другие же, более узкие, обсуждаются в какой-нибудь одной из них. Вполне естественно, что в предисловии к “Книге молитв” – а это было первое произведение подобного рода (и, добавим, первый значительный печатный текст) на финском языке — главное место оказалось отведено рассмотрению различных аспектов молитвенной практики в новом, протестантском контексте. Агрикола отдавал себе отчет в важности своего предприятия, о чем свидетельствуют звучащее в первом разделе напоминание о том, что Богу угодны молитвы, обращенные по-фински (в оригинале эти строчки зарифмованы: Kylle se cwle Somen kielen/ ioca ymmerda caickein mielen). Уже на исходе средневековой эпохи некоторые молитвы священники Финской епархии читали перед церковным народом на понятном для него языке. Тем не менее произведение такого масштаба, как “Книга молитв”, могло появиться лишь в атмосфере Реформации, акцентировавшей роль национальных языков как главного инструмента осознанного восприятия веры всеми христианами. Для Агриколы молитва, наряду с чтением Слова Божиего и упованием на Его милость, является ключевым моментом духовной жизни христианина: в этом он всецело следует Лютеру (Alanen 1940, 20 s.). По его твердому убеждению, молитва служит утешением для растерянной души, но также защитой от искушений (поэтому христиан, пренебрегающих молитвенным обращением к Богу, он именует ленивыми и слепыми).
В трактовке темы молитвы у финского реформатора выделяются два момента. Во-первых, предисловие сразу же вводит нас в атмосферу беспокойного ожидания конца времен, защитой от чего, по словам автора, как раз и должна служить искренняя, исходящая из глубины сердца молитва. Лютер и его ближайшие сподвижники (нюансы здесь опускаем) обостренно переживали близость конца света, что, заметим, отнюдь не обрекало их на бездеятельность, а, напротив, подвигало к активным усилиям, дабы достойно подготовиться к Страшному Суду и встрече со Христом (Arffman 1999, 53-57 ss.). Во-вторых, подход Агриколы отмечен характерным для протестантизма смещением центра молитвенной жизни к Отцу, Сыну и Святому Духу, тогда как от молитв, обращенных к Богоматери и святым, он — вслед за Лютером и прочими деятелями Реформации — полностью отказался. Правда, в начале предисловия Агрикола ссылается на святых, молитвы которых угодны Богу и которые именно таким путем подготовились к встрече с Ним, но это все же только пример для подражания, и традиционная рекомендация обратиться к святым за заступничеством в таком контексте уже немыслима. Агрикола особо подчеркивает, что молящийся с истинной верою может уповать лишь на милость Божию (“Всякий просящий у Бога/ получает желаемое без всяких на то заслуг, /по одной лишь милости Господа, /даруемой нам за нашу веру”), что помещает молитву в новую перспективу учения Лютера об оправдании одной только верою. Для Агриколы молитвы, идущие из глубины сердца, служат необходимой предпосылкой для совершения богослужения (в этом он опять следует за Лютером, который считал, что без активного участия молящихся, обращающих свой порыв к Богу, богослужение утрачивает свой смысл), поэтому в “Книге молитв” мы читаем: “Не многого стоит жертва, /если молитвой ты не стяжаешь милости Божией” (под словом “жертва” Агрикола, усвоивший полемическую стилистику бурных реформационных лет, имеет в виду традиционную католическую мессу). В том, как Агрикола трактует главные элементы молитвы, ощутимо — вплоть до текстуального совпадения — влияние его учителя по Виттенбергу Филиппа Меланхтона. Скажем, “Наставник Германии” в главном своем сочинении “Общие принципы теологии” предложил различать в молитве четыре основных момента: заповедь, обетование, веру и испрашиваемое молящимся (praeceptum, promissio, fides et res petenda — цит. по: Pirinen 1962, 164 s.). Те же пункты перечислены у Агриколы. О почти дословном цитировании Агриколой соответствующего места из упомянутого труда Меланхтона свидетельствует и двустишие финского предисловия: “Молитва нам помогает / закон же сердце разбивает” (вариация на ту же тему присутствует и в кратком стихотворном предисловии к первому финскому Букварю, о чем мы говорили в своем месте). Собственно говоря, и Лютер неустанно подчеркивал, что Евангелие возвещается лишь тем, кто истинно сокрушается о своей греховности, тогда как люди, закосневшие во грехе (“беспечальные”), подлежат суду ветхозаветного Закона (об этом, например, говорится в одной из “Застольных речей” — Luther 1967, 29 s.).
Таким образом, у Агриколы тема молитвы оказывается включена в более общую богословскую антитезу Божественной Милости и Закона, активно дебатировавшуюся в тот период в главных центрах лютеранства. Что касается общих богословских тем, предисловие Агриколы выдержано в духе главных идей лютеранской Реформации. Некоторая “странность” проявилась, правда, в том, что, судя по всему, в этот период финский реформатор еще сохранял веру в чистилище, о чем свидетельствует грозное напоминание о пламени чистилища, обращенное к нерадивым в молитве и сомневающимся в безусловной милости Бога. В Финляндии это представление было тогда настолько укоренено в массовом сознании, что отказаться от него со свойственной Лютеру бескомпромиссностью было, по-видимому, непросто даже для просвещенного Агриколы, не говоря уже о рядовых священниках и их пастве (вполне допустимо, что это было его искренним убеждением, а не просто уступкой настроениям большинства). В остальном же автор финской “Книги молитв” сохраняет весьма критический взгляд на традиционное католичество и достаточно четко противопоставляет «прежние времена» новой эре в истории христианства – свидетельств того разбросано по предисловию немало.
Выделив спасительность молитвенной практики для каждого христианина, Агрикола подчеркивает, что молитва является неотъемлемым элементом прежде всего священнического служения, и здесь мы уже переходим к рассмотрению второй важной темы предисловия к “Книге молитв” — о роли евангелического священника в обновленной церкви. По своему личному складу и характеру своей деятельности Агрикола не был богословом: те или иные богословские вопросы он усвоил из сочинений авторов, которых считал для себя авторитетными. Став по сути дела главным “двигателем” церковных реформ в Финляндии в начале 1540-х гг., он сознавал, что в условиях, когда Реформация осуществлялась преимущественно “сверху”, первостепенное значение приобретала трансформация мировосприятия и жизни самого духовенства. К этой теме Агрикола будет неоднократно возвращаться в разных своих текстах, в чем мы имели возможность убедиться, читая его предисловие к Новому Завету. В предисловии к “Книге молитв” эта тема приобретает еще бульшую заостренность, что объясняется, так сказать, прикладной направленностью сборника. Более всего Агрикола затрагивает эту проблематику в двух разделах предисловия (“Обращение к священникам” и “Жалоба на нынешний мир”), однако два других раздела также не лишены соответствующих высказываний на сей счет. Агрикола исходил из убеждения, что священник, как никто другой, призван был играть центральную роль в приходской жизни: менее всего тут можно услышать отголоски учения Лютера о “всеобщем священстве” или, тем более, идей радикальной Реформации. Рисуя фигуру идеального (равно как и “неидеального”) священника, автор финской “Книги молитв” использует традиционный новозаветный образ Доброго пастыря, пекущегося о своем стаде, антитезой же ему выступает алчный волк, пожирающий овец. С другой стороны, нельзя не заметить и по-новому расставленных акцентов, выразивших уже иной, чем в средневековом католичестве, взгляд на характер священнического служения. Лютер выделил священников в отдельное сословие “наставников”, обязанных проповедовать народу Слово Божие и воспитывать его в христианском духе. Сходные идеи развивал и Меланхтон, особенно в зрелый период своей деятельности: именуя церковь «собранием призванных» (coetus vocatorum) и в принципе отвергая необходимость ее четкого иерархического устройства, он, тем не менее, полагал, что церковное сообщество должно делиться на две категории – «слушающих», или «внимающих» (audientes) и «наставляющих», иначе «поучающих» (docentes), причем превосходство вторых казалось ему очевидным (Reardon 1981, 140 s.). Все это порождало настоятельную потребность в обеспечении священников необходимыми “печатными материалами” на национальных языках, и, надо признать, Агрикола немало потрудился в этом направлении. Обращаясь к священникам в предисловии к своей “Книге молитв”, он говорит: “Безграмотный священник, несведущий в латыни, / скверно наставляет свой народ. / посему ты теперь и получаешь эту книгу.” О том же самом Агрикола рассуждает и в предисловии к Новому Завету: по его убеждению, проблему следовало решить не повышением качества преподавания латыни будущим священникам, а, наоборот, через полное ее исключение из богослужения и проповеди и переход на национальный язык, понятный всем присутствующим в храме.
Предисловие к “Книге молитв” позволяет составить некоторое представление и о конкретных деталях приходской жизни в Финляндии тех переходных лет. По мысли автора, священник должен выступать духовным наставником и организующим центром общины: для членов прихода он “отец и брат”; именно поэтому столь многое зависит от того, станет ли он добрым пастырем или же предпочтет выступить “бессловесным псом” и кровожадным “волком”, лишающим народ “сладостных плодов учения” и оставляющим его “без духовной пищи”. Агрикола был хорошо знаком с духовным и умственным состоянием финского простонародья и не верил, что без четко налаженной повседневной пастырской работы возможно пробудить его к той осознанной вере, о которой рассуждали зачинатели Реформации.
В этой связи обратим внимание на характерную деталь словоупотребления финского реформатора, проявившуюся в предисловии к «Книге молитв»: если в других текстах Агрикола для обозначения священника, как правило, пользовался словом “проповедник” (saarnaaja), то здесь он предпочитает более традиционное слово pappi (кстати сказать, задолго до эпохи Реформации попавшее к финнам от восточных славян), что, на наш взгляд, объяснимо его желанием выделить более традиционные аспекты священнического служения (хотя, безусловно, проповедь, saarna, является теперь основной обязанностью священника, что подчеркивается и в рассматриваемом тексте).
В духе новых принципов, провозглашенных Реформацией, он настаивает на том, что всем членам общины надлежит регулярно причащаться, ясно осознавая смысл данного таинства: в прежние времена, как правило, простой народ глазел на возношение священником Святых Даров во время мессы, воспринимая этот момент чисто магически (как покажет история лютеранской церкви Финляндии последующих десятилетий, такой подход будет сохраняться еще на протяжении долгого времени, и нескольким поколениям реформаторов после Агриколы придется потратить немало сил на искоренение этого, как им казалось, недопустимого «заблуждения» — см. очерк о епископе Эрике Соролайнене, а также заключительный пункт второй главы первой части). В обязанности приходского священника входило научить вверенный ему народ прежде всего основным молитвам, перечисленным Агриколой. Этот перечень появился неслучайно: еще в 1529 г. на церковном синоде Шведского королевства в городе Эребру было постановлено, что священникам надлежит добиваться от своих прихожан знания “Отче наш” и “Ангельского приветствия Богородице”, а также десяти заповедей, символа веры и установительных слов евхаристии. Последнее, заметим, было новшеством в сравнении с предшествовавшей эпохой и свидетельствовало о том, что не только радикальные реформаторы, но и сторонники более умеренного христианского гуманизма (каковые составляли большинство на упомянутом синоде, равно как и в епархии Турку) ожидали от народа осознанного, а не окрашенного магизмом, пассивного отношения к таинству евхаристии. О реформационном настрое Агриколы говорит также и то, что под явным влиянием идей библейского
