По тому грустному виду, с которым г-н де Шарлюс говорил о «Принцессе де Кадиньян», я ясно почувствовал, что эта новелла заставляла его думать не только о маленьком садике достаточно безразличной ему кузины. Он погрузился в глубокое раздумье и, как бы повторяя про себя, воскликнул: «Тайны принцессы де Кадиньян! Какой это шедевр! Как глубоко описана, как мучительна дурная слава Дианы, которая так боится, что молва дойдет до ушей любимого человека. Какая это вечная истина, гораздо более общего значения, чем оно кажется, как далеко она простирается!» Г-н де Шарлюс произнес эти слова с печалью, однако чувствовалось, что для него она не была лишена очарования. Понятно, что г-н де Шарлюс, не представляя себе в точности, в какой мере были известны или неизвестны его нравы, сильно боялся с некоторых пор, что по возвращении в Париж его будут встречать постоянно вместе с Морелем, семья последнего воспрепятствует этому, и таким образом счастье его будет нарушено. Этот вероятный случай до сих пор представал ему как нечто чрезвычайно неприятное и тяжелое. Но барон был артистической натурой. И сейчас, когда на мгновение он слил собственное положение с тем, что описано у Бальзака, он как бы стал искать спасения в новелле, и перед грозившим ему несчастьем или перед опасностью такового он еще утешался, отыскивая в своей собственной тревоге то, что Сван и Сен-Лу назвали бы «очень бальзаковским». Это отождествление с принцессой де Кадиньян облегчалось для г-на де Шарлюса благодаря способности мысленного перенесения, сделавшейся для него мало-помалу привычной, примеры чего он являл неоднократно. Было вполне достаточно одной замены женщины, как любимого объекта, молодым человеком, чтобы вокруг него тотчас же пришел в действие весь механизм социальных осложнений, развивающихся вокруг обычной любовной связи. Когда, на основании любой причины, раз навсегда введут какое-либо изменение в календарь или расписание, или передвинут начало года на несколько недель позже, а часы переставят на четверть часа раньше, притом, что сутки все равно будут иметь двадцать четыре часа, а месяцы тридцать дней, — все, что проистекает из меры времени, останется неизменным. Все может быть изменено при этом безо всякой путаницы, поскольку соотношения чисел останутся те же. Это касается жизни тех, которые приняли «час Центральной Европы» или восточный календарь. Было похоже даже, что в этой связи определенную роль сыграло тщеславие, возникающее обычно, когда имеешь на содержании актрису. С самого же первого дня, когда г-н де Шарлюс разузнавал, кто был Морель, разумеется, он узнал и о его низком происхождении; но ведь полусветская женщина, которую мы полюбили, не теряет своего обаяния для нас из-за того, что она дочь бедных родителей. Зато известные музыканты, которым он просил написать, — вовсе не из тех корыстных побуждений, как друзья, знакомившие Свана с Одеттой и представлявшие ее гораздо более капризной и более изысканной, чем она была на самом деле, — с обычной банальностью людей с положением, расхваливающих дебютанта, писали в ответ барону: «О! Это крупный талант, большое будущее, принимая во внимание его молодость, в большом почете у знатоков, пробьет себе путь». И с пристрастием людей, не подозревающих об извращенности, кроющейся в похвалах мужской красоте, продолжали: «И он так красив, когда играет; он выглядит лучше всех на концертах; у него прекрасные волосы, изящные движения; у него очаровательное лицо, он хорош, как скрипач, сошедший с полотна». Поэтому г-н де Шарлюс, которого Морель держал в крайнем возбуждении, не оставляя его в неведении относительно всех тех предложений, объектом которых он являлся, был немало польщен тем, что он мог увозить его с собой, устроить для него уголок, куда тот часто наведывался. В остальное же время он предоставлял ему свободу, необходимую тому для его карьеры, которую по желанию г-на де Шарлюса, бравшего на себя все расходы, должен был продолжать Морель, либо ради идеи, весьма свойственной Германтам, что мужчина должен заниматься каким-нибудь делом, что только личная одаренность придает значение человеку, а знатность и деньги не более, как нули, увеличивающие уже существующую ценность, либо из страха, что в праздном состоянии и всегда лишь в его обществе скрипач начнет скучать. Наконец, он не хотел лишать себя удовольствия думать при окончании некоторых больших концертов: «Тот, кому так аплодируют сейчас, будет у меня сегодня ночью». Люди общества, влюбившись тем или иным образом, ставят себе тщеславной задачей уничтожить те прежние преимущества, где их тщеславие раньше находило себе удовлетворение.
Морель, чувствуя, что я не был настроен против него и питал искреннюю привязанность к г-ну де Шарлюсу, а с другой стороны, что у меня не было никакого физического влечения ни к тому, ни к другому, начал под конец проявлять ко мне чувства живейшей симпатии, как кокотка, убедившаяся, что на нее не посягают и что ее любовник имеет в вашем лице искреннего друга, не помышляющего поссорить их между собой. Он не только разговаривал со мной в точности, как когда-то Рахиль, любовница Сен-Лу, но кроме того, как мне передавал г-н де Шарлюс, говорил ему в моем отсутствии то же самое, что Рахиль говорила обо мне Роберу. И,
