Из нравоучения, с которым ко мне обратился Бришо, г-н де Камбремер заключил, что я дрейфусар. Так как сам он был крайним антидрейфусаром, то, из вежливости к противнику, он стал мне восхвалять какого-то полковника-еврея, который всегда был очень справедлив к одному из кузенов Шевриньи и добился для него повышения, которого тот заслуживал. «А мой кузен был совершенно противоположного образа мыслей, — прибавил г-н де Камбремер, не останавливаясь на том, чем являлся этот образ мыслей, который, однако, — я это почувствовал, — представлял собой нечто столь же старое и дурно скроенное, как и его лицо, — образ мыслей, которого уже весьма давно должны были придерживаться иные семьи в маленьких городах. — Ну так вот! По-моему, знаете, это очень красиво!» — сказал в заключение г-н де Камбремер. Правда, слово «красивый» он употреблял не в эстетическом смысле, который для его матери и для его жены оно имело бы применительно к произведениям искусства, хотя бы и различным. Этим определением г-н де Камбремер пользовался скорее в тех случаях, когда, например, приветствовал какую-нибудь изящную особу, немного пополневшую. «Как, вы за два месяца прибавили три килограмма! Знаете? Это очень красиво». Прохладительные напитки были поставлены на стол. Г-жа Вердюрен предложила мужчинам самим пойти выбрать те напитки, которые им были по душе. Г-н де Шарлюс отправился выпить рюмку, быстро вернулся к ломберному столу и, усевшись, больше уже не двигался с места. Г-жа Вердюрен спросила его: «Вы попробовали мой оранжад?» На это г-н де Шарлюс, делая губами всяческие гримаски, всячески выгибая свой стан и любезно улыбаясь, ответил с теми хрустальными нотками, которые редко появлялись у него в голосе: «Нет, я отдал предпочтение его соседке, это кажется земляничная, — восхитительно». Г-на де Шарлюса не беспокоило то, что г-жа Вердюрен разговаривает с ним стоя, и он продолжал сидеть в кресле, чтобы оставаться ближе к Морелю. «Как вам кажется, — сказала барону г-жа Вердюрен, — не преступление ли, что это существо, которое могло бы очаровывать нас своею скрипкой, сидит себе за карточным столом? Когда человек играет на скрипке так, как он!» — «Он хорошо играет и в карты, он все хорошо делает, он такой умный», — сказал г-н де Шарлюс, следя за игрой, чтобы давать советы Морелю. Это, впрочем, была не единственная причина, по которой он не вставал с кресла перед г-жой Вердюрен. При той своеобразной амальгаме, в которую слились его социальные представления — представления аристократа и вместе с тем любителя искусств, он, вместо того чтобы быть таким же вежливым, как любой человек его круга, создавал для себя своего рода живые картины в духе Сен-Симона, а в эту минуту забавлялся тем, что изображал маршала д’Юксель, который интересовал его и другими своими особенностями и чья гордость, как рассказывают, простиралась до того, что он, принимая томные позы, не поднимался с места даже ради самого цвета придворной знати. «Скажите-ка, Шарлюс, — спросила г-жа Вердюрен, начинавшая уже привыкать к нему, — не найдется ли у вас в предместье какого-нибудь разорившегося старика-аристократа, который мог бы поступить ко мне в швейцары?» — «Как же, как же… — ответил г-н де Шарлюс, добродушно улыбаясь. — Только я вам не советую». — «Почему?» — «Я опасался бы за вас, что более изысканные среди ваших гостей не будут идти дальше швейцарской». Это была первая стычка между ними. К сожалению, в Париже предстояли еще и новые стычки. Г-н де Шарлюс по-прежнему не покидал своего сидения. Впрочем, он не мог удержаться от еле уловимой улыбки, видя, насколько его излюбленные мысли о престиже аристократии и низости буржуазии подтверждаются повиновением г-жи Вердюрен, завоеванным с такою легкостью. Хозяйка отнюдь не казалась удивленной позой барона, и если она отошла от него, то потому лишь, что обеспокоилась, увидев, что г-н де Камбремер оставил меня. Но прежде она пожелала выяснить вопрос об отношениях г-на де Шарлюса с графиней Моле. «Вы говорили мне, что знакомы с госпожой де Моле. Вы к ней ездите?» — спросила г-жа Вердюрен, вкладывая в слова «ездить к ней» такой смысл, как будто они должны были означать разрешение навещать ее, право быть принятым ею. Г-н де Шарлюс с оттенком презрения, с подчеркнутой точностью, нараспев ответил: «Иногда». Это «иногда» возбудило сомнения в г-же Вердюрен, которая спросила: «Встречали вы там герцога Германтского?» — «Ах, не помню!» — «Вот как? — сказала г-жа Вердюрен. — Вы не знаете герцога Германтского?» — «Да как же мне его не знать», — ответил г-н де Шарлюс, на губах которого зазмеилась улыбка. Это была улыбка ироническая; но так как барон боялся показать золотой зуб, он пресек ее, сжав губы, так что изгиб, который они теперь приняли, должен был соответствовать улыбке благожелательной. — «Почему вы говорите: как же мне его не знать?» — «Да ведь он же мой брат», — небрежно бросил г-н де Шарлюс, погрузив г-жу Вердюрен в изумление и в неуверенность, — не издевается ли над ней ее гость, или же, может быть, он незаконный сын или сын от другого брака. Мысль, что брат герцога Германтского может называться бароном де Шарлюс, не пришла ей в голову. Она направилась ко мне: «Я только что слышала, как г-н де Камбремер приглашал вас обедать. Мне, как вы понимаете, все равно. Но в ваших интересах я надеюсь, что вы не поедете. Во-первых, там все сплошь скучные люди. О, если вам нравится обедать с провинциальными графами и маркизами, которых никто не знает, вы будете как нельзя более удовлетворены». — «Кажется, я должен буду съездить к ним раз или два. Я, впрочем, не очень свободен, так как со мной здесь молоденькая кузина, которую я не могу оставлять одну (я полагал, что это мнимое родство упростит дело, давая мне возможность выезжать вместе с Альбертиной). Но что касается Камбремеров, поскольку я им уже ее представил…» — «Вы поступайте так, как захотите. Одно могу вам сказать: место чрезвычайно нездоровое; когда вы схватите воспаление легких или какой-нибудь хорошенький наследственный ревматизм, большой вам будет толк?» — «Но ведь, кажется, место очень красивое?» — «М-м-м-н-н-у… Если хотите. Но прямо признаюсь, что в тысячу раз предпочитаю вид, который отсюда открывается на долину. Во-первых, если бы нам даже за это заплатили, я бы не поселилась в том доме, потому что для господина Вердюрена морской воздух губителен. Если только ваша кузина нервная… Да, впрочем, кажется, вы сами нервный… У вас бывают приступы удушья. Ну, так вы увидите. Съездите один раз, потом целую неделю не будете спать, но это уж не наша вина. — И, не думая о том, насколько ее следующая фраза будет противоречить предшествующим, она прибавила: — Если вам забавно посмотреть на дом, который неплох, — сказать, что он красив, было бы слишком, — но во всяком случае занятен, так же как и старый ров, старый подъемный мост, и раз уж мне придется принести себя в жертву и отобедать там один раз, — так вот, приезжайте в этот день, я постараюсь привести с собой весь мой кружок, тогда это будет мило. Послезавтра мы поедем на лошадях в Арамбувиль. Дорога великолепная, там чудесный сидр. Так поезжайте с нами. Вы, Бришо, тоже поедете. И вы, Ски, также. Это будет пикник, который, впрочем, муж мой подготовлял заранее. Не знаю хорошенько, кого он пригласил. Господин де Шарлюс, вы ведь тоже?» Барон, не слышавший всей фразы и не знавший, что речь идет о поездке в Арамбувиль, подскочил на месте. «Странный вопрос», — пробормотал он насмешливым тоном, который уколол г-жу Вердюрен. — «Впрочем, — сказала она мне, — отчего бы вам в ожидании обеда у Камбремеров не привезти ее сюда, вашу кузину? Любит ли она разговаривать? Любит ли умных людей? Она приятная? Ну, так отлично! Приезжайте с ней. Не одни же Камбремеры на свете. Я понимаю, что они будут счастливы пригласить ее, им никого не удается залучить к себе. Здесь она всегда сможет дышать свежим воздухом, всегда найдет общество умных людей. Во всяком случае, я рассчитываю, что в будущую среду вы мне не измените. Я слышала, что вы собираетесь в ривбельский ресторан с вашей кузиной, с господином де Шарлюсом, уж не знаю — с кем еще. Вы должны были бы постараться перенести все это сюда, это было бы мило — приехать целой компанией. Сообщение как нельзя более удобное, дороги восхитительные; если нужно, я пришлю за вами экипаж. Не знаю, впрочем, что вас может привлекать в Ривбеле, там столько комаров. Вы, может быть, верите в репутацию галет? Мой повар делает их куда лучше. Уж я вас угощу нормандскими галетами, настоящими, и песочным печеньем, могу вас уверить. Ну! Если вам нравится свинство, которое преподносят в Ривбеле, то от этого я отказываюсь, — я не убиваю моих гостей, мосье, и даже если бы я захотела, мой повар не пожелал бы готовить эти вещи, которым нет названия, и переменил бы место. Тамошние галеты — просто не знаешь, из чего они сделаны. Я знала одну бедную девушку, которая заболела от них перитонитом и через три дня умерла. Ей было всего семнадцать лет. Грустно за ее бедную мать, — меланхолическим тоном прибавила г-жа Вердюрен под бременем опыта и страданий, о которых говорили ее выпуклые виски. — Но в конце концов поезжайте в ривбельский ресторан, если вам хочется оцарапать себе рот и если вам забавно выбрасывать деньги за окно. Но только, прошу вас, — это я возлагаю на вас ответственное поручение, — как только пробьет шесть часов, привозите ко мне сюда всех ваших гостей, не давайте людям возвращаться по своим домам врассыпную. Вы можете привезти кого хотите. Это
