Уильям и попросил меня поговорить с его отцом насчёт сегодняшней репетиции. Как выяснилось, в качестве наказания Джордж на две недели запретил ему всю музыку. Может, мне удастся уговорить его передумать? Только большая просьба: ничего не говорить об этом Элси, ведь она такая ранимая и её лучше не расстраивать. Обещал, что попробую. Почувствовал себя кем-то вроде лауреата Нобелевской премии мира.

Через десять минут в дом с грохотом ворвался Джеральд, чтобы попросить меня поговорить с отцом Уильяма насчёт сегодняшней репетиции. Не дожидаясь ответа, бросил мне: «Спасибо, пап!» и выскочил за дверь. Через секунду снова влетел на кухню и попросил ничего не говорить Уильяму и Элси, чтобы они не подумали, что он вмешивается. Тут же опять выскочил за дверь, крича во всё горло: «Пока, пап! Ты настоящий друг! Увидимся!»

Как только дверь за ним захлопнулась, затрещал телефон. Это была Энн. Она поехала в магазин, но по дороге остановилась, чтобы позвонить мне. Оказалось, она только что случайно встретилась с Элси Берлесфорд, и та рассказала ей о несчастьях Уильяма.

— Бедняжка Элси была почти в истерике, — сказала Энн. — Адриан, милый, Джордж очень тебя уважает. Может, ты ему позвонишь, поговоришь с ним? Да, кстати, не говори, пожалуйста, Элси о том, что я всё тебе рассказала. Она просила никому ничего не говорить, а ты ведь знаешь, как она на всё реагирует! Ну ладно, милый, я пойду. Скоро вернусь.

Положив трубку, я уставился на телефон в каком-то изумлённом оцепенении. Однако изумление моё только усилилось, когда он зазвонил снова. Это был Эдвин, отец Элси. Сказал, что Элси только что высказала ему довольно категоричное мнение насчёт того, что Джорджу Фармеру необходимо получить освобождение от духа гнева и нетерпимости, и потребовала, чтобы её отец, будучи старшим пресвитером церкви, немедленно этим «занялся».

— Только ты ведь и сам понимаешь, — вздохнул Эдвин, — что дело здесь не в каком-то там духе. Просто Джордж человек вспыльчивый, горячий, вот его иногда и захлёстывает. В конце концов, Уильям действительно немного виноват. Короче, я вот что звоню: вы ведь с Джорджем прекрасно ладите, так, может, ты с ним поговоришь, остудишь его маленько? Иначе я за Элси не ручаюсь. Глядишь, ещё заявится к Фармерам с осиновым колом и связкой чеснока. Да,.. и я бы очень тебя попросил: не говори никому, что я звонил, ладно? Элси только мне рассказала, да и то под большим секретом. Договорились?

— Да, но…

— Вот и славно. Ну, тогда пока, до воскресенья!

Когда я положил трубку, моим единственным утешением была мысль о том, что больше не осталось ни одного человека, который мог бы мне позвонить. Совершил роковую ошибку, решив принять ванну. Не успел я погрузиться в горячую воду и с облегчением выдохнуть блаженное «а-а-а!..», как этот треклятый аппарат опять затрезвонил. Выскочил из ванной, завернувшись в полотенце, с твёрдым намерением дать быстрый и твёрдый отпор очередному члену фан-клуба Элси Берлесфорд, кем бы он ни оказался. Это она-то ранимая? Судя по всему, что я о ней знаю, она такая же ранимая, как лавина на горном склоне! Поднял трубку.

— Алло! Это ты, Адриан? Я не помешал?

— Привет, Джордж, — ответил я. — А я как раз собирался тебе позвонить насчёт…

— Слушай, старина, — прогудел Джордж, — будь другом, сделай доброе дело! Видишь ли, какая штука… Я тут на днях погорячился — Уильям, болван этакий, забыл написать «не», и без «не» всё получилось наоборот… Короче, я рассердился и сказал, что запрещаю ему две недели ходить на репетиции, а теперь думаю, что это, пожалуй, чересчур. В общем, я бы пошёл на попятную, но так, чтобы он не думал, что им удалось меня разжалобить. Вот я и звоню…

— Ну?

— Хотел тебя спросить: если ты не против, я бы сказал Уильяму, что это ты уговорил меня его отпустить. А? Ты как, не возражаешь?

— Нет, — ответил я. — Валяй, говори. Ладно, пока.

Вернулся в слегка подостывшую ванну и сказал Богу:

— А ведь верно говорят, что пути Твои неисповедимы!

Позднее заглянул в клуб. Когда Уильям закончил, по своему обыкновению, изображать человека, которому уронили бетонную плиту сразу на обе ноги, Элси подошла ко мне и уставилась на меня распахнутыми глазами, в которых светилось неподдельное восхищение.

— Знаете, мистер Пласс, кого вы мне напоминаете? — спросила она.

«А-а! Вот оно! — подумал я. — Знаменитый лауреат Нобелевской премии мира пожинает свои лавры!» Ничего, небольшая доля восторженного обожания ещё никому не повредила.

— Кого? — спросил я вслух.

— Черепашек-ниндзя, — сказала Элси.

Суббота, 8 февраля

Решил пойти в христианский книжный магазин и поискать что-нибудь про сомнения и замешательства. Когда я обратился к продавцу, он переспросил: «Сомнение?» таким тоном, словно я попросил у него мешок древесного угля. Наконец отыскал в заднем ряду секции «Христианское слесарно-водопроводное дело» аудиокассету под названием «Краткий коррекционный курс для колеблющихся католиков». Автор — д-р Уильям Уорплдон или, как его ещё называют, «Уиндолен Уорплдон». Вечером сел послушать. Очень надеялся услышать ясное и чёткое учение насчёт небес, смерти и всего остального, о чём я последнее время так много думаю. Кассета началась так:

«Меня зовут доктор Уорплдон. Приветствую тебя, колеблющийся брат или сомневающаяся сестра. Мой курс разделён на три раздела, первый из которых состоит из двух частей. Часть «А» будет, в свою очередь, рассматриваться с четырёх точек зрения, первую из которых можно подразделить на две секции. Начальная из них разбивается на четыре основные категории, начиная с многоаспектной темы, причём главный её аспект будет обозначаться шестью заголовками, и на первый из них мне хотелось бы посмотреть с двух сторон, одна из которых состоит из пяти компонентов, из коих первый естественным образом подразделяется на семь частей, начиная с введения, включающего в себя три главных момента, относящихся к первой части заглавного пункта на начальной стадии первого утверждения развёрнутого шестиступенчатого аргумента, посвящённого теме колебаний, сомнений и замешательства в церкви…»

Должно быть, я проснулся от щелчка магнитофона. Боюсь даже думать о том, как Уорплдон разговаривает с теми, кто не страдает от сомнения и замешательства и всё прекрасно понимает.

Кое-как дотащился до кровати, чувствуя себя жалким и несчастным. Энн спит, с ней не поговоришь. Джеральд оставил у меня на подушке записку, где сказано, что если составить анаграмму слов «райские врата», получается «край сети и рва», и теперь он тоже крепко спит.

Только я не сплю. Я и Бог.

Помоги мне, Боже! Я ничего не понимаю!

Воскресенье, 9 февраля

Сегодня к нам в церковь опять приходил тот самый монах. Эдвин попросил его ответить на наши вопросы. Убрал тянучки в карман, даже не открыв упаковки. Отец Джон выглядел бледным и усталым, но на минуту я всерьёз подумал, что за его спиной, должно быть, зажгли софит, потому что мне показалось, что вся его фигура словно бы светится. Он сидел перед нами на стуле и молча ждал.

Первый вопрос задала миссис Флашпул.

— Мне кажется весьма странным, ваше преподобие — вы уж извините, но, придерживаясь библейских принципов, я не могу называть вас отцом, — что в своей предыдущей проповеди вы практически не упомянули о Божьем суде по отношению к грехам, совершённым во плоти. Хотя, быть может, вы не ощущаете себя грешником?

Отец Джон моргнул.

— Да что вы! Я — сущий негодяй, — объявил он с энтузиазмом, — но я всё время ощущаю, что меня простили, простили от всей души. Видите ли, Бог очень меня любит, так же сильно, как и вас. Ведь это не мы сами, а Он задумал нас спасти.

Он показал на миссис Флашпул и продолжал:

— Если бы вы совершили самый непристойный грех со всеми людьми, живущими на вашей улице, но потом пришли к Богу и сказали: «Боже, мне правда, искренне, от души стыдно и горько за всё содеянное, и я прошу у Тебя прощения», Он тут же ответил бы: «Прекрасно! Тогда давай начнём всё сначала!» Правда, замечательно?

Миссис Флашпул, которая, по-видимому, безуспешно пыталась переварить мысль о том, как она совершает непристойный грех со всеми своими соседями, плеснулась на своё место с таким видом, будто у неё перехватило дыхание.

Леонард Тинн наклонился ко мне и шепнул:

— Он верит совсем не в такого Бога, как я. У него Бог хороший!

Неожиданно поднялся на ноги. Почувствовал себя так, будто мне лет шесть, не больше.

— Мне не хочется умирать…

— Конечно, — ответил отец Джон. — Мне тоже не хочется. Жизнь — прекрасная штука. Уверен, что Иисусу тоже не хотелось умирать. У Него ведь были друзья, родные, удивительный мир вокруг, смех, слёзы, работа — я ничуть не сомневаюсь, что Он всё это очень любил.

— Но небеса… Сама мысль о небесах кажется мне такой… Не знаю, как сказать…

— Как вас зовут? — спросил монах.

— Адриан.

— Скажите мне, Адриан, чем вы больше всего интересуетесь? Что вам больше всего нравится — на самом деле?!

— Крикет.

Не собирался говорить правду. Само вырвалось.

— Значит, — кивнул отец Джон, — для вас, Адриан, Богу придётся сделать небеса по крайней мере такими же интересными и увлекательными, как выигрыш сотни в матче против Австралии на стадионе «Лордс». Кстати, это ваша жена, рядом с вами?

Энн улыбнулась и кивнула.

— Так что, если Адриан вдруг рухнет на землю от сердечного приступа и будет на грани жизни и смерти, теперь вы знаете, что делать.

— Ага, — рассмеялась Энн. — Быстренько нацеплю на него пару щитков.

Почувствовал себя так, будто кто-то распахнул окна и впустил свежий воздух в душную комнату. Вернувшись домой, мы мирно и вкусно пообедали. Я пригласил Леонарда, который притащил с собой целых три бутылки вина! Мы с Энн, зная его проблемы с алкоголем, постарались выпить как можно больше, чтобы ему ничего не досталось. Леонард остался трезвым, на Энн вино как будто и вовсе не подействовало, а вот я оказался в положении футбольной команды, за которую болеет Джеральд: сплошные неуверенные попытки хоть как-то подняться и сохранить своё достоинство, так и не увенчавшиеся успехом.

Понедельник, 10 февраля

Весь день чувствую себя совершенно счастливым!

Всё ещё не хочу умирать, но почему-то знаю, что всё будет в порядке.

Настоял на том, чтобы вечером мы все вместе сходили в кино. В кинотеатре выяснилось, что сегодня идёт только два фильма: «Исповедь сумасшедшего помидора» и «Одинокий енот по кличке Счастливчик».

Сразу возвращаться домой нам не захотелось, и мы выбрали енота. Нам с Энн даже понравилось, но Джеральд сказал, что почти весь фильм составлял свежую анаграмму и