Вискара или Эримбальда. Тени приближались к вагону. И это оказывался г-н де Камбремер, окончательно рассорившийся к этому времени с Вердюренами, который провожал своих гостей и от лица своей матери и своей супруги просил разрешения «похитить» меня и на несколько дней водворить в Фетерн, где прекрасная музыкантша, готовая пропеть мне всего Глюка, должна была сменить известного шахматиста, предоставленного к моим услугам, чтобы сыграть со мной несколько великолепных партий, причем ничто не должно было мешать ни рыбной ловле, ни катанию на яхтах по заливу и даже обедам у Вердюренов, ибо маркиз честью клялся мне «отпускать» меня туда, обещая лично отвозить и привозить меня, дабы чувствовать себя уверенным и избежать лишних затруднений. «Я не думаю, чтобы вам было полезно забираться туда наверх. Я знаю, что моя сестра едва переносит это. Она вернулась бы в ужасном состоянии. Сейчас она неважно чувствует себя. Ах, вот как, и у вас был сильный приступ. Значит, завтра вы едва будете держаться на ногах!» При этом он корчился от смеха, вовсе не потому, что отличался бессердечием, а по той же причине, по которой на улице не мог видеть без смеха падающего хромого или слышать разговор с глухим. «Ну, а раньше? Как, у вас ничего не было в продолжение двух недель! Но знает ли — это чудесно! Вам надо было бы съездить в Фетерн и переговорить с моей сестрой о вашем удушье». В Энкарвиле появлялся маркиз де Монпейру, которому не удалось попасть в Фетерн из-за охоты; он выходил «к поезду» в охотничьих сапогах, в шляпе с фазаньим пером, желая обменяться рукопожатием с проезжавшими туда, а заодно и со мной, кстати сообщая, что его сын приедет ко мне на этой неделе, в любой день, наиболее удобный для меня, заранее выражая мне при этом благодарность за прием сына и покорнейшую просьбу как-нибудь приохотить его к чтению; или то был г-н де Креси, который, по его словам, приходил сюда переваривать свой обед и выкурить трубку, однако с удовольствием принимая одну или даже несколько сигар и при этом говоря мне: «Ну, так как же? Вы мне не назначаете день нашего лукулловского обеда? Разве нам нечего сказать друг другу? Разрешите мне напомнить вам, что мы застряли на середине, выясняя тот и другой род Монгомери. Необходимо закончить это. Я рассчитываю на вас». Между тем остальные приходили сюда только за покупкой газет. Из них многие болтали с нами, и я частенько подозревал, что они оказались на платформе или на станции, наиболее близкой к их крошечному замку, ибо не имели других занятий, кроме этой минутной встречи со знакомыми. Ведь по существу эти остановки маленького поезда были такой же светской обстановкой, как любая другая. И сам поезд словно осознавал выпавшую ему роль, он усвоил какую-то почти человеческую мягкость; смиренно, терпеливо, он бесконечно поджидал запоздавших и, отойдя от станции, снова останавливался, подбирая махавших ему людей; люди бежали за ним, запыхавшись, в чем было их сходство с ним, между тем как их отличие заключалось в том, что они спешили изо всех сил, тогда как он двигался с разумной медлительностью. И вот теперь ни Эрменонвиль, ни Арамбувиль, ни Энкарвиль не вызывали более передо мной даже сурового величия норманнских завоеваний, вряд ли сами радуясь тому, что теперь с них сорван покров необъяснимой грусти, некогда в вечернем тумане обволакивавший их. Донсьер! Ведь для меня долго сохранялось в этом названии представление об освещенных витринах, сочной дичи и улицах, полных ледяной прохлады, даже после того, как я вполне ознакомился с ним и разбил свою мечту. Донсьер! Теперь это было только станцией, где в поезд садился Морель, Эглевиль (Aquilaevilla) — станцией, где нас обычно дожидалась княгиня Щербатова, Менвиль — станцией, где обычно выходила Альбертина, если вечер был хорош и она желала на несколько мгновений продлить свое пребывание со мной, еще не чувствуя себя усталой, ибо отсюда ей оставалось пройти только одну лишнюю тропинку по сравнению с Парвилем (Paterni villa), чтобы добраться домой. Я не только не испытывал больше мучительного страха одиночества, охватившего меня здесь в первый вечер, но даже перестал опасаться его возникновения или тоски по родине на этой земле, которая могла взрастить не только каштаны или тамариски, но и длинную цепь дружеских привязанностей на всем протяжении нашего маршрута, иногда разрывая ее, как цепь голубоватых холмов, порою пряча их за выступом утеса или придорожными липами, однако на каждой станции неизменно высылая навстречу мне любезного дворянина, который прерывал мой путь сердечным рукопожатием, не давая мне соскучиться и выражая готовность сопутствовать мне в случае необходимости. На следующем вокзале меня ожидал новый друг, таким образом свисток маленького трамвайчика заставлял нас покидать одного друга, чтобы вскоре встретиться с другим. Между наиболее удаленными друг от друга замками и железной дорогой, огибавшей их, по которой двигался поезд с быстротой скорого человеческого шага, расстояние было так невелико, что в тот момент, когда перед залой ожидания, с платформы, нас окликали их владельцы, мы легко могли представить себе, что они делают это с порога собственного дома, из окна своей комнаты; в этом округе железнодорожный путь был просто провинциальной уличкой, а уединенное дворянское гнездо — городским особняком; и даже на тех редких станциях, где никто не встречал меня пожеланием «доброго вечера», тишина отличалась особой успокоительной и насыщающей полнотой, ибо я знал, что она соткана из сна моих друзей, давно уснувших в ближайшем замке, где с радостью встретят мой приезд, если мне вздумается разбудить их и просить у них гостеприимства. По обыкновению привычка так заполняет наше время, что у нас не остается ни одной свободной минуты несколько месяцев спустя по приезде в город, где сперва мы получили в наше полное распоряжение все двенадцать часов дня, и если бы теперь у меня случайно выпал свободный час, я не подумал бы употребить его на осмотр какой-нибудь церкви, или обойти кругом местность, изображенную Эльстиром, сравнивая ее с ранее виденным у него эскизом, а просто отправился бы к г-ну Фере сыграть еще одну партию в шахматы. Действительно, развращающее влияние и прелесть бальбекского края заключались теперь в том, что он превратился для меня в настоящую страну знакомств; если его территориальное распределение, различная жатва его посевов, распространившихся вдоль всего побережья, неминуемо придавали моим поездкам к столь разнохарактерным друзьям форму настоящего путешествия, то они же сводили и все значение этого путешествия к светским удовольствиям в качестве непрерывной цепи визитов. Когда-то, перелистывая обыкновенный «Ежегодник дворцов» на главе округа Ламанша, я испытывал такое же волнение, как при обращении к железнодорожному путеводителю, между тем как те же самые названия, когда-то столь волнующие для меня, сделались теперь настолько привычными, что я раскрывал путеводитель на странице Бальбек — Дувиль через Донсьер с тем же невозмутимым спокойствием, как любую адресную книгу. В этой долине, столь очеловечившейся для меня, склоны которой в моих глазах были усеяны многочисленными друзьями, я не различал крика совы или квакания лягушки в вечерних шумах, полных поэзии, — их заменило приветствие г-на де Крикето или возглас Бришо. В этой атмосфере гасли все тревоги, и этим воздухом, насыщенным лишь человеческими эманациями, было легко и чересчур покойно дышать. Теперь из всего этого, по крайней мере, я извлекал несомненное преимущество расценивать все явления исключительно с практической точки зрения. Женитьба на Альбертине представлялась мне просто безумием. 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Резкий поворот в сторону Альбертины. — Отчаяние на утренней заре. — Я тотчас же уезжаю с Альбертиной в Париж
Я только ждал случая для окончательного разрыва. И однажды вечером, — так как мама на другой день собиралась уехать в Комбре, где ей предстояло ухаживать за умирающей сестрой своей матери, оставляя меня в Бальбеке, чтобы я мог еще, в согласии с бабушкиными желаниями, подышать морским воздухом, — я объявил ей, что бесповоротно решил не жениться на Альбертине и в ближайшее же время перестану видеться с ней. Я был рад, что мог этими словами доставить моей матери удовлетворение накануне ее отъезда. Она и не скрыла от меня, что удовлетворение было для нее большое. Мне надо было объясниться и с Альбертиной. Возвращаясь вместе с ней из Ла-Распельер и чувствуя себя как-то по-особому счастливым и далеким от нее, я, когда «верные» вышли из вагона, кто — в Сен-Маре-ле-Ветю, кто — в Сен-Пьер-дез-Ифе, кто — в Донсьере, и теперь в вагоне остались только мы двое, решил наконец приступить к этому разговору. Истина, впрочем, заключалась в том, что та из бальбекских девушек, в которую я теперь был влюблен, хотя сейчас она отсутствовала, так же как и ее приятельницы, но должна была вернуться (мне было приятно с ними всеми, ибо в каждой из них для меня, как и в первый день, заключалась частица обшей для них всех сущности, и каждая из них как бы принадлежала к особому племени), — была Андре. Раз она снова через несколько дней должна будет приехать в Бальбек, она конечно сразу же навестит меня, и тогда, чтобы сохранить свою свободу, чтобы не жениться на ней, если я этого не захочу, чтобы иметь возможность поехать в Венецию, но пока что всецело располагать ею, — средство, которое я изберу, будет состоять в том, что я не буду показывать, будто сам стремлюсь к ней, и когда она придет и мы начнем беседовать, я ей скажу: «Как жаль, что не удалось встретиться несколько недель тому назад. Я влюбился бы в вас; а теперь мое сердце несвободно. Но это ничего не значит, мы часто будем видеться, так как та моя любовь приносит мне огорчения, и вы поможете мне утешиться». Я мысленно улыбался, представляя себе этот разговор, ибо таким путем я мог бы внушить Андре, что я действительно не люблю ее; она не устанет от меня, и я радостно и тихо буду наслаждаться ее нежностью. Но все это лишь усугубляло необходимость серьезно наконец поговорить с Альбертиной, чтобы не допустить себя до грубых поступков, а поскольку я принял решение посвятить себя ее подруге, надо же было ей, Альбертине, знать, что я ее не люблю. Надо было сказать ей это немедленно, так как Андре могла приехать со дня на день. Но когда мы подъезжали к Парвилю, я почувствовал, что нынче вечером у нас не хватит времени