грешником?
— Найдётся, — сказал я мрачно, — если у тебя найдётся минутка поболтать с великовозрастным идиотом.
Билл усмехнулся:
— Знаю, знаю, — сказал он. — Да-а, попал ты, братец, в переплёт, что и говорить!
— Ты-то откуда об этом знаешь, Билл?
Он хмыкнул.
— Знаю и всё. Так вот, слушай: всё под контролем. Всё пойдёт так, как задумано.
— Под контролем?
— Ну конечно! Знаешь что, позвони-ка ты мне сегодня вечером, попозже, и скажи одно из двух. Или «Билл, ты — старый осёл, и я больше никогда не стану тебя слушать» — или «Привет, Билл. Бог держит всё в Своих руках». Договорились? Вот и ладно. Пока!
Тед с Симмондсом явились ровно в семь. Мы все расселись в гостиной с застывшими лицами, напряжённо ожидая, пока кто-нибудь что-нибудь скажет. Почему-то все смотрели в мою сторону.
Я чувствовал, что у меня внутри поднимается какой-то булькающий, безумный смех, который вот-вот вырвется наружу, но тут в дверь позвонили, и атмосфера немного разрядилась. Энн пошла посмотреть, кто пришёл, и вернулась с нашим новым соседом — тем самым, который курит трубку. Нисколько не смущаясь, он широко улыбнулся всем вокруг и представился как Фрэнк Брэддок.
— Только сегодня переехал, — весело объявил он. — Дай, думаю, загляну к вам, познакомлюсь со своими новыми соседями. Никто не возражает, если я закурю?
Вдруг он пристально посмотрел на меня.
— А вас зовут?..
— Адриан, — слабым голосом проговорил я.
— Значит, Адриан? Ага!
Он указал на меня трубкой:
— Знаете, — сказал он, добродушно улыбаясь, — я ещё никогда не видел, чтобы кто-нибудь подстригал свою изгородь зимой, в сумерках, да ещё и так, словно это дело государственной важности. Я ещё тогда решил, что непременно с вами познакомлюсь и обязательно спрошу, зачем вы это делали. Так вот — зачем?
С этими словами Брэддок опустился в кресло и со спокойным удовольствием начал набивать трубку.
Сроду не чувствовал себя так неловко.
Опустил голову, чтобы никто не видел моей красной физиономии. Подумал, что Симмондс, должно быть, потихоньку злорадствует. А потом вдруг решил — да ладно! Какая разница? Расскажу всем, как оно было, пусть себе смеются, а там хоть трава не расти! Поднял голову и уже собирался заговорить, но, к своему несказанному изумлению, заметил, что Симмондс (у которого от волос остались только небольшие кустики за ушами) тоже сидит смущённый и красный, как рак.
— Вообще-то… — заикаясь, промямлил он, — я надеялся, что сегодня мы не будем говорить об этом…
— Вы о чём? — удивлённо спросила Энн.
— Да видите ли… — Симмондс нервно откашлялся, — я тогда как раз с женой поцапался, и когда вы подошли, — кивнул он мне, — и начали что-то там говорить про христианство, я не выдержал и выдал вам вместо жены по полной программе. Ну и, понятно, прежде всего, вспомнил про изгородь. Я ведь мимо вашего дома каждый день хожу, а она и вправду немного мешала, не сильно, но всё-таки… Только почему-то, — он подался вперёд, и лицо его оживилось, — вместо того, чтобы поставить меня на место, вы тут же пошли и без единого слова всё подстригли. Вот я и подумал, что вы, должно быть,.. ну, как бы это сказать… не такой, как все.
Он покраснел ещё больше.
— После этого я и струсил. Верьте или не верьте, но с того самого дня я даже на работу ходил другим путём, чтобы не идти мимо вашего дома, а то ещё, не дай Бог, столкнёмся, — он удручённо рассмеялся. — Глупо, конечно, но вот такой уж я, видно, дурак!
Я поймал на себе взгляд Энн и поспешно отвернулся.
— А потом, — продолжал Норман, — Тед мне рассказал, что начал ходить в церковь, и я подумал: «Дай-ка и я тоже посмотрю, что там и как». Вот он для начала и пригласил меня к вам. И когда… когда я увидел, чей это дом, то чуть было не сбежал. Но потом вспомнил, как вы подстригли изгородь, и сказал сам себе: «Будь что будет! Уж коль решил, надо идти. Сказав “А”, скажи и “Б”». Вот и пришёл.
Он с явным облегчением откинулся на спинку кресла. Я огляделся. Тед смотрел на меня с благоговейным восхищением, как на святого Франциска Ассизского наших дней. У Энн был вид человека, только что нашедшего последнее звено труднейшей головоломки. Джеральд спрятал лицо в ладони, но плечи его тихонько тряслись, а Фрэнк Брэддок наклонился вперёд, неотрывно глядя на меня, и в глазах его светилась забавная полувыжидательная улыбка.
— Знаете, Норман, — сказал я, — на самом деле всё было не так. Я подстриг изгородь, потому что мне было ужасно стыдно и неловко. Я так злился, что готов был насильно скормить вам все обрезки. И ещё… (самое трудное признание)… Я ведь тоже начал ходить на работу другой дорогой, а жене сказал, что чувствую на это ведение Духа… Вот… Ну и каша заварилась, подумать только!
В общем, всё встало на свои места. Мы долго смеялись, а потом хорошо поговорили. Правда, Брэддок почти сразу ушёл. Я проводил его до двери. Перед тем, как попрощаться, спросил:
— Фрэнк, скажите, а вы — христианин?
Он поднял лохматую бровь:
— А вы угадайте!
Не знал, что на это сказать. Жутко неловкое положение. Так ничего и не понял. В ответ на моё молчание он просто похлопал меня по плечу и зашагал по дорожке к своему дому. На ходу обернулся и прокричал: «Пока, дружище!» Странный он человек.
Когда все ушли, Энн принесла мне чашку чая и крепко меня обняла:
— Милый, — сказала она, — ну зачем ты так всё усложняешь?
— Да ладно тебе, мам, — сказал Джеральд. — Папа не был бы папой, если бы сам не усложнял себе жизнь.
Уже хотел пойти спать, но вспомнил про Билла. Тут же позвонил ему и, когда он поднял трубку, сказал:
— Билл, ты — старый осёл, и я больше никогда не стану тебя слушать.
Он хмыкнул.
— Значит, всё прошло хорошо?
— Да, Билл, — ответил я. — Бог всё держит в Своих руках.
Четверг, 30 января
Пошёл на работу короткой дорогой.
Почувствовал внезапную тоску, вспомнив о том, что вечером к нам должны прийти Флашпулы. Как было бы хорошо хоть один вечер провести дома, без всяких сложностей! Но нет, мы ведь христиане, так что ни на что подобное и надеяться не стоит.
Пришёл домой пораньше. Энн была сильно не в духе из-за того, что целый день прибиралась в доме и готовила ужин. Сели с ней за стол, чтобы спокойно выпить чаю. Джеральд заскочил на кухню, взглянул на сильно подгоревший пирог с джемом, сиротливо примостившийся у плиты, и сказал:
— Вижу, мам, ты сегодня действовала вразрез со своими духовными дарами.
— Это почему же? — тихо спросила Энн ледяным голосом.
— Потому что или тебе, или противню явно не хватило помазания, — ответил Джеральд и, легко увернувшись от мокрой тряпки, поспешно выскользнул за дверь, пока Энн не подыскала себе новых боеприпасов.
— Он просто шутит, — сказал я.
— Неужели? — саркастически усмехнулась Энн.
Флашпулы пришли в половине восьмого. Мы сразу же сели за стол. На первый взгляд кажется, что миссис Флашпул состоит из чёрных пластиковых пакетов, до половины наполненных водой. Войдя в столовую, она огляделась вокруг и произнесла:
— Как вам, наверное, сложно, дорогуша, содержать такой большой дом в должном порядке. Ах, как же мы нуждаемся в постоянном присутствии Всемогущего Спасителя, даже при выполнении самых мелких женских обязанностей!
Мистер Флашпул, который удивительно похож на старые чёрно-белые фотографии знаменитого женоубийцы Криппена, открыл рот и глубоким замогильным голосом провозгласил:
— Да и аминь!
С той минуты Энн не сказала почти ни одного слова. Миссис Флашпул долго и подробно рассказывала нам, как она обратилась от мирских дел и похотей, будучи омытой драгоценной кровью Агнца, и как, благодаря этому, сумела отвернуться от всего, что когда-то делала «во плоти». Все её слова отдавали какой-то сыростью. От вина она отказалась, твёрдо провозгласив, что христианам вообще стыдно держать в доме такую гадость, поскольку употребление алкоголя приводит ко всякого рода невоздержанности. Тут мистер Флашпул издал ещё одно гнусавое «да и аминь!» К предложению выпить кофе они тоже отнеслись неодобрительно, назидательно сообщив нам, что кофеин имеет свойство нездоровым образом стимулировать организм.
Джеральд с совершенно серьёзным лицом спросил у миссис Флашпул, любила ли она купаться и загорать на пляже, когда была ещё во плоти. Она пылко ответила, что её физическая плоть больше никогда не возбудит ни в одном мужчине чувственной страсти и похотливых желаний.
Мистер Флашпул широко открыл рот, чтобы сказать «да и аминь!», но передумал и снова его закрыл.
Дальше миссис Флашпул с горящими глазами заговорила об опасностях оккультизма и вскоре так распалилась, что в уголках её рта выступила пена, которую ей пришлось вытереть красной бумажной салфеткой.
Обрадовался, когда около десяти вечера они, наконец-то, засобирались домой. Уже выйдя за порог, миссис Флашпул повернулась к Энн и сказала:
— Большое спасибо за угощение, дорогуша. Теперь вы должны прийти к нам, чтобы поужинать по-настоящему.
Из-за закрытой двери мы услышали ещё одно, последнее «да и аминь!», произнесённое мистером Флашпулом на пути к своей еженощной участи.
Я посмотрел на Энн и сказал:
— Ну и что ты думаешь?
У неё редко бывает такой угрюмый вид.
— Что ж, — сказала она, — надо отдать им должное: они определённо вызывают у слушателей рвотный рефлекс. Я иду спать — во плоти. Ты идёшь?
— Да, — ответил я. — Да и аминь!
Пятница, 31 января
Сегодня снова зашёл в клуб, послушать «Дурные вести для дьявола». Джеральд говорит, что Элси (флейта) и Уильям (вокальная истерия) без ума друг от друга. Надо сказать, что любовь нисколько не угасила его творческий пыл. Когда он поёт, слова всё равно выскакивают из него, как крысы из горящего сарая. Позже он поведал мне, что если Господь уготовил ему путь всемирно известной рок-звезды, то он готов повиноваться Божьей воле, даже если для этого ему придётся путешествовать по всему миру, останавливаться в шикарных отелях и зарабатывать баснословные деньги. Есть только одно препятствие: его отец хочет, чтобы он занял своё место в семейном деле и начал продавать фрукты и овощи в их магазинчике на Хай-стрит.
Сказал, что если всю оставшуюся жизнь ему придётся продавать бананы и капусту толстым старушенциям, то лучше уж умереть прямо сейчас.
Юная Элси, вместе со мной слушавшая его излияния, вспыхнула от сочувственного негодования и сказала, что останется с Уильямом и будет преданно поддерживать его «до самой смерти».
