«без–закония»? Христиане радостно возвещали всюду свою свободу от закона. А язычники слагали в своих умах глухие отголоски этих возвещений и сплетни по их поводу: «Христиане? Странные люди… Они заявляют, что им закон не писан. Они какие–то атеисты: богов не почитают. Еще они заявляют, что их единственный бог есть любовь. И этого своего божка они прячут, не показывают никому никаких его изображений. Собираются они по ночам. Всех своих называют «братьями и сестрами». Посторонних на свои сборища не пускают… Ну, мы люди ученые: знаем мы, чем они там занимаются на своих ночных сходках! Ясное дело: у них там сплошный свальный грех, причем в самых разнузданных формах!». И эти сплетники лишь искали повода для того, чтобы подтвердить свои предположения.
И здесь апостол Павел вынужден был сказать: христиане должны следить за своим внешним видом. Да, Царство Божие внутри нас. Но наша внешность не должна позволять хулить Евангелие. Чему бы там ни учили философы (не стоит все же забывать, что «философами» и содомитами были отнюдь не все современники Апостола), а «природа учит нас, что если муж растит волосы», то есть придает себе женовидность и по сути выставляет себя на продажу — «то это–бесчестие».
Когда все вокруг станут христианами — тогда и у христиан появится право на юродство, на выражение нарочитого презрения к привычным стереотипам, через странности напоминать о главном, которое так легко заслоняется привычными благочестивыми привычками. Но в апостольскую эпоху само Евангелие казалось еще слишком юродивым, слишком непривычным. И поэтому не нужно ничего нарочитого. Во внешнем все должно быть согласно обычным понятиям о приличии. Сегодня нет (может быть, еще пока нет) в светском обществе таких представлений о гомосексуализме, какие были в античности. И потому Церковь не запрещает людям отращивать длинные волосы.
Если бы мы сегодня задумались о том, чем мы не должны смущать нецерковных людей, то, следуя примеру апостола Павла, мы могли бы предостеречь христиан от чего–то иного. Может, сегодня было бы полезно авторитетно возгласить: «Не сама ли природа учит нас, что если в бедной стране священник ездит на «мерседесе», то это — бесчестье для него!»?[51] Но и эту норму не стоило бы делать вечной. Если однажды люди станут жить посостоятельнее — то и эту канонически–пастырскую норму можно было бы отменить[52].
Итак, если говорить языком православного богословия, в самом Писании надо различать: где — норма, а где — частный совет. Где акривия, а где икономия. Где — необходимая и ясная норма и ее применение, а где пастырски обоснованное отступление от нормы — в сторону ли ее смягчения или ужесточения. А если учесть, что речь идет о поступках Апостолов, то станет ясным, что им стоит подражать даже в их отступлениях от правил (вспомним опять об обрезании Павлом Тимофея). То есть — нужно подражать их пастырской боговдохновенной мудрости. Не повторяя каждый раз буквально всех апостольских поступков и советов, нужно впустить в себя тот смысл, ради которого апостолы предпринимали все свои действия.
Еще один серьезнейший вопрос: как быть с тем, о чем Библия молчит. Если ограничиться только библейскими словами, то как можно жить в России — в стране, даже о существовании которой Библия ничего не знает?
Молчание Библии может быть разным.
Оно может быть грозным (когда речь идет о том, о чем «стыдно и говорить» — Еф. 5,12)[53]. Оно может быть равнодушным (Библия ничего не сообщает о результатах Олимпийских игр). Оно может быть исполненным значения и тайны: молчат о том, чего не доверяют бумаге («Многое имел я писать; но не хочу писать к тебе чернилами и тростью» (3 Ин. 1,13); «Многое имею писать вам, но не хочу на бумаге чернилами, а надеюсь придти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна» (2 Ин. 1,12)). Библия может молчать о том, что очевидно несовместимо с ней (например, она не спорит с идеей переселения душ).
Библия молчит и о том, что выше человеческого разумения, о том, что не может вместить себя в наши слова («Много и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» — Ин. 21,25). Библия молчит (почти молчит, ибо лишь глухо упоминает) и о том, что является не теоретической, словесной, а практической стороной жизни христианина. То, что «сотворил Иисус» — изложить в словах невозможно. Но можно стать соучастником Его дел (дел, а не слов!): «верующий в Меня дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин. 14.12). Библия молчит о таинстве — о неизреченном и радостном пребражающем действии Христа в христианине, ибо то, с чем приходит Спаситель в душу — неожиданно и несказанно («не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» — 1 Кор. 2,9). Библия молчит и о том, что стало более отдаленным плодом подвига Христа — уже за рамками апостольского поколения. Ведь «Церковь свидетельствует об истине не посредством воспоминания или чужих слов, но своим собственным живым и непрерывным опытом… Истина открывается нам не только исторически. Христос явился и является нам не только в Писаниях»[54].
Наконец, Библия может молчать о том, что знакомо каждому члену народа Божия и потому не нуждается в специальных предписаниях и объяснениях. Так, например, не приводятся слова благодарственных молитв Христа на Тайной Вечере — «Иисус взял хлеб и, благословив, преломил» (Мф. 26,26). Слова благословения, произносимые на пасхальных трапезах, были знакомы каждому иудею. 10 заповедей говорят о необходимости почитания родителей, но не включают в себя заповедь о любви к детям. Значит ли это, что детей любить не надо? То, что очевидно, то не предписывается особыми повелениями.
Именно так надо понимать отсутствие в Новом Завете предписания о крещении детей. В Писании нет запрета на крещение младенцев. Но нет и специального повеления. Если ни в одном из посланий апостолов (а все они довольно полемичны) нет размышлений на эту тему — значит, она была недискуссионна для апостольской церкви. Значит, вопрос о крещении детей казался самоочевидным, не вызывающим вопросов и не требующим объяснений. Что было очевидным для раннехристианской Церкви — невозможность включать детей в свой состав, или же, напротив, естественность этой практики? Если мы вспомним, что апостолы были евреями, а апостольские общины были прежде всего иудео–христианскими, то ответ на этот вопрос станет ясен. Иудейская ритуальная практика предполагала, что ребенок может быть членом народа Божий, членом «народа священников», членом Церкви. Вступление в Церковь в ветхозаветной практике совершалось через обрезание восьмидневного младенца. Поскольку же Христос пришел не для того, чтобы затруднить путь детей к Богу, но для того, чтобы облегчить этот путь и для детей, и для всех людей — считалось просто очевидным, что можно крестить семьями («домами»).
Так что надо осторожнее относиться к протестантскому лозунгу «Только по Писанию» — Solo Scriptura[55]. Не все то, о чем не сказано прямо в Писании, Писанием осуждено. Хоть и не сказано в Библии «Летайте самолетами Аэрофлота», мы все же имеем право это делать. Ничего не сказано в Библии о России, но мы имеем право жить и проповедовать в ней.
Иногда же Библия очевидно недостаточна. Например: могу ли я считать достаточным для наших дней критерий различения религиозной лжи от евангельской истины, предложенный апостолом Иоанном: «всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога»? Секта Аум Синрике, например, признавала (в отличие от тех древних еретиков–докетов, с которыми полемизировал ап. Иоанн), что у Христа была человеческая плоть, что Он не просто казался человеком, но и действительно был им. Достаточно ли этого, чтобы признать Аум Синрике истинно христианским движением?
Писание само предупреждает о своей собственной недостаточности: «никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою» (2 Петр. 1,20). Если бы Писание было понятно само — Павлу не пришлось бы его весьма изощренно толковать. Без его помощи — понятно ли было бы, что значит история с двумя женами Авраама (Гал. 4, 21–31)? Буквы мало — нужен Дух.
Для протестантов «Писание — это документ, образующий основу, составляющий сокровенную жизнь церкви» (Карл Барт)[56]. В православном опыте «сокровенную жизнь церкви» составляет не то Слово, которое воплотилось в слова Писания, но то Слово, что стало плотью — и продолжает пребывать во плоти евхаристии[57]. Христос Писания и Литургии, конечно, един. Но чень важно помнить, что все же не только посредством книг Спаситель пожелал входжитьв жизнь людей. Слова Христа «Я с вами во все дни» можно ли понимать столь узко, чтобы видеть в них обещание типа «книги обо Мне будут с вами во все дни и они будут напоминать вам обо Мне»? По слову ап. Павла, «Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор. 3,11). Основание Церкви и христианской жизни — Христос, а не Библия. Но в баптистском учебнике догматики: «Священное Писание достаточно для полноты духовной жизни человека»[58]. Мне всегда казалось, что для полноты духовной жизни нужен сам Бог, а не слово о Нем. Или, например, говорит адвентистская книжка: «Служение учения церкви не имеет права основываться ни на чем ином, кроме как на Библии»[59]. Но разве не мёртво слово, которое зиждется не на живом сердечном опыте, а на цитатах?
Писание — лишь одно из тех наследий, что переданы нам Христом. Библия — это правило, канон богомыслия. Правила нельзя нарушать. Но нельзя всю жизнь посвятить лишь повторению правил. Не было бы Бунина и Есенина, если бы они всю жизнь только повторяли орфографическое правило: «жи» и «ши» пиши через «и». Любой специалист знает набор аксиом (канонов) в своей области. Но он именно работает с этими аксиомами, применяет их, добывает с их помощью новое знание или творит с их помощью новый опыт — а не просто с монотонностью компьютера повторяет одну и ту же пропись.
Библии нельзя противоречить. Но при этом можно противоречить отдельным ее стихам. Библия есть целостность. В своей целокупной Богодухновенности она несет нам весть о Боге, о человеке, о нашем призвании и спасении. Но очень легко выдрать из нее один стих и, оторвавши его от евангельского духа, сделать его знаменем борьбы с «неверными». Можно легко заставить отдельный стих согласиться со мной. Несравненно труднее понудить к согласию с моими своевольными желаниями всю Библию.
И при этом согласие с Писанием никак не означает обреченность верующего на молчание. Да, человек должен молчать,
