Содом и Гоморра
еще невозможно, возникало и
потому, что
каждый задавал
себе вопрос: «Кто же это приехал?»;
вопрос, на
который трудно
было ответить, не зная, кто мог
приехать гостить на неделю к Камбремерам или к кому-нибудь другому, и
который приятно
задавать себе в деревенской глуши, где
встреча с
давно не появлявшимся человеком или новое
знакомство перестает
быть той скучной обязанностью, как бывает в парижской жизни, и сладостно разбивает пустое
пространство отшельнической жизни, где даже прибытие почты
может доставить удовольствие. И вот, в тот
день, когда мы приехали на автомобиле в Ла-Распельер, — а это не был
понедельник, — г-н и г-жа Вердюрен должны были ощущать ту
потребность быть на людях, что одинаково тревожит мужчин и женщин и внушает
желание выброситься в
окно больному, запертому
вдали от родных для лечения одиночеством.
Новый слуга,
более быстроногий и уже освоившийся с этими выражениями, ответив нам, что «если
мадам дома, то она должна
находиться у «вида на Довиль», и что «он сбегает
узнать»,
тотчас же вернулся обратно и сообщил, что нас могут
принять. Мы застали ее со
слегка растрепавшейся прической,
потому что она пришла из сада, птичника и огорода, где кормила павлинов и кур, подбирала яйца, собирала фрукты и цветы, чтобы «
устроить дорожку на столе», напоминавшую в миниатюре дорогу в парке; но на столе
дорожка отличалась тем, что ее составляли лишь съедобные и полезные вещи; вокруг тех даров сада, что являли собой груши, взбитые яйца, возвышались на высоких стеблях синявки, гвоздики, розы и coreopsis,
среди которых, как
между цветущими дорожными вехами, передвигались корабли, видимые
сквозь стекла окон в открытом
море. По тому удивлению, которое г-н и г-жа Вердюрен, бросившая расставлять цветы, когда ей доложили о гостях, обнаружили, увидев, что этими гостями были всего-навсего Альбертина и я, мне стало ясно, что
новый слуга,
полный рвения, но не знавший еще моей фамилии, переврал ее, и г-жа Вердюрен, когда ей назвали незнакомых посетителей, разрешила
ввести нас, подчиняясь потребности
видеть кого бы то ни стало. А
новый слуга наблюдал эту картину из дверей, стараясь
понять роль, которую мы играли в этом доме. Потом он бросился
бежать со всех ног, так как он поступил
сюда всего лишь накануне. После
того как Альбертина дала
вдоволь насмотреться на
свой ток и на свою
вуаль Вердюренам, она бросила на меня
взгляд, напоминая мне, что у нас не так
много времени впереди для
того, что нам осталось еще
сделать. Г-жа Вердюрен настаивала, чтобы мы дождались завтрака, но едва мы отказались, как тут неожиданно раскрылось одно
намерение, способное
уничтожить дотла все те радости, которые я ожидал от моей прогулки с Альбертиной.
Хозяйка, не в силах
расстаться с нами или прозевать новое
развлечение, собиралась
ехать обратно
вместе с нами.
Давно привыкнув, что ее предложения этого рода обычно не доставляли удовольствия, и, по-видимому, не будучи уверенной, что оно вызовет что-
либо иное и у нас, она старалась
скрыть в излишней развязности
робость, охватившую ее, когда она обратилась с этим к нам, и, притворяясь, что у нее не
было сомнений в нашем ответе, она ни о чем не спрашивала нас, а заявила своему мужу, говоря об Альбертине и обо мне, как будто оказывала нам
милость: «Я отвезу их обратно сама». В то же
время на ее губах появилась
улыбка, далеко не свойственная ей;
улыбка, которую мне уже приходилось
видеть у некоторых людей, когда они с хитрым видом говорили Берготу: «Я купил вашу книгу, не извольте
сомневаться», одна из тех собирательных общераспространенных улыбок, которую при надобности, —
наподобие того, как пользуются железной
дорогой или фургоном для перевозки мебели, — заимствуют
люди за немногим исключением
более утонченных личностей, как
например Сван или г-н де Шарлюс, на губах которого мне
никогда не довелось
видеть подобной улыбки. С этого момента наш
визит был отравлен. Я сделал вид, будто не понял. Еще
через минуту выяснилось, что и г-н Вердюрен примет
участие в этом празднестве. «Но эта
прогулка покажется господину Вердюрену
слишком длинной», — сказал я. — «Да нет, — ответила мне г-жа Вердюрен, со снисходительным и оживленным видом, — он находит, что ему
будет очень весело
проехаться в компании молодежи по этой дороге,
когда-то давно им изъезженной; если понадобится, он
может сесть рядом с шофером, это нисколько не пугает его, и мы вернемся поездом вдвоем скромненько, как примерные супруги. Взгляните,
какой у него
довольный вид». Она говорила о нем, как о знаменитом старике-художнике, полном добродушия,
который,
намного моложе иных молодых людей, забавляется, малюя картинки на потеху ребятишкам. Мое
огорчение росло
оттого, что Альбертина не разделяла его и находила забавным
разъезжать с Вердюренами. Что касается меня, то
жажда удовольствия, ожидаемого мной от прогулки с ней, была
настолько властной во мне, что я не мог
позволить Хозяйке
испортить его; я изощрялся во лжи,
вполне простительной,
поскольку она вызывала нелепые угрозы со стороны г-жи Вердюрен, но которую, увы, опровергала Альбертина. «Нам еще нужно
сделать один визит». — «
Какой визит?» — спрашивала Альбертина. — «Я объясню вам потом, это необходимо». — «Ну что ж, мы подождем вас», — говорила г-жа Вердюрен, соглашаясь на все.
Страх, что у меня могут
отнять эту
давно желанную
радость, внушил мне в последнюю минуту
мужество быть невежливым. Я категорически отказал, шепнув на ухо г-же Вердюрен, что у Альбертины
было горе, относительно которого ей хотелось посоветоваться со мной,
поэтому мне необходимо
было остаться с ней
наедине.
Хозяйка приняла оскорбленный вид: «Хорошо, мы не поедем», — сказала она дрожащим от гнева голосом. Я увидел ее
такой рассерженной, что, желая
сделать видимость уступки, сказал: «Но,
может быть, мы могли бы…» — «Нет, — продолжала она, разозлившись еще больше, — если я уже сказала «нет», то значит нет». Я решил, что мы расстаемся в ссоре, но у порога двери она окликнула нас, напоминая нам не «
упустить» завтрашней среды и не приезжать на этой штуке, которая небезопасна
ночью, а
ехать на поезде
вместе со всем маленьким кружком,
затем снова остановила
автомобиль, уже съезжавший
вниз по парку,
потому что
слуга забыл
положить в машину
кусок торта и песочное
печенье, приготовленные для нас в пакете. Мы ехали,
опять сопровождаемые в
течение двух-трех мгновений маленькими домиками, примчавшимися
сюда со своими цветами. Лик этой местности показался нам сильно изменившимся, ибо в топографическом представлении, составляемом нами о
любой из них,
понятие пространства далеко не играет наибольшей роли. Мы уже сказали, что
понятие времени разграничивает их
гораздо больше. И оно не является единственным. Некоторые места, которые мы
всегда видим отдельно от других, перестают
иметь для нас общее
мерило со всеми остальными, находятся как бы за пределами нашего мира, подобно тем людям, которых мы знавали в периоды, особо стоящие в нашей жизни, как
время пребывания в полку, наше
детство, и которые мы ни с чем не можем
связать. В
первый год моего пребывания в Бальбеке была одна
возвышенность, куда любила
возить нас г-жа Вильпаризи,
потому что
оттуда были видны лишь одни
леса и воды, и называлась она Бомон. Так как
дорога, которую она выбирала
туда, находя самой красивой
из-за ее столетних деревьев, шла все
время в гору,
коляска могла
двигаться только
шагом и тратила на это
очень много времени. Едва приезжали мы на гору, как сходили с экипажа,
немного прогуливались, влезали обратно и возвращались той же
дорогой, не встретив по пути ни деревни, ни замка. Мне
было известно, что Бомон
было нечто очень любопытное,
очень высоко и далеко расположенное, у меня не
было ни малейшего представления, в каком направлении он находился,
потому что мы
никогда не проезжали
через Бомон куда бы то ни
было;
кроме того, приходилось
очень долго
ехать в коляске, прежде чем
добраться до него. Он находился очевидно в том же самом округе (или в той же самой провинции), что и Бальбек, но был для меня расположен в каком-то другом плане, пользовался особой привилегией экстерриториальности. Однако
автомобиль не уважает никаких тайн; миновав Энкарвиль,
дома которого оставались еще
перед моими глазами, мы начали
спускаться по поперечному косогору, упирающемуся в Парвиль (Paterni villa); завидев
море с той земляной насыпи, где мы находились, я спросил, как называется это
место, и прежде, чем мне ответил шофер, я узнал Бомон, мимо которого я проезжал таким образом, сам
того не зная,
всякий раз, как я садился в
поезд местного сообщения, ибо он оказался в двух минутах пути от Парвиля. Подобно тому, как
офицер моего
полка казался мне особым существом,
слишком добродушным и простым, чтобы
принадлежать к хорошему роду,
слишком уж далеким и таинственным, чтобы просто
принадлежать к хорошему роду, а я бы вдруг узнал, что он приходится деверем, двоюродным братом таким-то, куда меня постоянно звали к обеду, подобно этому и Бомон, оказавшись неожиданно связанным с местами, мною отграниченными от него, потерял свою таинственность и водворился на свое
место в окружающей области, заставляя меня с ужасом
подумать, что г-жа Бовари и Сансеверина,
быть может,
тоже показались бы мне существами, похожими на всех остальных, если бы я столкнулся с ними
где-нибудь в другом месте, а не в замкнутой атмосфере романа.
Может казаться, что моя
любовь к феерическим путешествиям по железной дороге должна была мне
мешать разделять восторги Альбертины
перед автомобилем,
который везет, даже больного,
туда, куда он пожелает, и
мешать — как
было это до сих пор —
рассматривать самое
местонахождение как
некий индивидуальный признак, неизменную
сущность неповторяемых красот.
Конечно,
автомобиль не делал из самого местонахождения, как,
бывало, железная
дорога, когда я приехал из Парижа в Бальбек, какую-то
самоцель, лишенную точек соприкосновения с обыденной жизнью; раньше оно
было почти призрачным при отъезде и таким же при въезде в необитаемое и только украшенное именем города громадное
помещение вокзала, и наконец оно словно обещало
стать доступным, как бы материализуясь. Нет,
автомобиль не подвозил нас таким волшебным образом к городу,
который мы видим
сначала в том целом, что заключает в
себе его имя, со всеми иллюзиями зрителя в театральном зале.
Дальше он вез нас по кулисам улиц, останавливаясь за нужным указанием
перед местными жителями. Но
зато — как
награда за
столь обыкновенное продвижение вперед — у нас оставались самые колебания шофера, не уверенного в своей дороге