что Бог совершенно ясно явил на это Свою волю.
— И как же Он это сделал? — мягко спросила Энн.
Чарльз наклонился вперёд, глаза его засияли, и он с жаром проговорил:
— Это-то и есть самое удивительное! Представляете, стоит мне только открыть Библию, как я сразу же натыкаюсь на какие-нибудь слова про евреев или Израиль!
Я чуть было не рассмеялся вслух, но Энн взглядом остановила меня. Ричард уныло повесил голову.
— Чарльз, дорогой, почему тебе так плохо в колледже? — вдруг спросила Энн.
У меня сразу возникло ощущение (как иногда бывает в разговорах с Энн), что каким-то непонятным образом я пропустил самое главное. Разве Чарльз хоть словом обмолвился о том, что ему плохо в колледже?
Когда Чарльз, наконец, немного успокоился и вытер слёзы, выяснилось, что весь прошлый семестр он чувствовал себя таким одиноким и никчёмным грешником, что сейчас готов был на что угодно, только бы не возвращаться.
После того, как мы немного помолились, а Чарльз съел три куска торта и выслушал от Энн немало хороших советов, он сказал, что, наверное, всё же снова поедет учиться.
Ричард ужасно обрадовался. Даже улыбнулся! Как только Энн обо всём догадалась? И почему Чарльз не поговорил с собственной матерью? Ничего не понимаю.
Читать было слишком поздно. Снова долго не мог уснуть, нервно раздумывая про пятницу. Господи, скажи, что` я должен говорить всем этим людям? Я вообще ничего не знаю! Что я им скажу? Что?
Среда, 15 января
Сегодня вечером уселся читать Ланчингтона в надежде получить два-три полезных совета. Книга просто потрясающая! Не знаю, когда этот Ланчингтон успевает есть и спать. Вся его жизнь — сплошная череда поразительных чудес в буквальном смысле слова! Все его встречи, разговоры и дела словно взяты прямо из Нового Завета. Да что там! Если верить этой книжке, то, пожалуй, даже Новый Завет начинает казаться довольно ранней и не слишком удачной репетицией жизни великого Ланчингтона.
Этот человек не знает, что такое сомнение, депрессия, уныние или неудачи. Всякий, кто попадается ему на пути, немедленно обращается к Богу, и ничто, абсолютно ничто не способно сокрушить его дух. Что же до контактного благовестия, то у меня создалось такое впечатление, что стоит Ланчингтону только выйти за порог своего дома, как до того пустая улица вмиг наполняется громадными толпами людей, яростно пихающими друг друга в надежде пробраться к нему поближе, чтобы он поскорее привёл их к покаянию.
Дочитав последнюю страничку, обессилено откинулся на спинку кресла.
С удивлением обнаружил где-то в глубине души слабое, но настойчивое желание дать Ланчингтону хорошего пинка, улучив минутку между чудесами. Решительно отверг это недостойное побуждение как очередное искушение сатаны и набрал номер Леонарда.
— Привет, Леонард, — сказал я. — Вот, хотел рассказать тебе об одной классной книжке про благовестие, которую я только что прочёл. Думаю, что в пятницу мы с тобой должны пойти по стопам этого человека — выступить в вере, будучи облачёнными в духовное всеоружие, заранее зная, что победа уже за нами.
— Ага, давай, — согласился он. — Только может сначала всё-таки заглянем в «Уютный уголок» и пропустим по маленькой для храбрости, а?
Когда я буду писать свою духовную автобиографию, про Тинна там не будет ни одного слова, а если всё-таки будет, то мне явно придётся сделать его поумнее и поприличнее. Вместо того чтобы предлагать мне «пропустить по маленькой», он скажет в ответ: «Аминь, брат! Аллилуйя!»
Четверг, 16 января
Сегодня специально ушёл с работы пораньше, чтобы навестить Билла и Китти Доув, наших любимых стариков из церкви. Когда я пришёл, они сидели у камина и пили чай с рогаликами. Они оба всегда улыбаются так, словно у них внутри приветливо вспыхивает крохотный, лучистый огонёк.
— Ой, Адриан, садись скорее, — засуетилась Китти. — Пока рогалики не остыли.
— Вот тебе и чаёк, — подхватил Билл. — Давай, садись вот здесь, у огня и расскажи, как там наш проказник Джеральд.
— Ох, уж этот Джеральд! — довольно засмеялась Китти. — Хи-хи-хи!
Рассказал им про Рождество, про тётушку Марджори и дядю Ральфа, про новую музыкальную группу Джеральда. Они кивали головами, тихонько светились изнутри и снова кивали.
— Ну а сам ты как? — спросил Билл. — У тебя что новенького?
Рассказал им о том, что в пятницу собираюсь идти благовествовать.
Китти расплылась в счастливой улыбке.
— Какой же ты молодец! — воскликнула она. — Значит, хочешь рассказать людям о нашем дорогом Господе Иисусе? Он будет очень доволен!
Внезапно почувствовал себя маленьким и слабым. В горле у меня запершило, а к глазам подступили слёзы.
— Всё совсем не так, — выдавил я из себя. — Никакой я не молодец…
— Ну конечно, молодец, — вмешался Билл. — Знаешь, как сильно Бог тебя любит? До смерти, вот как — значит, ты и вправду молодец! Давай-ка, съешь ещё рогалик и не говори глупостей.
Ушёл от них с приятным чувством сытости.
Группа сегодня была хорошая. Только в конце Дорина Кук сказала: «Я хотела с вами поделиться, чисто конфиденциально и исключительно для молитвы: вы уже слышали про Реймонда?», но Эдвин тут же мягко остановил её и попросил не сплетничать.
Снова приходили мистер и миссис Флашпул. Опять всю дорогу молчали. Только когда Джеральд предложил миссис Флашпул чашечку кофе, она сказала: «Нет, спасибо. Раньше во плоти я употребляла, но сейчас уже нет».
Перед сном спросил у Энн, почему она так неохотно согласилась позвать их на ужин. Она медленно покачала головой и сказала, что не знает. Странно…
Интересно, что Дорина собиралась рассказать нам насчёт Реймонда?
Пятница, 17 января
Глупая, бестолковая молитва. Весь в холодном поту. Сначала попросил Бога дать мне знамение насчёт того, что вечером всё пройдёт удачно. Потом вспомнил отрывок, о том, что знамения ищет «род лукавый и прелюбодейный», и мне стало стыдно. Потом вспомнил, что Иоанна Крестителя тоже одолевали сомнения, когда он сидел в тюрьме, и слегка приободрился. Потом вспомнил Фому Неверующего, и мне опять стало стыдно, но потом вспомнил Гедеона с его овечьей шкурой и снова повеселел.
Так бы оно и продолжалось, если бы Энн не крикнула снизу, что пора идти на работу.
Джеральд оставил мне крохотный серебряный значок в виде креста и записку: «Доброй охоты, Маугли!»
Вечером перед выходом так нервничал, что за ужином не смог проглотить ни кусочка. Минут десять искал Библию, которая, если что, вполне могла бы сойти за какой-нибудь роман Диккенса. Наконец, выбрал одну поменьше.
Леонард явился ровно в семь, прижимая к сердцу огромную семейную Библию с медными застёжками. Его мама очень хотела, чтобы он взял именно эту Библию, потому что её дедушка брал эту реликвию с собой, когда благовествовал на улице в 1906 году. Тинн был одет в нелепый старомодный чёрный костюм и смахивал на сотрудника похоронного бюро. Оказалось, это его лучший костюм.
Мы заняли свою позицию около кафе. У Леонарда был вид психически неуравновешенного религиозного маньяка, которого на вечер выпустили из лечебницы в сопровождении одного из смотрителей. Вскоре у меня внутри поднялось тоскливое чувство безнадёжности. Всякий раз, когда я всё-таки отваживался заговорить с кем-нибудь из посетителей, Леонард, как испорченная пластинка, повторял мои слова.
Посетитель: Здрасьте!
Я: Холодновато сегодня, а?
Посетитель: (посмеиваясь) Это точно!
Леонард: Холодновато сегодня, а?
Леонард: Холодновато сегодня, а?
Посетитель: (подозрительно) Э-э-э… Да, не жарко… (торопливо уходит).
Или
Я: Простите…
Посетитель: Слушаю вас.
Леонард: (в нервном параличе) Простите…
Леонард: Э-э-э… Простите нас,.. пожалуйста.
Посетитель: (глядя на его жуткий костюм и Библию под мышкой) Да пожалуйста. С удовольствием прощаю (торопливо уходит).
Что и говорить, не самые удачные духовные беседы нашего времени! В конце концов, мы оба страшно проголодались и зашли в кафе погреться и перекусить. Сами того не замечая, разговорились с одним из посетителей по имени Тед, который сидел рядом за стойкой и с аппетитом уплетал рыбу с жареной картошкой. Мы поговорили о том, о сём, как вдруг до Леонарда дошло, что это, может быть, как раз тот самый случай; он сделал большие глаза и начал беззвучно, но напряжённо шептать мне из-за спины Теда: «Давай, обращай его скорее!» От этого меня окончательно парализовало. Наконец, осмелился, заикаясь, спросить у нового знакомого, не считает ли он, что в обществе следует делать больший упор на христианские ценности. Потом мы очень даже неплохо поговорили, и, хотите верьте, хотите нет, но под конец Тед пообещал в воскресенье прийти к нам в церковь!!!
Уже на улице, перед тем, как разойтись по домам, Тед повернулся ко мне и сказал:
— Кстати, говоря о христианских ценностях — я ведь как раз поэтому по пятницам прихожу сюда ужинать. Живу-то я прямо возле клуба, а последнее время там каждую пятницу репетирует какая-то шайка длинноволосых молокососов. Такой дикий грохот поднимают своей «музыкой», что просто держись. Вот уж это точно пора прекратить… Ну ладно, в воскресенье увидимся. Пока.
Позднее, когда Леонард отправился домой, счастливо распевая «один есть, один есть!» на мотив битловского «Let It Be», я, убедившись, что Джеральда нет, пересказал Энн все слова Теда про «дикий грохот» в клубе.
— Представляешь, что будет в воскресенье, — шёпотом воскликнул я, — когда он придёт и увидит, что шайка длинноволосых молокососов, из-за которой он по пятницам ходит ужинать в кафе, играет в нашей церкви, а один из главных молокососов — мой собственный сын?!
— Уж не знаю, что будет, — ответила Энн, — но думаю, что всё обойдётся. Вспомни, что ты рассказывал про Ланчингтона. Он наверняка не стал бы беспокоиться.
Ха! Ланчингтон! На моём месте он, наверное, воскресил бы всю жареную рыбу, которую подавали в кафе на ужин, и раздал бы каждой из них по евангелизационной брошюре.
Перед сном произнёс одну-единственную молитву: «Боже, спаси, пожалуйста, Теда. Аминь».
Суббота, 18 января
Сегодня утром почти полчаса провёл в ванной, приглаживая два упрямых хохолка по бокам, которые упорно продолжали торчать вверх, как рога у дьявола. Наконец, мне кое-как удалось их усмирить, но не успел я усесться за стол, как Джеральд, ворвавшийся на кухню, энергично взъерошил мне волосы.
— Ну что, — сказал он, — завтра великий день. Вчера Эдвин приходил нас послушать, и мы с ним железно договорились на воскресенье. Мам, пап, — он внезапно посерьёзнел, — я постараюсь сделать всё, чтобы завтра вам не пришлось за меня краснеть.
— Ну конечно, милый, — улыбнулась Энн.
Открыл было рот, но мои мысли яростно душили друг друга, и я так ничего и не сказал. Джеральд даже не заметил.
— Ну всё, мне пора, — бросил он, дожёвывая на ходу бутерброд. — Труба зовёт. И как это товарищи
