— рассерчавши на страстное, надо взывать о помощи: Господи, помоги! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси меня! Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися!»[240].

А если оборона прорвана? Помимо вопроса о том, как избежать греха, есть в аскетике вопрос более страшный и, увы, более повседневно–важный для большинства из нас: как быть после греха? Как оставаться христианином уже после допущения греха? Что делать по ту сторону греха? «Если мы пали, то прежде всего ополчимся против беса печали… Прежде падения нашего бесы представляют нам Бога человеколюбивым, а после падения жестоким»[241]. Склоняя ко греху, искуситель нашептывает: «Ну, это ничего, ну, Бог простит, ну, разочек–то можно!». После греха бесовское богословие вдруг резко меняется: «Ну, все, брат, теперь как же тебе спастись? Сам помнишь, что уготовано грешникам! Так зачем же тебе и дальше тянуть лямку христианских тягот и лишений? Живи как все! Если уж все равно от Судии тебе ничего хорошего ожидать нельзя, то хоть в этой жизни попользуйся ее радостями!».

Поэтому так много в православной литературе рассказов о покаявшихся грешниках… Вообще наш путь — это путь не от победы к победе, а от поражения к поражению. Встань и иди… Снова встань… Отбрось отчаяние… Встань: отчаяние прогоняется покаянием («Покаяние есть отвержение отчаяния»[242])… Ты только не оставайся в луже; вспомни: «Отец говорит сыну: пойди очисти заросшее поле. Тот, увидев его запущенность и размеры, несколько дней просто спал. Отец приходит и в ответ на оправдания сына говорит: ‘Сын мой! Возделывай каждый день столько, сколько занимала постель твоя и таким образом подвигай дело вперед и не унывай’”[243]… Опять падение? — Ну, встань же, отбрось бесовское богословие и вслушайся в евангельское: «Господь хочет всем спастись, следовательно, и вам… У Бога есть одна мысль и одно желание — миловать и миловать. Приходи всякий… Господь и на страшном суде будет не то изыскивать, как бы осудить, а как бы оправдать всех. И оправдает всякого, лишь бы хоть малая возможность была»[244].

Впрочем, рассказывать о православной аскетике я здесь не намерен; предложу на обозрение лишь несколько жемчужинок, лишь немного выписок из немногих книг. Вот «Древний патерик», сборник речений (зачастую анонимных) подвижников IV–V веков.

«Брат спросил старца: какое бы мне делать доброе дело и жить с ним? Авва отвечал ему: не все ли дела равны: Авраам был страннолюбив — и Бог был с ним; Илия любил безмолвие — и Бог был с ним; Давид был кроток — и Бог был с ним. Итак, смотри: чего желает по Богу душа твоя, то делай и блюди сердце твое.

Авва Диадох говорил: как в бане часто отворяемые двери скоро выпускают жар вон, так и душа, если она желает часто говорить, то хотя бы и говорила доброе, теряет собственную теплоту через дверь язычную.

Брат спрашивал авву Пимена: я сделал великий грех и хочу каяться три года. — Много, — говорит ему Пимен. — Или хотя один год, — говорил брат. — И то много, — сказал опять старец. Бывшие у старца спросили: не довольно ли 40 дней? — И это много, — сказал старец. Если человек покается от всего сердца, и более уже не будет грешить, то и в три дня примет его Бог.

Не борись со всеми помыслами, но с одним. Бьющий кусок железа наперед смотрит, что намеревается сделать, серп или меч, или топор. Так и мы должны размышлять, к какой добродетели приступить нам, чтобы не трудиться понапрасну.

Два старца жили вместе и никогда не было у них распри. Сказал же один другому: сделаем и мы распрю, как другие люди. Он же отвечал: не знаю, какая бывает распря. Тот отвечает — вот, я кладу кирпич посредине и говорю: он мой, а ты говоришь: нет, он мой. Это и будет начало. И сделали так. И говорит один из них: он мой. Другой же сказал: нет, он мой. И сказал первый: да, да, он твой, возьми и ступай. И разошлись и не смогли вступить в распрю между собой.

Дело смирения — не измерять себя с другими… Старца спросили: что такое смирение. Старец сказал: когда согрешит против тебя брат твой, и ты простишь ему прежде, нежели он пред тобою раскается.

Если ты, делая кому–либо выговор, прийдешь в гнев, то удовлетворяешь своей страсти. Таким образом, чтобы спасти другого, ты не погуби себя самого.

Авва Исаак осудил согрешившего брата. По смерти его Исааку является ангел, держащий душу умершего над огненным озером, и спрашивает: вот, ты всю жизнь осуждал его, и потому Бог послал меня к тебе, говоря: спроси его, куда велит Мне бросить падшего брата? Исаак в ужасе воскликнул: прости моего брата и меня, Господи!

Некоторый брат, обиженный на другого, пришел к авве Сисою и говорит ему: такой–то обидел меня, хочу и я отомстить за себя. Старец же увещевал его: нет, чадо, предоставь лучше Богу дело отмщения. Брат сказал: не успокоюсь до тех пор, пока не отомщу за себя. Тогда старец сказал: помолимся, брат! И вставши, начал молиться: Боже! Боже! мы не имеем нужды в Твоем попечении о нас, ибо мы сами делаем отмщение наше. Брат, услышав сие, пал к ногам старца, сказал: не стану судиться с братом, прости меня!

Кто, будучи оскорблен, не отвечает тем же — тот полагает душу свою за ближнего своего.

Авва Антоний сказал: я уже не боюсь Бога, но люблю Его, ибо совершенная любовь изгоняет страх… Любовь есть размышление о Боге с непрестанным благодарением… Как может человек получить дар любить Бога? Если кто видит брата своего в прегрешении и возопиет о нем к Богу, тогда получает разумение, как должно любить Бога.

Брат спросил авву Пимена: Что значит «гневаться на брата своего всуе»? — Всуе гневаешься за всякое лихоимство — даже если бы он выколол у тебя правый глаз. Если же кто старается удалить тебя от Бога — на такового гневайся.

Как жить мне с братьями? — Как в первый день, когда ты пришел, и не будь вольным в обращении».

Еще одна старая книга. «Душеполезные поучения» аввы Дорофея относятся к VI столетию:

«Помню, однажды мы имели разговор о смирении, и один из знатных граждан Газы, слыша наши слова, что чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным, удивлялся и говорил: как это может быть? Я сказал ему: ‘Кем ты считаешь себя в своем городе?’. Он отвечал: ‘считаю себя за великого и первого в городе’. Говорю ему: ‘Если ты пойдешь в Кесарию, за кого будешь считать себя там?’. Он отвечал: ‘За последнего из тамошних вельмож’. Если же, опять говорю ему, ты отправишься в Антиохию, за кого ты там будешь себя считать? ‘Там, — отвечал он, — буду считать себя за одного из простолюдинов’. Если же, говорю, пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, там за кого ты станешь считать себя? И он отвечал: ‘почти за нищего’. Тогда я сказал ему: вот так и святые чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными.

Что такое смирение и гордость? — Как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды приклоняют ветви к низу и нагибают их, ветвь же, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо; есть же некоторые деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх.

Смиренномудрие посреди гордости и человекоугодия. Добродетели суть царский путь, средина.

Кто, имея рану на руке своей или на ноге, гнушается собою или отсекает член свой, хотя бы он и гноился? Не скорее ли он очищает его, окладывает пластырем? Так должны и мы сострадать друг другу.

Порицать — значит сказать о таком–то: такой–то солгал… А осуждать — значит сказать: такой–то лгун… Ибо это осуждение самого расположения души его, произнесение приговора о всей его жизни. А грех осуждения настолько тяжелее всякого другого греха, что Сам Христос сказал: «лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Лк. 6, 42), и грех ближнего уподобил сучку, а осуждение — бревну.

Слышал я о некоем брате, что когда приходил он в келью к кому–нибудь и видел ее неприбранною, то говорил в себе: блажен сей брат, что отложил заботу обо всем земном и так весь свой ум устремил горе, что не находит времени и келлию свою привести в порядок. А если приходил к другому и видел келлию прибранною, то опять говорил в себе: как чиста душа сего брата, так и келлия его чиста.

Надо быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать: прости.

Каждый молящийся Богу: ‘Господи, дай мне смирение’, должен знать, что он просит Бога, чтобы Он послал кого–нибудь оскорбить его».

Несколько раз в «Братском вестнике» (издании российских баптистов) мне попадались высказывания, предваряемые такой формулировкой: «один древний христианин сказал: …». Обычно за этим следовали цитаты из св. Иоанна Златоуста. Я, конечно, рад, что некоторые мысли этого великого православного богослова по сердцу протестантам[245]. Но от них я все же ожидал бы более буквального исполнения заповеди апостола Павла: «поминайте наставников ваших» (Евр. 13, 7). Хотя бы — упоминайте их имена.

Позволю напомнить только три выписки из Златоуста: «Если бы кто–нибудь начал ворочать помет в то время, как ты проходишь — скажи мне, не стал ли бы ты его бранить и укорять? Так поступи и со злословящими… Отнял ли кто у тебя имение? Он нанес ущерб не душе твоей, но деньгам. Если же ты будешь злопамятствовать, то сам ты нанесешь вред душе своей… Надень обувь, которая больше ноги, и она обеспокоит тебя, потому что будет препятствовать тебе идти: так и дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к небу»[246].

А это — крохотки из наследия тезки св. Златоуста — преп. Иоанна Лествичника: «Если признак крайней кротости состоит в том, чтобы и в присутствии раздражающего сохранять тишину сердечную и залог любви к нему, то, без сомнения, крайняя степень гневливости обнаруживается тем, что человек наедине с собой как бы препирается и ярится с оскорбившим его… Кто говорит, что любит Господа, а на брата своего гневается, тот подобен человеку, которому во сне представляется, что он бежит… Тщеславие ко всему льнет. Тщеславлюсь, когда пощусь, но когда разрешаю пост, чтобы скрыть от людей свое воздержание, опять тщеславлюсь. Стану говорить — побеждаюсь тщеславием, замолчу — опять им же побежден бываю. Как ни брось сей трезубец, всё