Подъехав к началу дороги в Корниш, автомобиль одним взмахом поднялся наверх, со сдержанным стуком, будто точили нож, а перед нами широко раскинулось море, оставленное внизу. Старинные деревенские дома Монсюрвана бежали нам навстречу, прижимая к себе виноградники или розовые кусты; ели Ла-Распельер, взметнувшись сильнее, чем когда поднимается ночной ветер, побежали во все стороны, избегая встречи с нами, и новый слуга, которого я еще никогда не видел, открыл нам парадную дверь, в то время как сын садовника, обнаруживая свою преждевременную склонность, пожирал глазами кожух мотора. Ввиду того, что это не был понедельник, мы не знали, увидим ли мы г-жу Вердюрен, ибо за исключением этого дня, когда она принимала, было весьма неосторожным пытаться застать ее врасплох. Вне всякого сомнения, она сидела дома «из принципа», но это выражение, — употребляемое г-жой Сван в те времена, когда она тоже старалась создать свой маленький клан и привлечь гостей, не сходя с места, без всяких затрат, и нелепо выражала это словами «из принципа», — означало только «по общему правилу», то есть с многочисленными исключениями. Ведь г-жа Вердюрен не только любила выезжать, но ее обязанности хозяйки простирались так далеко, что для приглашенных к завтраку, тотчас после кофе, ликеров и сигарет (невзирая на легкий дурман от жары и начала пищеварения, когда приятнее было бы смотреть сквозь густую листву балкона на пароход из Джерсей, идущий по лазурному морю) в программе стоял ряд прогулок, и гости, насильно усаженные в коляски, перевозились от одного вида к другому, которыми изобиловали окрестности Дувиля. Впрочем, эта вторая часть праздника (раз только усилие, необходимое, чтобы подняться из-за стола и сесть в экипаж, было произведено) не была наименее приятной для гостей, уже подготовленных сочными яствами, тонкими винами или пенистым сидром к мгновенному опьянению от свежего ветерка и великолепия ландшафтов. Г-жа Вердюрен возила приезжих смотреть эти виды, как если бы они являлись придатками (более или менее отдаленными) ее владений и будто нельзя было не посмотреть их, завтракая у нее, и, наоборот, будто нельзя было ознакомиться с ними, если не было доступа на прием к хозяйке. Эта претензия присвоить себе исключительное право на эти прогулки, как на игру Мореля, а еще раньше Дешамбра, и сделать ландшафты частью своего маленького клана, не была такой нелепостью, как казалось на первый взгляд. Г-жа Вердюрен издевалась над отсутствием вкуса, которое, по ее мнению, Камбремеры проявили в Ла-Распельер в выборе мебели и в планировке сада, но еще более над недостатком инициативы у них в тех прогулках, которые они предпринимали или заставляли предпринимать по окрестностям. Подобно тому, как, по ее мнению, Ла-Распельер стал тем, чем он должен был быть, лишь с тех пор, как он стал приютом маленького клана, так утверждала она, что Камбремеры, бесконечно повторяя в своем экипаже, вдоль железной дороги, по берегу моря, один и тот же отвратительный путь, самый худший из всех, имеющихся в окрестности, — хотя и жили в этой местности искони, но вовсе не знали ее. Была доля правды в этом утверждении. Вследствие рутины, недостатка воображения, отсутствия любознательности в отношении местности, которая, находясь так близко от них, казалось, была исхожена вдоль и поперек, Камбремеры выезжали из дома, направляясь всегда в одни и те же места, по одним и тем же дорогам. Само собой разумеется, что они сильно смеялись над претензией Вердюренов, желавших познакомить их с их родиной. Но если бы их припереть к стенке, их обоих и даже их кучера, то они не сумели бы повести нас к тем великолепным местам, несколько потаенным, куда водил нас г-н Вердюрен, то перелезая через забор в каком-нибудь частном, хотя и заброшенном имении, куда остальные едва ли отважились бы войти, то выходя из экипажа, чтобы пройти по дороге, непригодной для езды, — все это с верным залогом успеха впереди в виде изумительного ландшафта. Вдобавок и сам парк в Ла-Распельер был до известной степени как бы сколком со всех прогулок, что можно было предпринять на много километров вокруг. Прежде всего потому, что он был расположен на возвышенности и был обращен одной стороной к долине, а другой — к морю, а затем потому, что даже на одной стороне, обращенной к морю, в нем были сделаны просеки между деревьями с таким расчетом, что с одного места открывался один горизонт, а с другого — совсем иной. На каждом месте, откуда открывался вид, была поставлена скамья; приходили и садились поочередно на скамью, откуда были видны и Бальбек, и Парвиль, и Довиль. В тех случаях, когда вид открывался в каком-нибудь одном направлении, также ставились скамьи, то на крутой скале, то более или менее отступя вглубь. С этих скамей были на первом плане видны деревья и раскрывался горизонт, казавшийся необозримым, но он расширялся до бесконечности по мере того, как шли по тропинке до следующей скалы, откуда можно было охватить взглядом всю кривую морской поверхности. Здесь ясно слышался еще шум волн, не доходивший, наоборот, в наиболее отдаленные уголки сада, туда, где море было еще видно, но уже не слышно. Эти места отдыха носили в Ла-Распельер, у хозяев дома, название «видов». И действительно, они собрали вокруг своего замка самые красивые «виды» местностей, пограничных с пляжами или лесами, сильно уменьшенные здесь по степени их отдаленности, подобно тому как Адриан собрал в своей вилле миниатюрные копии самых знаменитых памятников разных стран. Часто название, следовавшее за словом «вид», вовсе не было названием окрестной местности на этом берегу, зачастую она была расположена на противоположном берегу, и тем не менее можно было различить ее смутные очертания, несмотря на всю обширность панорамы. Так же, как брали книжку в библиотеке г-на Вердюрена и отправлялись почитать часок к «виду на Бальбек», точно таким же образом, если погода была ясная, отправлялись пить ликер к «виду на Ривбель», но при условии отсутствия ветра, ибо там всегда бывало свежо, несмотря на защиту, которую представляли деревья, росшие со всех сторон. — Но вернемся к прогулкам, устраиваемым г-жой Вердюрен после обеда: если хозяйке случалось находить по возвращении домой визитные карточки какого-нибудь светского человека, «проездом в этих краях», она выказывала притворный восторг, на самом же деле испытывала досаду, пропустив этот визит, и (хотя приезжали, главным образом, чтобы осмотреть «дом» и завязать знакомство на один день с женщиной, чей художественный салон пользовался известностью и тем не менее пренебрегался в Париже) поспешно посылала г-на Вердюрена пригласить его к обеду в следующую среду. Но зачастую турист собирался уже уезжать к тому времени или боялся возвращаться поздним вечером, поэтому г-жа Вердюрен согласилась принимать и по субботам во время завтрака. Эти завтраки не были особенно многолюдны, и в Париже мне приходилось бывать на более блестящих у принцессы Германтской, у г-жи де Галифе и г-жи д’Арпажон. Но лишь здесь чувствовалось, что мы уже за пределами Парижа, и очарование окружающей природы усиливало для меня не только удовольствие от этих собраний, но и самые достоинства посетителей. Встреча со светским человеком, не доставлявшая мне в Париже никакого удовольствия, в Ла-Распельер, куда он являлся издалека, через Фетерн или через лес Шантпи, приобретала иной характер, иное значение, превращалась в приятный эпизод. Иногда это был мой хороший знакомый, ради которого я бы не сделал лишнего шага, чтобы застать его у Сванов. Но его имя совсем иначе звучало здесь, на берегу моря, как звучит иногда имя актера, которое часто слышишь в театре, если оно напечатано на афише другого цвета, возвещающей о каком-нибудь экстраординарном или торжественном спектакле, где его известность неожиданно возрастает вследствие непредвиденного контекста. Поскольку на даче держатся свободнее, этот светский человек осмеливался привести друзей, у которых он останавливался, шопотом давая понять г-же Вердюрен, в качестве извинения, что, живя у них, он не мог оставить их; зато он предлагал своим хозяевам — как некую любезность со своей стороны — воспользоваться этим развлечением в их монотонной жизни на берегу моря; посетить культурный центр, осмотреть роскошное поместье и отменно позавтракать. Тотчас же создавалось многолюдное общество второстепенного значения; ведь если крошечный клочок сада с двумя-тремя деревьями, совсем мизерный за городом, приобретает необыкновенное очарование на авеню Гариэль или на улице Монсо, где это могут позволить себе лишь обладатели многих миллионов, то и дворяне, занимавшие задний план на вечерних приемах в Париже, вдруг обретали все свое значение в понедельник днем, в Ла-Распельер. Едва усаживались они за столом, накрытым скатертью, расшитой красным, под резными трюмо, как им подносили галеты, нормандские слоенки, торты в виде лодок, наполненных вишнями, как кораллами, «дипломаты», — и эти гости мгновенно подвергались глубочайшему превращению, сообщавшему им особую ценность, от приближения огромной лазурной чаши, куда открывались окна и которую вместе с гостями созерцали и все остальные. Мало того, еще до встречи с ними, когда по понедельникам у г-жи Вердюрен собирались люди, взгляды которых в Париже привычно скользили по элегантным экипажам, дожидавшимся у роскошных особняков, они ощущали биение сердца при виде двух или трех плохоньких колымаг, останавливавшихся в Ла-Распельер под большими елями. Должно быть, это происходило потому, что деревенская обстановка была совсем иной и светские впечатления благодаря этому перемещению обретали вновь прежнюю свежесть. Это было еще и потому, что скверный экипаж, нанятый для поездки к г-же Вердюрен, вызывал представление о чудной прогулке и о дорогостоящем «подряде», заключенном с кучером, который запрашивал «столько-то» в день. Это слегка взволнованное любопытство в отношении вновь прибывающих, разглядеть которых
