могла быть запросто адресована людям, не прошедшим школу сложных духовных исканий. Для религиозного воспитания широких масс народа требовались методы более элементарные, не исключая и принуждения. Политика Густава Вазы была своего рода испытанием на прочность представлений Агриколы об идеальном государе как покровителе благого дела Реформации: надо полагать, это испытание (которое можно назвать “искушением повседневностью”) он все же выдержал.
Невзирая на королевскую немилость, Агрикола остался фактически наиболее влиятельным членом капитула Турку (хотя после смерти епископа Шютте в 1550 г. формально первым по рангу лицом в епархии стал капитульный декан Рагвалди). Именно Агрикола по-прежнему вел официальную переписку со Стокгольмом. В частности, он не оставлял усилий, чтобы по возможности оградить рядовое духовенство от произвола властей на местах.
В 1554 г. король предпринял радикальный шаг, распорядившись распустить кафедральный капитул Турку и разделить единую прежде епархию на две части – западную и восточную, с центрами в Турку и Выборге соответственно. При этом епископом Турку он все же предпочел сделать более опытного, хотя и чересчур независимого Агриколу, а не полностью лояльного Паавали Юстена, который был назначен епископом (правильнее сказать, используя терминологию того времени, “ординарием”) Выборгским, что было куда менее почетно, да к тому же и более хлопотно (см. ч. I, гл. 1, § 4.2.). Как не преминул заметить в своей “Хронике епископов финляндских”
