Вот вы увидите, он среди обеда вдруг закурит папироску». — «Право, не знаю, почему вы не пожелали принимать его жену, — сказал Котар, — он тогда по-прежнему бывал бы здесь». — «Послушайте, да будете вы вести себя прилично, господин профессор, я же не принимаю непристойных женщин», — сказала г-жа Вердюрен, делавшая, напротив, в свое время все, что она могла, лишь бы заставить Эльстира вернуться, даже и с женой. Но до того как они поженились, она пыталась поссорить их, она говорила Эльстиру, что женщина, которую он любит, глупа, нечистоплотна, легкомысленна, что она воровала. На этот раз ей не удалось создать разлад. С салоном Вердюренов Эльстир порвал сам, и он радовался этому, словно человек, обратившийся к вере и благословляющий болезнь или превратность судьбы, которая заставила его уединиться и направила на путь спасения. «Он бесподобен, этот профессор, — сказала она. — Скажите прямо, что моя гостиная — дом свиданий. Но можно подумать, что вы не знаете, что такое госпожа Эльстир. Я предпочла бы принимать последнюю из девок. О, нет, такое лакомство не для меня. Впрочем, должна вам сказать, примириться с женой было бы тем более глупо, что муж ее меня не интересует, это же устарело, это даже не рисунок». — «Это удивительно для человека такого ума», — сказал Котар. — «О, нет, — ответила г-жа Вердюрен, — даже в то время, когда у него был талант, — а талант у этого плута был, хватило бы и на другого, — в нем раздражало то, что он совершенно не был умен». Чтобы вынести об Эльстире это суждение, г-же Вердюрен не пришлось дожидаться разрыва с ним и той поры, когда она разлюбила его живопись. Дело в том, что даже в то время, когда он еще входил в их кружок, Эльстиру случалось проводить целые дни с той или иной женщиной, которую г-жа Вердюрен справедливо или несправедливо считала «дурой», а это на ее взгляд не годилось для умного человека. «Нет, — сказала она беспристрастным тоном, — я считаю, что он и его жена прекрасно подходят друг к другу. Могу поклясться, что не знаю на всей земле более скучного существа и что я пришла бы в ярость, если бы мне два часа надо было провести вместе с ней. Но говорят, он считает ее умной. Ведь надо же признаться, наш Тиш был всегда прежде всего чрезвычайно глуп. Я помню, как он бывал без ума от особ, которых вы себе не можете и представить, от откровенных идиоток, которых никто не захотел бы в нашем маленьком клане. И что же? Он им писал, он с ними спорил, — он, Эльстир. Это не мешает тому, что у него были прелестные свойства, о, прелестные, прелестные и, разумеется, очаровательно-нелепые». Ибо г-жа Вердюрен была убеждена, что люди действительно замечательные совершают множество безрассудств. Мысль неверная, но заключающая в себе некоторую долю истины. Конечно, людские «безрассудства» невыносимы. Но неуравновешенность, которую мы обнаруживаем лишь через долгий срок, есть следствие проникновения в человеческий мозг тончайших элементов, для которых он обычно бывает неприспособлен. Таким образом, странности очаровательных людей раздражают, во вместе с тем не бывает очаровательных людей, которые при случае не проявляли бы своих странностей. «Вот давайте, я сейчас могу вам показать его цветы», — сказала она мне, видя, как муж ее делает ей знак, что можно вставать из-за стола. И она снова подала руку г-ну де Камбремеру. Г-н Вердюрен пожелал извиниться по этому поводу перед г-ном де Шарлюсом, как только отошел от г-на де Камбремера, и представить ему свои объяснения, главным образом ради удовольствия поговорить об этих светских тонкостях с титулованным лицом, оказавшимся в данный момент ниже тех, кто отводил ему место, на которое, как они считали, он имел право. Но прежде всего он счел долгом показать г-ну де Шарлюсу, что в умственном отношении он ставит его слишком высоко, чтобы предполагать, будто он может обратить внимание на такие пустяки. «Простите, — начал он, — что я заговариваю с вами об этих безделицах, представляю себе, как мало значения вы им придаете. Мещанские умы обращают на них внимание, но все другие, — художники, люди особого толка, — на них плюют. А я с первых же слов, которыми мы обменялись, понял, что вы того же толка». Г-н де Шарлюс, придавший этому обороту смысл весьма отличный, отстранился порывистым движением. После подмигиваний доктора, эта наглая откровенность Хозяина возмущала его. «Не возражайте, дорогой гость, вы того же толка, это ясно, как день, — продолжал г-н Вердюрен. — Заметьте, что я не знаю, занимаетесь ли вы каким-нибудь видом искусства, но это не необходимо. Этого не всегда достаточно. Дешамбр, который сейчас умер, играл в совершенстве, исправно, как машина, но был другого толка, сразу чувствовалось, что он другого толка. Бришо тоже другого толка. А Морель — нашего толка, моя жена — тоже, чувствую, что и вы нашего толка…» — «Что вы собирались мне сказать?» — прервал г-н де Шарлюс, который начинал успокаиваться насчет того, что хотел выразить г-н Вердюрен, но предпочитал, чтобы он менее громко выкрикивал эти двусмысленные слова. «Мы посадили вас всего-навсего налево». Г-н де Шарлюс, с улыбкой проницательной, добродушной и наглой, ответил: «Да полно! Это же не имеет никакого значения — здесь-то!» И к этим словам присоединился маленький смешок, свойственный только ему, — смешок, унаследованный им, вероятно, от какой-нибудь баварской или лотарингской бабушки, которой он в свою очередь достался от кого-нибудь из предков, так что он звенел, не меняясь, уже несколько столетий при маленьких старых европейских дворах, и это драгоценное звучание воспринималось как звучание некоторых старинных инструментов, ставших величайшей редкостью. Бывают моменты, когда для полноты обрисовки требовалось бы, чтобы к описанию присоединялось фонетическое воспроизведение речи, а характеристика такого персонажа, каким был г-н де Шарлюс, рискует остаться неполной за невозможностью передать этот смешок, столь тонкий, столь легкий, подобно тому, как некоторые произведения Баха никогда не исполняются адекватно, ибо в оркестрах отсутствуют те «маленькие трубы» с таким особенным звучанием, которым автор отводил то или иное место в партитуре. «Но, — отвечал задетый г-н Вердюрен, — это было сознательно. Я не придаю никакого значения аристократическим титулам, — прибавил он с той презрительной улыбкой, что появлялась на лицах стольких наших знакомых, которые, в противоположность моей бабушке и моей матери, отзывались ею на все то, чего они не имели, в присутствии счастливых обладателей, чтобы с помощью этой улыбки не дать им почувствовать их превосходство. — Но в конце концов, раз уж тут сказался господин де Камбремер и раз он маркиз, а вы только барон…» — «Позвольте, — высокомерным тоном ответил г-н де Шарлюс удивленному г-ну Вердюрену, — я также герцог Брабантский, владетель Монтаржи, принц д’Олерон, де Каранси, де Виазеджио и Дюн. Впрочем, это решительно ничего не значит. Вы не терзайтесь, — прибавил он с прежней лукавой улыбкой, которая расцвела при последних его словах. — Я сразу же увидел, что вы к этому непривычны».

Г-жа Вердюрен подошла ко мне, чтобы показать цветы Эльстира. Если поездка в гости на званый обед, это событие, давно уже ставшее для меня столь безразличным, теперь, благодаря тому, что оно облеклось в совершенно обновившую его форму путешествия вдоль берега с подъемом на высоту в двести метров над уровнем моря, дало мне, напротив, своеобразное опьянение, то это опьянение не рассеялось и в Ла-Распельер. «Ну вот, взгляните-ка на это, — сказала Хозяйка, показывая мне писанные Эльстиром огромные пышные розы, которые, однако, своим красным мягким цветом и пенистой белизной, может быть, слишком маслянисто выделялись на фоне жардиньерки, где были поставлены. — Как вы думаете, у него сейчас хватило бы силы нарисовать вот такое? Ведь здорово! И потом это прекрасно как вещь и забавно было бы потрогать. Не могу вам и сказать, до чего занятно было смотреть, как он их рисует. Чувствовалось, что его интересуют поиски этого эффекта». И взгляд Хозяйки мечтательно остановился на подарке художника, являвшемся выражением не только его большого таланта, но и долгой их дружбы, которая продолжала теперь жить только в этих воспоминаниях, оставленных им. За цветами, когда-то сорванными им для нее же самой, она еще словно видела красивую руку, рисовавшую их однажды утром, во всей их свежести, когда и те и другие, одни — на столе, другие — прислоненные к одному из кресел в столовой, могли украсить своим присутствием завтрак Хозяйки — еще неувядшие розы и их полупохожий портрет. Да, лишь полупохожие, ибо Эльстир не в силах был иначе смотреть на цветок, как пересадив его сперва в тот духовный сад, из которого мы никогда не можем уйти. В этой акварели он изобразил видение этих роз, которые сам узрел и которых иначе никто бы и не узнал, так что можно было сказать, что это — новая разновидность, которой художник, словно изобретательный садовод, обогатил семейство роз. «С того дня, как он покинул наш кружок, это был конченый человек. Оказывается, обеды у меня заставляли его терять время, я, оказывается, мешала развитию его гения, — ироническим тоном сказала она. — Как будто общение с такой женщиной, как я, могло не быть благотворным для художника», — воскликнула она в порыве гордости. Совсем близко от нас г-н де Камбремер, успевший усесться, увидев, что г-н де Шарлюс стоит, сделал такое движение, словно хотел встать и уступить ему свой стул. В сознании маркиза это предложение соответствовало, может быть, лишь какому-то смутно-учтивому намерению. Г-н де Шарлюс предпочел придать ему смысл некоего долга, который обыкновенному дворянину, как тот знает и сам, надлежит воздавать по отношению к принцу, и решил, что лучше всего утвердит это свое право превосходства, если отклонит любезность маркиза. И он воскликнул: «Да полно вам! Прошу вас! Вот еще!» Коварно-взволнованный тон этого восклицания уже заключал в себе нечто весьма «Германтское», еще более четко сказавшееся в повелительном, излишнем и непринужденном жесте г-на де Шарлюса, который, как бы желая заставить г-на де Камбремера вновь усесться, положил обе руки ему на плечи, хотя тот вовсе и не вставал с места: «Ах, полно, дорогой мой, — настаивал барон, — только этого и недоставало! Никаких же оснований! В наше время это делают только ради принцев крови!» Энтузиазм, вызванный во мне домом Камбремеров, не