об этом катехизисе нам мало что известно, поскольку ни одного его экземпляра — по причине небольшого тиража и слишком частого его использования в приходской практике — не сохранилось. Предполагается (Parvio 1988, 21 s.), что он включал перевод Малого катехизиса Лютера и т.н. catechismus canonicus, а также небольшой молитвенник. В самом факте, что катехизис был издан на финском языке, проявилась характерная для Юстена тенденция: в согласии с главными заветами Реформации на этом языке он составлял сочинения, напрямую адресованные широкой аудитории; то же относится и к изданному им год спустя Служебнику. Что же до сочинений, предназначавшихся преимущественно для духовенства, то Юстен предпочитал издавать их на более привычной латыни — сказывался присущий ему консерватизм и нежелание резко порывать с предшествующей традицией, тем более что позиции латыни в евангелической церкви Шведского королевства оставались сильными. Кстати сказать, данное обстоятельство негативно сказалось на репутации Юстена в памяти потомков: ему навсегда суждено было остаться «младшим современником» Агриколы, который не в пример активнее и более творчески пользовался книжным финским языком. Помимо упомянутых Статутов, к сохранившимся (полностью или частично) латинским сочинениям Юстена относятся также Хроника епископов финляндских и Постилла: ниже мы подробно ознакомимся с их содержанием, здесь же отметим, что Юстен по всей видимости намеревался издать Служебник, Катехизис и Постиллу единым циклом с тем, чтобы в распоряжении рядовых священников оказались необходимые в повседневной практике книги, ведь со времен издания книг Агриколы (т.е. с 1540-х гг.). в шведско-финляндском лютеранстве накопилось немало изменений. Еще одним латинским сочинением Юстена, имеющим более косвенное отношение к нашей теме, были упомянутые выше Acta legationis Moscovitae.
Что касается сочинений Юстена на финском языке, важно выделить два следующих лингвистических аспекта. С одной стороны, исследователи отметили меньшую свободу Юстена в обращении с финским языком по сравнению с Агриколой, что проявилось в большем количестве калек и заимствований из шведского или той же латыни (Parvio 1978, 187 s.). С другой стороны, установлено, что, подобно своему старшему современнику, Юстен отразил в своих текстах ряд восточнофинских особенностей (Nikkila 1993, 605-606 ss.): в принципе это не должно удивлять, учитывая его выборгское происхождение. Данное обстоятельство заслуживает, однако, особого упоминания в связи с тем, что в языке текстов его ближайших последователей (таких как Яакко Финно, Хемминки из Маску, Эрик Соролайнен), возобладала ориентация исключительно на западнофинские диалекты, что привело к существенному сужению диалектной базы формирующегося финского литературного языка. Упомянутые восточнофинские явления в текстах Юстена идентичны аналогичным особенностям агриколова перевода Псалтири, что служит лишним подтверждением его деятельного участия в этой работе, о чем он сам не без оттенка разочарования сообщает в очерке своей “Хроники”, посвященном Агриколе (см. ниже наш перевод и комментарий к нему).
В 1575 году Юстен возглавил делегацию финляндского духовенства на другом важном церковном съезде всего королевства, где под нажимом короля Иоанна был одобрен новый вариант Церковного уложения (Nova ordinantia ecclesiastica), вызвавший протест сторонников последовательно лютеранской линии, которые усмотрели в нем попытку возврата к католической литургии (относительно богослужения Иоанна III мы отсылаем к гл. 2, § 1.2. первой части нашей работы). Это в конце концов привело к т.н. “литургической борьбе”, или «спору» (шв. liturgiska striden, фин. liturgiariita), но Юстен уже не дожил до нее. На соборе 1575 года Юстен поставил свою подпись под постановлением, одобрявшим королевское нововведение. Трудно с полной уверенностью утверждать, что он был убежденным сторонником затеянной королем литургической реформы, но, бесспорно, какого-либо сопротивления ей он чинить не собирался. Этот вопрос — по причине своей важности — заслуживает отдельного рассмотрения. Не исключено, что Юстену импонировала солидная теологическая начитанность короля, который высоко ценил Меланхтона и, в принципе соглашаясь с протестантским постулатом главенства Слова, все же придавал большое значение преемственности церковной традиции, в особенности же в том, что касалось внешних атрибутов богослужения (см. Parvio 1993, 168-169 ss.). Рассмотрение Служебника, составленного Юстеном еще до собора и изданного три недели спустя после его смерти, позволяет в определенной степени понять, чем руководствовался финский епископ, ставя свою подпись под решением, одобрявшим изменения в евангелическом богослужении. Многие рьяные “антилитургисты” поначалу довольно нейтрально восприняли королевские нововведения и, подобно Юстену, без всяких возражений поставили свои подписи под постановлением, одобрявшим их, так что в поступке епископа Турку не было ничего исключительного.
Служебник Юстена был вторым после Агриколы сочинением такого рода на финском языке (его название в принципе можно было бы перевести и более традиционно как Миссал, учитывая, что автор озаглавил его как Se Pyha Messu, т.е. “Святая Месса”, и не ввел специального обозначения для нового лютеранского богослужения – у него сохранено старое слово messu, производное от латинского missa). Формально это богослужебное руководство появилось вслед за постановлением архиепископского совета 1572 года (на котором, правда, не было представителей духовенства Финляндии), подчеркнувшим необходимость унификации богослужения на всей территории королевства.
Тем не менее анализ сочинения Юстена показал, что рекомендованный им богослужебный чин не был простым переводом на финский литургии, разработанной Лаурентиусом Петри, т.к. во многом финский епископ ориентировался непосредственно на труды Лютера по литургическим вопросам (Formula Missae, Deutsche Messe — см. Siljamaki 1958-1961, 76-77 s.). Опирался Юстен и на отечественную литургическую традицию, где источниками для него послужили Миссал (Messukiria) Агриколы и, что примечательно, средневековый Missale Aboensis, созданный во второй половине XV века и приспособленный к нуждам именно епархии Турку-Або (см. Parvio 1978, 127 s.). Уже само по себе отличие скромного внешнего вида Миссала Юстена (изданного in quarto) от роскошного (in folio) Missale Aboensis по-своему свидетельствует о значительности изменений, которые в течение примерно одного столетия (с конца XV по конец XVI вв.) произошли в церкви Финляндии и, в частности, в ее богослужебной практике.
Помимо собственно чина богослужения, Служебник Юстена включает т.н. “Книгу евангельских чтений” (Еvankeliumikirja): в нее вошли тексты евангелий и апостольских посланий, читаемых во все праздничные дни литургического года, и, с другой стороны, вступительные молитвы, отражающие специфику данного литургического дня — т.н. kollehdat (от лат. collectae, “коллекты”). Как установлено, “Книга евангельских чтений” финского Служебника опиралась на аналогичные шведские издания 1567 и 1572 гг. (Parvio 1990, /1014/ s.). Примечательно, что впервые во всей церкви Шведского королевства именно финский епископ соединил под одной обложкой постоянный костяк богослужения и его подвижные части (Parvio 1978, 128 s.) Это было немалым облегчением для священников, поскольку прежде во время одного и того же богослужения им приходилось пользоваться несколькими книгами сразу: помимо служебника Агриколы, они должны были зачитывать по отдельному изданию тексты из Ветхого и Нового Завета, а молитвы читать по “Книге молитв” того же Агриколы.
Служебник Юстена, созданный в 1575 году и (с небольшими модификациями) использовавшийся в финноязычных приходах вплоть до 1614 года, в какой-то мере отразил новые веяния в литургической практике шведско-финляндского лютеранства, связанные с экспериментами Иоанна III, хотя, с другой стороны, было бы неверно считать ее прямым воплощением последних. Рассмотрим вначале следы влияния церковных нововведений короля Иоанна, проявившиеся в финском богослужебном руководстве. Влиянием новой ситуации можно объяснить присутствие в Служебнике прежде всего текстов, явно связанных с праздником Тела Господня, отмененного в 1540-е гг., но восстановленного Иоанном III (ср. слова, произносимые священником перед причастием – об этом см. ниже наш перевод и комментарий к нему). Кроме того, в богослужебном руководстве Юстена странным образом отсутствует упоминание проповеди и места, которое она должна была занимать в евангелическом богослужении (на это обратил внимание еще Я. Гуммерус в самом начале ХХ в.: Gummerus 1902-1903, 132 s.). Это позволяет предположить, что для Юстена именно евхаристия, а не проповедь была кульминационным моментом богослужения, что, несомненно, отличалось от нового лютеранского подхода, акцентировавшего именно проповедь с кафедры. На это же указывает особое выделение таинства евхаристии в коллектах. Кроме того, текст Евангелия от Иоанна (Ин. 6: 52-58), служащий духовным обоснованием таинства евхаристии, у Юстена оказался непосредственно включен в богослужебный чин, чего не было ни у Агриколы, ни в шведских служебниках, на которые опирался епископ Турку. Иными словами, автор финского Служебника постарался специально выделить сакраментальный смысл евхаристии, непосредственно опираясь на текст Священного Писания. Уже сам факт включения данного фрагмента Священного Писания в Служебник, составленный в Турку, лишний раз свидетельствует об укорененности в Финляндии типичного для католичества праздника Тела Христова, поскольку именно этот фрагмент входил в средневековый чин почитания Corpus Christi (Parvio 1977, 10 s.). Миссал Юстена, в отличие, к примеру, от аналогичной книги Агриколы, содержит значительный нотный раздел, что подразумевало распевное исполнение многих мест и было новшеством во всей тогдашней лютеранской церкви Швеции-Финляндии, т.к. предполагало бoльшую торжественность и внешнюю “красивость” службы. Это также в определенной мере отражало пожелания короля, стремившегося усилить именно эстетическую и эмоциональную стороны богослужения. Кроме того, ряд моментов богослужения произносился на латыни, что опять-таки совпадало с новым богослужебным чином, разработанным сторонниками короля и отводившим латинскому языку некоторое место в литургии. В отличие даже от шведской церкви того времени, Юстен сохранил старые латинские названия церковных праздников.
Касаясь литургического календаря, помещенного в финский служебник 1575 г., обратим внимание на то обстоятельство, что в него оказались внесены не только упоминавшийся праздник Тела Господня, но и уже прежде изъятые из обихода дни памяти Марии Магдалины и св. Лаврентия, а также праздник Рождества Богородицы: влияние Нового церковного уложения Иоанна III тут налицо. По сохранившимся свидетельствам в Финляндии эти праздники длительное время почитались в народе и после начала Реформации: в особенности это касается дня св. Лаврентия (фин. pyhд Lauri), который в средневековый период был едва ли не самым любимым в народе святым. Вероятно, именно по этой причине Юстен и решился восстановить день его поминовения, вопреки позиции своих предшественников, считавших, что следует оставить поминовение лишь тех святых, имена которых фигурируют в Ветхом и Новом Завете. Таким образом, в календарь обеих епархий финской церкви оказался включен день почитания святого, о котором нет упоминания в тексте Священного Писания, что в условиях Реформации выглядело достаточно необычно (так сказать, “архаично”). Вразрез с практикой, утвердившейся в шведской церкви после 1553 г., календарь Юстена сохраняет за праздничными днями их латинские названия (впрочем, так было и у Агриколы). Вследствие отмеченных обстоятельств в епископство Юстена (и длительное время после него) литургический календарь финской церкви довольно ощутимо отличался от календаря, утвержденного шведским Церковным уложением 1571 г. (где были сохранены лишь три праздника, посвященные Богоматери, и отменено празднование дней тех или иных святых, за исключением апостолов и архангела Михаила). Впоследствии, в 1590-е годы, это
