деятельностью, она была бы просто частью человеческой культуры, а право культуры на многообразие неоспоримо. Поэтому люди нерелигиозные, воспринимающие религиозную тематику в привычной для себя перспективе, говорят, что споры религий между собой есть «невежество»и «бескультурье». Посетитель музея менее всего хотел бы видеть спор иконописцев и сторонников ренессансной школы. Сам–то он готов всюду заметить и по достоинству оценить красоту, изящество и «свежесть видения». И если некая «вещица» исполнена искренне и со вкусом — то зачем же отрицать право на существование этому творческого продукта в мире Культуры?
Но религия есть нечто большее, чем культура, потому что религия — не просто человеческая деятельность. Религия — это взаимная связь, диалог, и в ней есть нечто, что Иная сторона сама сообщает о себе. Бог не есть просто Тайна. Он выходит из Своей непостижимости, приближается к людям, говорит к нам и действует «посреде нас». И именно с этой, нечеловеческой, не–субъективной стороной религии связано самое главное в мире религий. Самое главное и самое опасное: а вдруг ты не расслышишь этого зова Бога? Вдруг пройдешь мимо протянутой тебе руки?
Люди могут изготовлять любые сосуды. Предлагаемые людьми формы могут быть любыми. Но наполнение сосодов может быть разным: в одном — пустота; в другом — прогорклое масло, в третьем скисшее вино, в четвертом — вода, а где–то — драгоценнейший Нектар Жизни.
Если бы религия строилась лишь снизу — то религии были бы равноценны и едины. Но в главном религия строится сверху. И здесь приходится ставить вопрос: где Бог более всего приблизился к людям, где и как Он дал нам более всего? Именно потому, что Бог есть непостижимая Тайна, этот вопрос так важен. Ведь если мы сами не можем выработать подлинное знание о Нем — значит, мы должны прислушаться к Его самооткровению. Так где же это Слово звучало яснее и полнее всего? И только ли оно звучало, или же еще и действовало и что–то изменяло и совершало внутри человеческих сердец?[251]
Поэтому и невозможно «примирение религий». В бассейне спор между сторонниками разных стилей плавания выглядел бы глупо. Но глупой ли будет настойчивость людей, призывающих пассажиров «Титаника» выбраться из воды и подняться на борт наконец–то прибывшего спасательного корабля? Если кто–то будет уверять пострадавших, что плыть к спасательному судну не нужно, потому что у пострадавших «карма такая», то можно ли вступить с ним в дискуссию?[252] Если кто–то скажет, что приплывший корабль есть мираж, иллюзия, майя, и что есть только океан, в котором и настала наша чреда раствориться — можно ли будет возразить ему?
Если действительно Бог пришел к людям во Христе — то неужто все равно: прийти ко Христу, игнорировать Его или распинать Его?
Итак, фундаментальное расхождение религий не в обрядах, не в том, что люди делают для Божества. Главное различие в связи с совершенно другим вопросом: совершает ли Божество какие–либо действия по отношению к людям, каковы именно эти действия и каковы их цели.
Это и есть область «объективной сотериологии». Основных вопроса здесь два. Первый — что Христос совершил ради нас во дни Своей земной жизни. И второй — каково действие Христа в последующей человеческой истории. Именно последнему вопросу и посвящена эта книга.
Что оставил Христос после Своего Вознесения? С довольно грубым упрощением можно сказать, что по воззрениям протестантов Христос после Себя оставил людям Библию. По ощущению католиков Он оставил миру Своего наместника — Папу. Согласно православному опыту — Он оставил Самого Себя.
Ограниченно ли действие Христа в истории Библией? Можем ли мы утверждать, что Он продолжает действовать в истории? Если да — то как? Именно эти вопросы встают, как только мы начинаем вдумываться в знаменитую богословскую дискуссию, начавшуюся еще полтысячелетия назад между протестантами и католиками. Это дискуссия о соотношении Писания и Предания.
Протестанты утверждали и утверждают, что источник вероучения только один — Писание. Столь почитаемые церковными людьми творения святых отцов, деяния Соборов, свидетельства церковной истории не должны приниматься во внимание при решении жизненных и богословских вопросов. Только Писание. Sola Scriptura. «Верующий не может даже рассуждать, что для него приоритетнее — Писание или предание? Для него единственный авторитетный источник Богопознания исключительно Священное Писание», — так отреагировал протестантский рецензент на первое издание этой моей книги[253].
Православные же убеждены, что в Евангелия вошло не все то, что Христос сообщил людям. Есть Священное Предание, есть устные церковные предания. О чем говорят они? Как к ним относиться? И, может, существовало некое «тайное предание» для истинно духовных христиан, которое не было зафиксировано в общедоступных канонических книгах Библии? Что именно Христос передал людям такого, что не было заключено в библейских страницах?
Сначала – о том. Кто именно был истоком христианского Предания. О Хрсите.
Христос не воспринимал Себя Самого как просто Учителя. Такого Учителя, который завещает людям некое «Учение», которое можно разносить по миру и по векам. Он не столько «учит», сколько «спасает». И всего Его слова связаны с тем, как именно это событие «спасения» связано с тайной Его собственной Жизни.
Все, что есть нового в учении Христа, связано лишь с тайной Его Собственного Бытия. Единый Бог был уже проповедан пророками, и монотеизм уже давно установился. Об отношении Бога и человека можно ли сказать словами, более высокими, чем это сделал пророк Михей: «Человек! сказано тебе, чтo добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6, 8)? В нравственной проповеди Иисуса практически к любому ее положению можно указать «параллельные места» из книг Ветхого Завета. Он придает им большую афористичность, сопровождает удивительными и удивляющими примерами и притчами — но в Его нравственном учении нет ничего такого, чего не содержалась бы в Законе и у Пророков.
Если мы внимательно прочитаем Евангелия, то увидим, что главным предметом проповеди Христа являются не призывы к милосердию, к любви или к покаянию. Главным предметом проповеди Христа является Он Сам. «Я есмь путь, и истина, и жизнь» (Ин. 14, 6), «Веруйте в Бога, и в Меня веруйте» (Ин. 14 , 1). «Я свет миру» (Ин. 8, 12). «Я хлеб жизни» (Ин. 6, 35). «Никто не приходит ко Отцу, только Мною» (Ин. 14. 6); «Исследуйте Писания: они свидетельствуют обо Мне» (Ин. 5, 39).
Какое место из древних писаний избирает Иисус для проповеди в синагоге? — Не пророческие призывы к любви и чистоте. «Дух Господень на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим» (Ис. 61, 1–2).
Вот самое пререкаемое место в Евангелии: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф. 10,37–38)[254]. Здесь не сказано — «ради истины» или «ради Вечности» или «ради Пути». «Ради Меня».
И это отнюдь не рядовое отношение между учителем и учеником. Никакой учитель не притязал столь всецело на власть над душами и судьбами своих учеников: «Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф. 10,39).
Даже на Последнем Суде разделение производится по отношению людей ко Христу, а не просто по степени соблюдения ими Закона. «Что Мне сделали…» — Мне, а не Богу. И судья — это Христос. По отношению к Нему происходит разделение. Он не говорит: «Вы были милостивы и потому благословенны», но — «Я был голоден и вы Мне дали есть».
Для оправдания на Суде будет требоваться, в частности, не только внутреннее, но и внешнее, публичное обращение к Иисусу. Без зримости этой связи с Иисусом спасение невозможно: «Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным» (Мф. 10,32–33).
Исповедание Христа перед людьми может быть опасно. И опасность будет грозить отнюдь не за проповедь любви или покаяния, но за проповедь о Самом Христе. «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня (Мф. 5,11). «И поведут вас к правителям и царям за Меня» (Мф 10,18). «И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мф 10,22).
И обратное: «кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает» (Мф 18,5). Здесь не сказано «во имя Отца» или «ради Бога». Точно так же Свое присутствие и помощь Христос обещает тем, кто будут собираться не во имя «Великого Непознаваемого», но во имя Его: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18,20).
Более того, Спаситель ясно указывает, что именно в этом и состоит новизна религиозной жизни, привнесенная им: «Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите, и получите, чтобы радость ваша была совершенна» (Ин. 16,24).
И в последней фразе Библии звучит призыв: «Ей! гряди, Господи Иисусе!». Не «Прииди, Истина» и не «Осени нас, Дух!», но — «Гряди, Иисусе».
Христос спрашивает учеников не о том, каково мнение людей о Его проповедях, но о том — «за кого люди почитают Меня?» Здесь дело не в принятии системы, учения — а в принятии Личности. Евангелие Христа раскрывает себя как Евангелие о Христе, оно несет Весть о Личности, а не о концепции. В терминах нынешней философии можно сказать, что Евангелие — слово персоннализма, а не концептуализма. Христос не совершил ничего такого, о чем можно было бы говорить, отличая и отделяя это от Его Я.
Основоположники других религий выступали не как предмет веры, а как ее посредники. Не личность Будды, Магомета или Моисея были настоящим содержанием новой веры, а их учение. В каждом случае можно было отделить их учение от них самих. Но — «Блажен, кто не соблазнится обо Мне» (Мф 11,6).
Та важнейшая заповедь Христа, которую Он сам назвал «новой», также говорит о Нем самом: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас». Как Он возлюбил нас — мы знаем: до Креста.
Есть еще одно принципиальное пояснение этой заповеди. Оказывается, отличительный признак христианина — любовь не к тем, кто любит его («ибо не так ли поступают и язычники?»), но любовь к врагам. Но можно ли любить врага? Враг — это человек, которого я по определению, мягко выражаясь, не люблю. Смогу ли я полюбить его по чьему–то приказу? Если гуру или проповедник скажет своей пастве: завтра с
