Сайт продается, подробности: whatsapp telegram
Скачать:TXTPDF
Содом и Гоморра
мне, говоря об этой кузине и обращаясь ко мне лично, с намерением польстить мне, как к кому-то стоящему в стороне от маленького клана и принадлежащему к кругу г-на де Шарлюса или, по крайней мере, бывающему в этом кругу. — Во всяком случае вы должны были видеть ее у госпожи де Вильпаризи». — «У маркизы де Вильпаризи, которой принадлежит замок в Бокрё?» — насторожившись, спросил Бришо. — «Да, вы знакомы с ней?» — сухо спросил г-н де Шарлюс. — «Ничуть, — ответил Бришо, — но наш коллега Норпуа проводит ежегодно часть своего летнего отпуска в Бокрё. Мне случалось ему писать туда». Я сказал Морелю, думая заинтересовать его, что г-н де Норпуа был другом моего отца. Но ни одним мускулом своего лица он не показал, что расслышал меня, ибо считал моих родителей незначительными людьми, неизмеримо далеко отстоявшими от моего деда, у которого его отец был камердинером и который, впрочем, в противоположность всему остальному семейству, хотя и любил «устраивать переполох», но оставил яркое воспоминание у своих слуг. «Говорят, что госпожа де Вильпаризи — исключительная женщина, однако у меня никогда не было возможности судить самому об этом, так же как и у моих коллег. Ибо Норпуа, невзирая на всю свою светскую любезность и внимательность в Институте, не представил маркизе ни одного из нас. Я знаю, что она принимала только нашего друга Тюро-Данжена, у которого были с ней давние родственные связи, и затем Гастона Буассье, с которым она пожелала познакомиться по поводу его работы, вызвавшей у нее особый интерес. Он обедал у нее один раз и вернулся оттуда очарованный ею. Хотя госпожа Буассье все же не была приглашена туда». При этих именах Морель нежно улыбнулся. «Ах, Тюро-Данжен, — сказал он мне с таким же напускным интересом, как только что перед тем у него было напускное равнодушие при упоминании о маркизе де Норпуа и о моем отце. — Тюро-Данжен и ваш дядюшка были такими друзьями. Когда какая-нибудь дама желала получить место в центре на торжественное заседание при вступлении в Академию, ваш дядя говорил: «Я напишу Тюро-Данжену». И, разумеется, место было тотчас же предоставлено, ведь вы прекрасно понимаете, что господин Тюро-Данжен не рискнул бы отказать в чем-либо вашему дядюшке, который мог отомстить ему при случае. Мне забавно также слышать имя Буассье, потому что у него ваш дед делал все покупки для дам в день нового года. Мне известно это, потому что я знаю и лицо, которому это поручалось». Еще бы он не знал его, ведь это был его отец. Многие из этих чувствительных упоминаний Мореля о моем покойном дяде относились к тому, что мы не рассчитывали постоянно жить в доме Германтов, куда мы переселились из-за моей бабушки. Порой мы говорили о возможном переезде. Дабы понять советы, что мне давал по этому поводу Шарль Морель, надо знать, что раньше мой дед жил на бульваре Малерб в № 40-бис. Результатом этого явилось, что, так как мы очень часто бывали у дяди Адольфа до того рокового дня, когда я поссорил его с моими родными, рассказав им историю дамы в розовом, то говорили вместо «у вашего дяди» просто «в № 40-бис». Мамины кузины говорили ей самым естественным образом: «Ах, да! Ведь в воскресенье вы заняты, вы обедаете в № 40-бис». Если я шел навестить какую-нибудь родственницу, то мне советовали сначала зайти «в № 40-бис», чтобы дядя не счел себя обиженным, что я начинал не с него. Он был владельцем дома и был, по правде говоря, очень требовательным в выборе своих жильцов, которые все были его друзьями или становились ими. Полковник барон де Ватри ежедневно заходил к нему выкурить с ним сигару и тем самым скорее добиться ремонта. Ворота были всегда на замке. Если на каком-нибудь из окон мой дядя замечал развешенное белье или ковер, он приходил в ярость и заставлял их убрать быстрее, чем это удается сделать блюстителям порядка. Но все-таки он продолжал сдавать часть дома, оставив себе лишь два этажа и конюшни. Невзирая на это, зная, что ему доставляет удовольствие похвала образцовому порядку дома, обычно превозносили комфорт «маленького отеля», как будто дядя являлся его единственным обитателем, и он разрешал говорить это, не противопоставляя с своей стороны должного формального опровержения. «Маленький отель», конечно, был комфортабельным (мой дядя вводил в нем все усовершенствования того времени). Но он не отличался ничем особенным. Только мой дядя, повторяя с притворной скромностью «моя маленькая берлога», был убежден, или во всяком случае сумел внушить своему камердинеру, его жене, кучеру и кухарке представление, что в Париже не существовало ничего более комфортабельного, роскошного и удобного, что можно было сравнить с маленьким отелем. Шарль Морель вырос в этом убеждении. Он и остался при нем. Даже в те дни, когда он не принимал участия в беседе со мной, если в поезде я говорил кому-нибудь другому о возможности переезда, он тотчас же начинал улыбаться мне и, подмигивая глазом, с видом взаимного понимания, говорил: «О, вам подошло бы что-нибудь в духе № 40-бис. Вот уже где вам было бы хорошо! Надо сказать, что ваш дядя понимал в этом толк. Я уверен, что во всем Париже нет ничего достойного № 40-бис».

По тому грустному виду, с которым г-н де Шарлюс говорил о «Принцессе де Кадиньян», я ясно почувствовал, что эта новелла заставляла его думать не только о маленьком садике достаточно безразличной ему кузины. Он погрузился в глубокое раздумье и, как бы повторяя про себя, воскликнул: «Тайны принцессы де Кадиньян! Какой это шедевр! Как глубоко описана, как мучительна дурная слава Дианы, которая так боится, что молва дойдет до ушей любимого человека. Какая это вечная истина, гораздо более общего значения, чем оно кажется, как далеко она простирается!» Г-н де Шарлюс произнес эти слова с печалью, однако чувствовалось, что для него она не была лишена очарования. Понятно, что г-н де Шарлюс, не представляя себе в точности, в какой мере были известны или неизвестны его нравы, сильно боялся с некоторых пор, что по возвращении в Париж его будут встречать постоянно вместе с Морелем, семья последнего воспрепятствует этому, и таким образом счастье его будет нарушено. Этот вероятный случай до сих пор представал ему как нечто чрезвычайно неприятное и тяжелое. Но барон был артистической натурой. И сейчас, когда на мгновение он слил собственное положение с тем, что описано у Бальзака, он как бы стал искать спасения в новелле, и перед грозившим ему несчастьем или перед опасностью такового он еще утешался, отыскивая в своей собственной тревоге то, что Сван и Сен-Лу назвали бы «очень бальзаковским». Это отождествление с принцессой де Кадиньян облегчалось для г-на де Шарлюса благодаря способности мысленного перенесения, сделавшейся для него мало-помалу привычной, примеры чего он являл неоднократно. Было вполне достаточно одной замены женщины, как любимого объекта, молодым человеком, чтобы вокруг него тотчас же пришел в действие весь механизм социальных осложнений, развивающихся вокруг обычной любовной связи. Когда, на основании любой причины, раз навсегда введут какое-либо изменение в календарь или расписание, или передвинут начало года на несколько недель позже, а часы переставят на четверть часа раньше, притом, что сутки все равно будут иметь двадцать четыре часа, а месяцы тридцать дней, — все, что проистекает из меры времени, останется неизменным. Все может быть изменено при этом безо всякой путаницы, поскольку соотношения чисел останутся те же. Это касается жизни тех, которые приняли «час Центральной Европы» или восточный календарь. Было похоже даже, что в этой связи определенную роль сыграло тщеславие, возникающее обычно, когда имеешь на содержании актрису. С самого же первого дня, когда г-н де Шарлюс разузнавал, кто был Морель, разумеется, он узнал и о его низком происхождении; но ведь полусветская женщина, которую мы полюбили, не теряет своего обаяния для нас из-за того, что она дочь бедных родителей. Зато известные музыканты, которым он просил написать, — вовсе не из тех корыстных побуждений, как друзья, знакомившие Свана с Одеттой и представлявшие ее гораздо более капризной и более изысканной, чем она была на самом деле, — с обычной банальностью людей с положением, расхваливающих дебютанта, писали в ответ барону: «О! Это крупный талант, большое будущее, принимая во внимание его молодость, в большом почете у знатоков, пробьет себе путь». И с пристрастием людей, не подозревающих об извращенности, кроющейся в похвалах мужской красоте, продолжали: «И он так красив, когда играет; он выглядит лучше всех на концертах; у него прекрасные волосы, изящные движения; у него очаровательное лицо, он хорош, как скрипач, сошедший с полотна». Поэтому г-н де Шарлюс, которого Морель держал в крайнем возбуждении, не оставляя его в неведении относительно всех тех предложений, объектом которых он являлся, был немало польщен тем, что он мог увозить его с собой, устроить для него уголок, куда тот часто наведывался. В остальное же время он предоставлял ему свободу, необходимую тому для его карьеры, которую по желанию г-на де Шарлюса, бравшего на себя все расходы, должен был продолжать Морель, либо ради идеи, весьма свойственной Германтам, что мужчина должен заниматься каким-нибудь делом, что только личная одаренность придает значение человеку, а знатность и деньги не более, как нули, увеличивающие уже существующую ценность, либо из страха, что в праздном состоянии и всегда лишь в его обществе скрипач начнет скучать. Наконец, он не хотел лишать себя удовольствия думать при окончании некоторых больших концертов: «Тот, кому так аплодируют сейчас, будет у меня сегодня ночью». Люди общества, влюбившись тем или иным образом, ставят себе тщеславной задачей уничтожить те прежние преимущества, где их тщеславие раньше находило себе удовлетворение.

Морель, чувствуя, что я не был настроен против него и питал искреннюю привязанность к г-ну де Шарлюсу, а с другой стороны, что у меня не было никакого физического влечения ни к тому, ни к другому, начал под конец проявлять ко мне чувства живейшей симпатии, как кокотка, убедившаяся, что на нее не посягают и что ее любовник имеет в вашем лице искреннего друга, не помышляющего поссорить их между собой. Он не только разговаривал со мной в точности, как когда-то Рахиль, любовница Сен-Лу, но кроме того, как мне передавал г-н де Шарлюс, говорил ему в моем отсутствии то же самое, что Рахиль говорила обо мне Роберу. И,

Скачать:TXTPDF

мне, говоря об этой кузине и обращаясь ко мне лично, с намерением польстить мне, как к кому-то стоящему в стороне от маленького клана и принадлежащему к кругу г-на де Шарлюса