А, по сути, вы знаете, у меня нет привычки переоценивать то, что я делаю, и я не докучаю знакомым своими опусами. Но я думаю, что этот перевод — не в силу моего таланта, которого просто нет, а в силу моей бесконечной добросовестности — будет переводом, каких очень немного, настоящим воссозданием подлинника. Если бы вы знали, что не было ни одного неясного выражения, ни одной темной фразы, по поводу которых бы я не советовался по меньшей мере с десятком английских писателей и не накопил целую пачку писем, вы бы не произнесли слова «неточность». Я углублялся в смысл каждого слова, в значение каждого выражения, устанавливал связь между всеми мыслями и в итоге пришел к такому доскональному знанию текста, что всякий раз, когда я советовался с каким-нибудь англичанином — или французом, безукоризненно знающим английский, — им обычно требовалось не меньше часа, чтобы распознать трудность, и они говорили мне, что я знаю английский лучше англичан. Тут они как раз ошибались. Я не знаю ни слова на разговорном английском и читаю по-английски неважно. Но я четыре года работаю над «Амьенской библией» и знаю ее наизусть; смысл текста мне ясен совершенно, остались только те туманности, которые происходят не от недостаточной нашей зоркости, но от темной и не терпящей упрощения мысли, в которую мы вглядываемся. Про предложений двадцать, не меньше, д’Юмьер говорил мне: «Это невозможно перевести, это по-английски ничего не значит. Я бы на вашем месте это пропустил». Вооружившись терпением, я даже и там доискался до смысла. И если в моем переводе все-таки встретятся ошибки, то лишь в простых и легких местах, потому что темные я обдумывал, переделывал, углублял годами.
Говорить о подобном, милый друг, совершенно не в моем характере. Пожалуй, за всю жизнь я ни с кем не говорил о себе так много. Но меня несколько задела ваша несправедливость, и я слегка испугался последствий, которые будут иметь для меня ваши слова. Когда увидите Антуана Бибеско, спросите его только одно: хорошо ли я, по его мнению, понимаю текст Рескина. Бибеско часто видел, как я сомневался там, где все ему казалось бесспорным. Выслушав мои объяснения, он в самом деле признавал, что у меня есть причины для сомнений. И видя, как я с помощью скрупулезного анализа эти сомнения преодолевал, он мне говорил: «Я и не думал, что можно так здорово переводить». Немного смешно, что я ссылаюсь на всех этих людей, но что прикажете делать? Не стану скрывать: если вы попросите у меня попить по-английски, я не пойму вас, потому что английский я учил, когда уже был болен астмой и говорить не мог; я учил язык глазами и не умею ни произносить английские слова, ни понимать их на слух. Я не притязаю на знание английского. Я притязаю на знание Рескина. А притязаний у меня не так уж много. Может быть, я вас не убедил, и вы по-прежнему думаете, что мой перевод — нагромождение неточностей. Но тогда из дружбы ко мне не говорите этого никому — пускай читатели откроют это сами. Простите мне мою прямоту и не сомневайтесь в моей благодарности и дружбе.
Марсель Пруст.
P. S. Исправленная корректура лежит у моего консьержа. Мне в ней больше нечего менять. Но раз ваш журнал обыкновенно посылает две корректуры, я не прочь держать вторую, хочу убедиться, что исправления были правильно поняты. Говоря «больше нечего менять», я имею в виду: мне так кажется. Но, разумеется, я изменю все, что вы потребуете. Только опасаюсь, как бы мы не упростили Рескина и не ослабили его необычного очарования, превратив его в этакого Мериме.
Комментарий
Князь Константен де Бранкован, отпрыск румынской аристократической семьи, жившей преимущественно в Париже, издавал с 1902 года журнал «Латинский ренессанс», который вдохновлялся прежде всего творчеством итальянского писателя-декадента Габриэле Д’Аннунцио; само название журнала было полемическим, в противовес изданию французского писателя-символиста Сара Пеладана «Латинский декаданс». Бранкован привлек Пруста к сотрудничеству, и тот предложил ему часть перевода «Амьенской библии», которая и была опубликована между 15 февраля и 15 марта 1903 года. Пруст и Бранкован были друзьями, Пруст нередко гостил на вилле Бранкованов в Эвиане; позже между ними наступило некоторое охлаждение, однако Пруст все же отдал в журнал Бранкована предисловие ко второму своему переводу из Рескина, озаглавленное «О чтении» (опубликовано 15 июня 1905-го). Настоящее письмо Пруст написал, дочитывая первую корректуру своего перевода «Амьенской библии» для журнала. В нем есть одно преувеличение: работа над переводом продолжалась на самом деле не четыре года, а чуть больше двух.
Упомянутый в письме граф Жорж де Лорис (1876–1963), автор трех романов, мемуарист, познакомился с Прустом в 1902 году и вскоре стал его другом и поверенным литературных планов. Любопытно, что в предисловии к сборнику писем Пруста де Лорису последний упоминает тот же самый инцидент: «Однажды князь де Бранкован, который в те времена издавал «Латинский ренессанс», спросил его: «Как вы выходите из положения, Марсель, — вы же не знаете английского?» И в самом деле, Пруст знал по-английски только Рескина, но зато — во всех тонкостях. Доведись ему очутиться в обществе англичан или просто попытаться заказать котлету в ресторане, это было бы для него мучением». (Marcel Proust. A unami. — Paris: Amiot-Dumont 1948, с. 22). Пруст не зря так рассердился: он знал, что в словах Бранкована есть доля правды, и в его переводе «Амьенской библии» действительно попадаются неточности (см. Emile Audra. Ruskin et la France, dans la Revue des Cours et conferences, 27,15 janvier 1926, c. 281–288). Но существует ли перевод без неточностей?
Кроме того, упомянут виконт Робер д’Юмьер (1868–1915) — друг Пруста, романист, эссеист, драматург, переводчик с английского, открывший французскому читателю Киплинга и Конрада. Пруст часто обращался к нему за помощью и выразил ему благодарность в предисловии к «Амьенской библии»: «Когда я становился в тупик перед трудным языковым оборотом, я шел за советом к великолепному переводчику Киплинга, и он, тонкий знаток английских текстов, доверявший столько же знаниям, сколько интуиции, тут же разрешал мои трудности».
Наконец, князь Антуан Бибеско (1878–1951) и его младший брат Эмманюэль — соседи Пруста, с которыми он познакомился и подружился в 1899 году. Их мать, княгиня Бибеско, держала литературный салон, где собирались писатели и музыканты. Антуан писал пьесы, к которым Пруст относился одобрительно, но главное — оба брата разделяли интерес Пруста к Рескину и вместе с ним совершали паломничества в места, упоминавшиеся в его книгах. Бибеско состояли в родстве с Бранкованами.
2. Мэри Нордлингер [Воскресенье 17 или 24 апреля 1904]
Милый друг,
спасибо за чудесные цветы-секреты, нынче вечером я из них, по выражению мадам де Севинье, «устроил весну» — безобидную, пресноводную и проточную. Благодаря вам, дальневосточная весна осенила мою черную электрическую комнату. Кроме того, благодарю за прекрасный перевод, я его тщательно проработаю и, если позволите, изменю, но осторожно, со всем надлежащим почтением. И все-таки изменю. Вы говорите по-французски не только лучше француженки, но и просто как француженка. Вы пишете по-французски не только лучше француженки, но и просто как француженка. Но когда вы переводите с английского, проявляется вся первоначальная природа слов, они возвращаются к своему складу, к своему сродству, к правилам, изначально им присущим. И несмотря на все очарование, которое есть в этом английском наряде французских слов или скорее в этом мерцании английских оборотов и английских лиц, прорывающихся сквозь французский свой облик и французское облаченье, нужно будет остудить эту жизнь, офранцузить, удалить от оригинала и притушить оригинальность.
Нет, я, конечно, не стану напрашиваться, чтобы Мане и Фантен меня добивали: и так уже меня наполовину прикончили Клуэ и Фуке.
Что такое «жемчужина венецианских четок»?
P. S. (Понедельник) Мое письмо забыли отправить, поэтому добавляю короткий постскриптум. Боюсь, как бы вы не рассердились, что я все переворошил в «Сезаме»; в конце концов я могу оставить все как было у вас, если вам угодно. Но думаю, что вы переводили не по тому изданию, с которым работаю я, потому что все время встречаю несовпадения. Да и многие слова у вас пропущены. Лучше я сам выправлю то, что вы сделали, а потом мы все вместе обсудим. Давеча меня разбудил звонок. Спросонок я не сразу поинтересовался, кто приходил. А когда спросил и узнал, кто это, было уже поздно: вы ушли. Хотя если бы я вас и не упустил, все равно я был не в состоянии с вами увидеться. С тех самых пор все еще не выхожу, но в скором времени отважусь (только не днем, а вечером). С огромным почтением, с огромной дружбой
Марсель Пруст.
Комментарий
Мэри-Луиза Нордлингер познакомилась с Прустом в парижском доме семьи Ан. В Париже она изучала искусство, занималась ваянием, разделяла любовь Пруста к Рескину и была, наряду с г-жой Пруст, его преданной помощницей; причем, если г-жа Пруст могла только поверхностно передать смысл английского текста, Нордлингер была способна проникнуть в идеи Рескина и оказать помощь в их истолковании. О дружбе и сотрудничестве с Прустом она рассказала в своих воспоминаниях, к сожалению, неоконченных; кроме того, в 1942 году она издала сорок одно письмо Пруста, освещающее всю их совместную работу над переводами (Lettres a une amie), предпослав изданию предисловие. Пруст вместе с Нордлингер завершили корректурную правку «Амьенской библии» в январе — феврале 1904 года и немедленно начали работу над «Сезамом и Лилиями»; об этом и говорится в настоящем письме.
Японские игрушки, о которых идет речь, Нордлингер прислала в подарок Прусту; позже он описал их в романе: «И как в той игре, которой забавляют себя японцы, окуная в фарфоровый сосуд с водой комочки бумаги, поначалу бесформенные, которые, едва намокнув, расправляются, обретают очертанья, окрашиваются, делаются друг на друга непохожи, превращаются
