и общее, причем автор, в полном согласии с Лютером, не называет его таинством (sacramentum) (ср.: Маграт 1994, 203). Остальные таинства названы “пустыми установлениями людской власти, не имеющими опоры в Слове Божием”. Если верить автору, от употребления мира и «папского» елея в Финляндии отказались около 1540 года. Текст Юстена позволяет также составить косвенную датировку начала евангелических богослужений в церкви Финляндии. В начале своего обращения к читателям автор говорит: “Напомню вам, каковой наша церковная жизнь была лет 36 тому назад”. Такое замечание неслучайно, так как оно отсылает нас к исторически засвидетельствованному факту проведения первого богослужения на народном языке (в данному случае шведском) в кафедральном соборе Турку в 1537 году (это событие упомянуто также в разделе о Мартине Шютте из “Хроники епископов финляндских” — см. ниже наш перевод). Вероятно, в сознании Юстена этот факт стал чем-то вроде водораздела между двумя эпохами в истории церкви Финляндии. Не исключено, что, будучи учеником кафедральной школы Турку, куда он поступил как раз в указанном году, он и сам мог присутствовать на упомянутом богослужении. В целом Предисловие позволяет заключить, что Юстен придавал исключительно важное значение богослужебной жизни. Вспомним, что два года спустя он составил Служебник, отразивший перемены, которые произошли в финской богослужебной практике со времен Микаэля Агриколы.
В Предисловии к Постилле обращает на себя внимание один момент, на первый взгляд противоречащий тому, о чем говорилось выше в связи с “Хроникой епископов финляндских”. Через все названное сочинение красной нитью проходит идея непрерывности и преемственности церковной традиции в Финляндии. Предисловие же к Постилле с самых своих первых строк дает весьма шаржированную и упрощенную картину средневекового периода истории финской церкви. Правда, осудив “папское идолослужение”, “ужасающее осквернение Вечери Господней”, “бормотание папского правила целым полчищем духовенства” (для которого не находится иного сравнения, кроме как со жрецами Ваала), автор, словно спохватившись, добавляет, что все это «сказано не ради поношения, осмеяния или оскорбления наших предков», но эта оговорка уже не может сделать нарисованную им картину средневекового периода более привлекательной. Дело здесь, видимо, в том, что, составляя свою Постиллу, автор руководствовался иной целью, чем при написании “Хроники”, а именно — привить финскому духовенству навык составления и регулярного произнесения проповедей перед церковной общиной. Вспомним, что в обновленной церкви проповеди отводилось исключительно важное место, поскольку она была главным средством евангелического воспитания широких масс народа. Юстену важно было подчеркнуть контраст между новой церковностью и старой, когда, по его собственному замечанию, народ, не просвещенный светом евангельской проповеди, по-прежнему пребывал во мраке язычества.
Отметим еще одну не лишенную внутреннего противоречия особенность представлений Юстена об истории Реформации в Финляндии и Шведском королевстве в целом. Речь идет о его поистине благоговейном отношении к личности Густава Вазы, которому в Предисловии посвящено несколько хвалебных строк. В этом пассаже король предстает идеальным государем, причем подчеркивается, что именно благодаря его усилиям церковь Шведского королевства довольно безболезненно и быстро избавилась от папской опеки. В очерке жизни Юстена мы уже отмечали, что эта характеристика плохо вязалась с печальной действительностью, ибо тот же самый король учинил настоящий погром церкви, да и вообще, в религиозных вопросах всегда исходил преимущественно из собственных прагматических интересов. Юстен, который в “Хронике” не сумел скрыть своего недоумения и прискорбия относительно развала церковного организма, в Предисловии предпочел дать иной облик государя, поставив его в пример наследникам, Эрику XIV и Иоанну III.
Помимо личных моментов, подобная трактовка государя является следствием известной доктрины Лютера о “двух царствах”, или “о двух властях” — духовной и светской. С одной стороны, Лютер выступил за их отделение друг от друга, но, с другой, все же счел необходимым наделить государей особой ролью как custodes utriusque tabulae (“хранителей обеих скрижалей” — имеется в виду Моисеев Декалог), обязанных осуществлять cura religionis (“заботу о религии”) — тем самым фактически он признавал божественный характер светской власти (Маграт 1994, 249-253; Kouri 1984, 227-228, 233 ss.). Правда, у отца Реформации, особенно почитавшего Августина, вопрос о взаимоотношениях церкви и государства оказывается вписан в более широкую проблематику двух царств, или градов (Божиего и мирского): коль скоро лишь немногие индивиды в силу выдающейся личной праведности могут считать себя действительно принадлежащими граду Божиему, появляется необходимость во внешней силе, способной навести общественный порядок и направить неправедных на истинный путь («Закон дан неправедным, дабы те, кто не является христианами, через закон удерживались от дурных дел» — цит. по: Reardon 1981, 85 s). В этом смысле государство является орудием Бога в посюстороннем грешном мире: подобно прочим мирским («естественным») установлениям – семье, профессиональному и социальному призванию (лат. vocatio) — государство служит осуществлению замысла Бога о его творении. Следствием этого было отсутствие твердого запрета на вмешательство светских государей в церковную жизнь, что очень быстро привело к подчинению церкви государству, ставшему столь характерным для лютеранских земель.
В этой связи нас не очень удивит весьма патетическое восклицание Юстена: “… как же сможем мы распространять Слово и служить Богу, если они (светские государи) воспротивятся тому и не будут /нам/ оказывать содействие?”. Применительно к светским владыкам Юстен употребляет библейское выражение “щиты земные”: уже Лютер, разочаровавшись в спонтанной народной Реформации, пришел к выводу о важности и полезности участия светских государей в выработке религиозной политики, т.к. им надлежало оберегать социум от угрожавшего ему хаоса; для примера сошлемся на высказывание реформатора в одном из писем к курфюрсту Саксонскому в 1526 г.: “Так как папский порядок отменен, то все учреждения делаются Вашим достоянием, как верховного главы. Ваше дело всем этим управлять; никто другой не может и не должен об этом заботиться” (цит. по: Порозовская 1995, 136). Образ идеального, “боголюбивого” государя был известен еще со времен Средневековья: в Скандинавии он получил особую разработку в “Откровениях св. Бригитты” (Мяэотс 1985, 83-84), знакомых церковным книжникам Финляндии (вспомним епископа Хемминга, о котором речь шла во Введении) и, надо думать, вполне доступных Паавали Юстену, автору “Хроники епископов финляндских”, в которой упоминаются контакты иерарха из Турку со шведской духовидицей.
Помимо указанных обстоятельств, необходимо также иметь в виду, что по своим представлениям об общественном устройстве Юстен, как и другие деятели финской Реформации, был, конечно же, убежденным монархистом: послушание законному государю распространялось и на религиозную сферу (если, разумеется, монарх не нарушал коренных вероучительных принципов Реформации). Как нам представляется, именно эта особенность его мировоззрения, а не простой лишь конформизм (хотя в реальных обстоятельствах той эпохи не обходилось, конечно, и без него) позволяет объяснить его лояльность всем трем королям из династии Ваза, в правление которых ему довелось занимать епископскую кафедру. В Предисловии Юстен упоминает о своих личных контактах с Густавом Вазой во время длительного пребывания последнего в Выборге во время войны с Россией (сер. 1550-х гг.): автор Постиллы подчеркивает, что рассказы о первых годах Реформации в Шведском королевстве он сам слышал из монарших уст. Упоминая об этом, Юстен, несомненно, стремился продемонстрировать свое знание истории Реформации в Швеции и как бы давал понять, что осведомлен о ней отнюдь не понаслышке; кроме того, в его словах можно уловить намек на то, что король, удостоивший его назначения на пост ординария Выборгского в достаточно молодом возрасте (Юстену было тогда не более 35 лет), сохранил к нему благосклонное отношение. Правда, о том, как всё было на самом деле, нам не известно, тем более если вспомнить, что после смерти Агриколы в 1557 г. Густав Ваза по какой-то причине не пожелал сделать Юстена епископом Турку. Мы уже отмечали, что принцип беспрекословного послушания монарху, характерный для Юстена, существенно отличает его от того же Агриколы. Отметим, к примеру, тот факт, что последний в конце 1540-х гг. заказал список “Шведской истории” Олауса Петри, на которую Густав Ваза фактически наложил запрет: подобное неповиновение было немыслимо для Юстена (другое дело, что много позже, составляя свою “Хронику епископов финляндских”, Юстен ознакомился с упомянутым сочинением, но это случилось в изменившихся обстоятельствах, когда самовластного короля уже не было в живых).
В заключительной (“практической”) части Предисловия автор упоминает три причины, побудившие его написать свою Постиллу. Во-первых, после более чем 30 лет церковного служения он испытывал потребность оставить о себе некоторую память, своего рода “отчет будущим поколениям”. При этом епископ смотрит на себя как на облеченного особой ответственностью и отнюдь не случайно говорит о “вверенных ему людях финских”. Юстену был свойствен еще во многом средневековый взгляд на епископа как на верховного пастыря, поставленного от Бога, что было вполне естественно, учитывая факт сохранения епископального устройства в реформированной шведско-финляндской церкви. В средневековый период, помимо монахов-проповедников, именно епископы были наделены преимущественным правом произносить проповеди, тогда как рядовое духовенство обязано было в основном совершать богослужения и отправлять требы. В этом смысле сборник Паавали Юстена вполне соответствовал средневековому жанру ученой латинской постиллы, составленной епископом. Второй причиной, побудившей Юстена взяться за перо, было стремление помочь священникам при составлении ими собственных проповедей (несколько раз в тексте фигурирует выражение «заметил я …», свидетельствующее об интересе епископа к проповеднической деятельности своих подчиненных). Главным в деятельности евангелического священника Юстен видел именно проповедь и наставление в Слове Божием: неслучайно, критикуя католичество, он особо выделяет невежественность духовенства, главная функция которого была чисто литургической и сводилась к “бормотанию папского правила” (…demurmurato canone papistico…). К числу же главных «достижений» Реформации (в том числе и в Финляндии) он относит как раз то, что «по воскресным и праздничным дням произносятся по три проповеди». При этом епископ счел необходимым особо указать на тяготы, сопровождавшие служение пасторов новой церкви, и напомнил об их главной обязанности — проповедовать Слово.
В Синодальных статутах 1573 г. епископ Турку также настаивает на том, что проповедник должен хорошо знать текст Священного Писания и отталкиваться первую очередь от него. С другой стороны, Реформация породила также потребность в новых комментариях к Священному Писанию, поскольку Слово Божие было понятно далеко не всякому (это касалось не только мирян, но и священников). Как представляется Юстену, протестантские толкования Слова отличаются большей компетентностью и глубиной в сравнении с тем, что издавалось в предыдущую эпоху. Он с пиететом упоминает имена ученых немецких реформаторов из Виттенберга, у которых ему в свое время довелось учиться: среди цитированных им авторитетов фигурируют Лютер, Меланхтон, Бренц, Круцигер, Майор, с комментирующими трудами которых он настоятельно рекомендует ознакомиться приходским священникам. Епископ отдавал себе отчет в том, что пасторам, испытывавшим серьезные материальные затруднения и поглощенным повседневными заботами, часто было не
