остальных?
Только придя вечером домой, сообразил, что он сказал. Алкоголь без пива? Очень надеюсь, что он хотел сказать наоборот. Пусть так оно и будет! Ну, пожалуйста!
(Не то, чтобы я думал, что в этом нет ничего предосудительного).
Четверг 6 марта
(То есть в гомосексуализме).
8:30
Сегодня не до дневника. После работы надо будет закупить всё для вечеринки, пока народ не пришёл на домашнюю группу. Не хочется оставлять всё на завтра. Только что звонила Норма Твилл. Сказала, что сегодня у неё собеседование на кондитерской фабрике, куда она пытается устроиться, и попросила за это помолиться. Пообещал, что непременно помолюсь, но только попозже, потому что сейчас надо бежать на работу.
22:00
Во время группы произошло такое, что и записывать-то стыдно. У дяди Ральфа одно-единственное оправдание: он не знал, что у нас в гостиной как раз идёт молитва. Только мы принялись за колено Дорины Кук (то есть, не схватились за него, а начали за него молиться), как внезапно дверь в прихожую приоткрылась, в щель просунулась рука, в которой болталась пара пластмассовых глянцево-розовеньких женских ножек, и чей-то голос произнёс с опереточным французским акцентом:
— Voluez-vous jig-a-jig?
Энн молниеносно вскочила, вытолкнула руку назад в прихожую и скрылась вслед за нею, плотно прикрыв за собой дверь.
Из-за двери послышалась короткая, но яростная словесная перепалка, которая велась приглушённым шёпотом, а затем всё смолкло. Почти на сто процентов уверен, что ножки заметили все до одного. А уж голос точно был слышен всем, в этом я абсолютно не сомневаюсь.
Возникло неловкое молчание. От стыда не смел поднять глаза, а на лице у меня, наверное, можно было поджарить яичницу.
После этого сосредоточиться на колене Дорины Кук было довольно сложно. Через пару минут Энн вернулась и извинилась за дядю Ральфа. Сказала, что в наказание оставила его без ужина и отправила спать. Все кроме четы Флашпулов засмеялись и сказали, что ничего страшного не произошло, но было видно, что народ всё ещё пребывает в лёгком шоке.
А что, если на вечеринке он устроит что-нибудь похлеще?
Когда все стали расходиться, Норма Твилл отозвала меня в сторонку и радостно прошептала:
— Я всё-таки получила ту работу!
— Работу? Какую работу? — не понял я. Её лицо вытянулось.
— Ну как же, ту самую! За которую ты сегодня молился! Меня взяли! Поставили на бело-розовый зефир. Я просто хотела сказать тебе спасибо.
— Ах, вот ты о какой работе! — бестолково заторопился я. — Ну, конечно же, теперь я понял! Поздравляю, поздравляю! Молодец! Рад за тебя.
— Это тебе спасибо, — улыбнулась Норма. — Я уверена, что твои молитвы очень помогли.
Может, кто-нибудь другой и сказал бы ей правду, но мне до такой зрелости ещё расти и расти.
— Да нет, что ты! — скромно запротестовал я. — Я, собственно, не сделал ничего особенного. Абсолютно ничего!
Вечером меня окончательно замучила совесть. Рассказал обо всём Энн.
— Может быть, впредь тебе не стоит так легко давать обещания, — сказала она. — Но сейчас можешь успокоиться, может ты и не молился, но зато молилась я. Так что ты мне должен полчаса молитвы.
Какая она всё-таки хорошая! А дядя Ральф всё такой же старый пошляк. А я всё такой же великовозрастный осёл. И что это нас дёрнуло устроить вечеринку? Вот бы узнать, как там Китти. Но спрашивать, честно говоря, не хочется.
Пятница, 7 марта
9:00
Ночью мне приснился сон совершенно непечатного содержания, несомненно, спровоцированный словами Нормы Твилл о бело-розовом зефире. Сон был такой яркий, что я уж совсем было решил рассказать о нём Энн. Но потом передумал и не стал ничего рассказывать.
13:00
Сегодня утром посадил перед собой дядю Ральфа, чтобы поговорить с ним о том, как ему следует вести себя вечером.
— Так, Ральф, — сказал я, — мне надо кое о чём с тобой поговорить. Насчёт выпивки, непристойного заигрывания с дамами, вульгарных анекдотов, глупых и пошлых розыгрышей и всяких там игр, где нужно пить, целоваться или заниматься сексом.
— Давай! — оживился дядя Ральф, довольно потирая руки. — Значит, ты хочешь, чтобы мы вместе спланировали вашу вечеринку?
— Нет, — твёрдо ответил я. — Этого я совсем не хочу. Как раз наоборот. Я хочу, чтобы сегодня ничего подобного у нас дома не было, потому что среди гостей будет много молодых христиан.
— А я тогда кто? — возмущённо спросил дядя Ральф. — Старый язычник?
«Вот именно, — подумал я. — Лучше и не скажешь».
— Послушай, я просто хотел сказать, что сегодня у нас в гостях будет много христиан, и им не нравится всё то, о чём я сейчас говорил. Так что я очень тебя попрошу вежливо и спокойно разговаривать с людьми, не напиваться и просто… вести себя прилично!
— Просто разговаривать?
— Да.
— Не напиваться?
— Ага.
— Никаких пошлых анекдотов?
— Точно.
— Никаких розыгрышей?
— Абсолютно.
— Уж будь так добр.
Дядя Ральф вздохнул, и его пухлощёкое лицо затуманилось печалью.
— Так какая же это вечеринка? — пробормотал он. — Ладно, постараюсь.
Час ночи.
Жутко устал. Напишу про всё завтра. У Джеральда очень странные мозги. Он только что прислонился к косяку, испустил громкий зевок и сказал:
— Пап, а ты знаешь, что «вечеринка» плюс «ты» получается «река ветчины»? Это в час-то ночи!!!
Суббота, 8 марта 11:00
В доме чисто, посуда перемыта и вытерта насухо. Честно говоря, Энн с Джеральдом почти всё сделали сами, ещё до того, как я проснулся. Сказали, что не хотели меня будить, потому что решили, что лучше сделать всё самим, чем с самого утра терпеть потоки раздражённого нытья, тем более что толку от меня всё равно почти нет. Вот и неправда! Я совсем не такой! Даже рассердился на них, когда они сказали, что по утрам меня вообще лучше не трогать.
Ну ладно.
Теперь про вечеринку. Да-а, вечер получился необычный. По-моему, стоит записать всё подробно. Если мне не изменяет память, всё произошло примерно следующим образом:
19:45
Никого пока нет. Я испугался, что никто не придёт. Заскочил к Персивалю Брейну занять у него пару лишних стаканов. Спросил, собирается он к нам или нет. Он ответил, что придёт чуть позже, когда всё уже немножко «раскачается».
Интересно, почему никто никогда не хочет приходить вовремя и всё это дело «раскачивать»?
20:00
Вошёл и сразу же услышал из гостиной смех и звон бокалов. Вдруг оттуда показался сияющий дядя Ральф с большим стаканом виски в руке.
— А что, старик, оказывается твои приятели-христиане очень даже ничего! Один уже пришёл и принёс с собой целую бутылку виски — вот, видишь, он и мне налил! Такой отпадный анекдот рассказал, про генерала Кастера и индейцев. Короче, один мужик решил…
— Да слышал я его!
Нечего сказать, повезло! Эверетт Гландер и дядя Ральф вдвоём в гостиной в самом начале вечеринки! Почувствовал неминуемое приближение катастрофы, особенно когда следующим пришёл Леонард Тинн. Он прижимал к груди четыре банки безалкогольного пива (слава Богу, пронесло!), но в глазах его горел странный, возбуждённый огонёк.
Следующий час был похож на кошмарный сон. Мы с Энн разрывались на части, встречая новых гостей и поминутно кидаясь в гостиную, чтобы Леонард не подходил к столу с выпивкой, а дядя Ральф с Эвереттом не превратили нашу вечеринку в шоу Бенни Хилла. В конце концов, я не выдержал и удрал в спальню, чтобы немного перевести дух и хотя бы пару минут передохнуть от шума и толкотни. Вдруг с удивлением осознал, что внизу всё стихло. Тут Энн открыла дверь и сказала:
— Пойдём. Тебе надо это увидеть.
Тихонько спустился по лестнице, подкрался к двери гостиной и прислушался. Оттуда раздавался один-единственный голос. Открыл дверь и как можно тише, на цыпочках, пробрался в уголок. В комнате было полно народу. Фрэнк Брэддок сидел в кресле ближе к окну с кружкой пива в одной руке и с трубкой в другой и без тени смущения говорил что-то всем остальным гостям, которые внимательнейшим образом его слушали.
— Он и тогда многим пришёлся не ко двору, — говорил Брэддок, — и сейчас от Него сплошные неудобства. Ему не нужны аккуратненькие, отлаженные системы под названием «церкви», где люди встречаются по четыре раза в неделю исключительно для того, чтобы решать, чем они будут заниматься на точно таких же посиделках в течение следующей недели. Если вы думаете, что в этом и есть сущность христианской жизни, то Иисус вам вряд ли понравится. Ведь Он всё время говорит довольно нелёгкие, неудобные вещи, от которых нам часто становится неловко — ну, скажем, «любите своих врагов» или «приглашайте в гости тех, кому это больше всего нужно», или «любите Бога больше всего другого». Так что расслабленной и комфортной жизни с Ним не дождёшься. Его и тогда не могли прибрать к рукам, и сейчас ни у кого это не получится. Только вот что я вам скажу…
Брэддок подался вперёд и энергично ткнул трубкой в воздух. Глаза его оживлённо блестели. Я обернулся и с изумлением увидел, что Эверетт Гландер и дядя Ральф слушают чуть ли не с открытым ртом, как маленькие дети.
— … если вы готовы идти до конца, то в мире нет более достойного занятия, чем следовать за Ним, и нет никого другого, за кем стоило бы пойти!
Замолчав, Брэддок с удовольствием отпил из своего стакана и откинулся на спинку кресла.
На лице миссис Флашпул, сидевшей слева на самом жёстком стуле, отражались следы внутренней борьбы. Она явно была под впечатлением, но пока что не желала окончательно сдавать свои позиции.
— Простите, мистер Брэддок, — величественно произнесла она, — но не задумывались ли вы о том, что ваши слова звучали бы куда убедительнее, если бы вы воздержались от употребления табака и крепких напитков? Мы со Стеннетом оба воздерживаемся и от алкоголя, и от курения. В этом отношении Священное Писание даёт нам весьма строгие предупреждения.
(Стеннет?!)
Брэддок выпустил в потолок длинную струю дыма.
— А-а, Писание! — сказал он, — Да, в Писании действительно сказано, что те люди, чья вера даёт им в этом отношении полную свободу, должны вести себя осторожно, чтобы не навредить немощным, которые предпочитают полное воздержание.
Он поднял свой стакан и трубку.
— Дорогая моя миссис Флашпул, если моя свобода является для вас непреодолимым искушением, я больше никогда не стану ни пить, ни курить в вашем присутствии. Только скажите!
— Нам со Стеннетом совершенно чужды подобные искушения. — с возмущённым достоинством сказала миссис Флашпул, — а равно и желания предаваться любому другому пороку!
— Да и аминь! — откликнулся мистер Флашпул с едва заметной ноткой грусти в голосе.
Брэддок заговорил снова, да так и проговорил
