что я привез сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон-Жуан». Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не всё (весьма секретное). [272] Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает. Итак, русская словесность головою выдана Булгарину и Гречу! жаль — но чего смотрел и Дельвиг? охота ему было печатать конфектный билетец этого несносного Лавинья. Но всё же Дельвиг должен оправдаться перед государем. Он может доказать, что никогда в его «Газете» не было и тени не только мятежности, но и недоброжелательства к правительству. Поговори с ним об этом. А то шпионы-литераторы заедят его как барана, а не как барона. Прости, душа, здоров будь — это главное.
9 декабря.
375. Е. М. ХИТРОВО
9 декабря 1830 г.
Из Москвы в Петербург.
En rentrant à Moscou, Madame, j ai trouvé chez la princesse Dolgorouky un paquet de votre part. C’était des gazettes de France et la tragédie de Dumas — tout était nouvelles pour moi, malheureux pestiféré de Нижний. Quelle année! quels événements! La nouvelle de l’insurrection de Pologne m’a tout à fait bouleversé. Nos vieux ennemis seront donc exterminés et c’est ainsi que rien de ce qu’a fait Alexandre ne pourra subsister, car rien n’est basé sur les véritables intérêts de la Russie, et ne pose que sur des considérations de vanité personnelles, d’effet théâtral etc…. Connaissez-vous le mot sanglant de maréchal votre père? A son entrée à Vilna, les Polonais vinrent se jetter à ses pieds. Встаньте, leur dit-il, помните, что вы русские. — Nous ne pouvons que plaindre les Polonais. Nous sommes trop puissants pour les haïr, la guerre qui va s’ouvrir sera une guerre d’extermination — ou du moins devrait l’être. L’amour de la patrie, tel qu’il peut exister dans une âme polonaise, a toujours été un sentiment funèbre. Voyez leur poète Mickévicz. — Tout cela m’attriste beaucoup. La Russie a besoin de repos. Je viens de la parcourir. La sublime visite de l’empereur a ranimé Moscou, mais il n’a pu être à la fois dans tous les 16 gouvernements empestés. Le peuple est abattu et irrité. L’année 1830 est une triste année pour nous. Espérons — c’est toujours bien fait d’espérer.
9 décembre. {98}
376. Е. М. ХИТРОВО
11 декабря 1830 г.
Из Москвы в Петербург.
Mon père vient de m’envoyer une lettre que vous m’avez adressée à la campagne. Vous devez être aussi assurée de ma reconnaissance, que je le suis de l’intérêt que vous daignez prendre à mon sort. Je ne vous en parlerai donc pas, Madame. Quant à la nouvelle de ma rupture, elle est fausse et n’est fondée que sur ma longue retraite et mon silence habituel avec mes amis. Ce qui m’intéresse pour le moment, c’est ce qui se passe en Europe. Les élections de la France sont, dites-vous, dans un bon esprit. Qu’appelez-vous un bon esprit? Je tremble qu’ils ne mettent en tout cela la pétulance de la victoire, et que Louis-Philippe ne soit par trop roi-soliveau. La nouvelle loi des élections mettra au banc des députés une génération jeune, violente, peu effrayée des excès de la révolution républicaine qu’elle n’a connue que par les mémoires et qu’elle n’a pas traversée. Je ne lis pas encore les journaux, car je n’ai pas encore eu le temps de me reconnaître. Quant aux journaux russes je vous avoue que la suppression de la Gazette littéraire m’a fort étonné. Sans doute l’éditeur a eu tort d’inserrer le billet de bonbon de Casimir la Vigne — mais ce journal est si inoffensif, si ennuyeux dans sa gravité qu’il n’est lu que des littérateurs et qu’il est tout à fait étranger même aux allusions de la politique. J’en suis fâché pour Delvig, homme tranquille, père de famille, tout à fait estimable et auquel cependant la sottise ou l’inadvertance d’un moment peuvent nuire auprès du gouvernement et cela dans un moment où il sollicitait pour sa mère, veuve du général Delvig, une pension de Sa Majesté.
Veuillez, Madame, me mettre aux pieds des comtesses vos filles, dont la bienveillance m’est plus que précieuse, et souffrez que je reste aux vôtres.
11 déc. {99}
377. Н. С. АЛЕКСЕЕВУ
26 декабря 1830 г.
Из Москвы в Бухарест.
Мой милый, как несправедливы — твои упреки моей забывчивости и лени! Из писем твоих вижу я, душа моя, что мои до тебя не доходят. Не знаю, кого винить, не смею никого винить; но я писал к тебе несколько раз или (чтоб не солгать) два раза — стихами и прозою, как бывало в старину. Ты пишешь, что ты постарел, мой вечно юный; желал бы посмотреть на твою лысину и морщины; вероятно, и ты не узнал бы меня: я оброс бакенбардами, остригся под гребешок — остепенился, обрюзг — но это еще ничего — я сговорен, душа моя, сговорен и женюсь! и непременно дам тебе знать, что такое женатая жизнь. Пиши мне, мой милый, о тех местах, где ты скучаешь, но которые сделались уже милы моему воображению, — о берегах Быка, о Кишиневе, о красавицах — вероятно, состарившихся — о Еврейке, которую так долго и так упорно таил ты от меня, своего черного друга — о Пульхерии, о Стамо, о Худобашеве. об Инзове, об Липранди, словом обо всех близких моему воспоминанию, женщинах и мужчинах, живых и мертвых. Пребывание мое в Бессарабии доселе не оставило никаких следов ни поэтических ни прозаических. Дай срок — надеюсь, что когда-нибудь ты увидишь, что ничто мною не забыто. Прости, радость моя. Пиши же мне.
26 дек.
378. П. В. НАЩОКИНУ
Декабрь (после 5) 1830 г. в Москве.
Сейчас еду богу молиться и взял с собою последнюю сотню. Узнай, пожалуйста, где живет мой татарин, и, коли можешь, достань с своей стороны тысячи две.
379. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
Конец (не ранее 27–28) декабря 1830 г.
Из Москвы в Остафьево.
К тебе собираюсь. Но по службе должен провести сегодняшний и завтрашний день в Москве у невесты. «Северных цветов» еще не получил. «Борис Годунов» здесь, но у меня его еще нет. Поклон мой всем вам.
1831
380. Н. А. ПОЛЕВОМУ
1 января 1831 г.
В Москве.
Николай Алексеевич,
Искренно благодарю Вас за присылку «Телеграфа», приятное для меня доказательство, что наше литературное разногласие не совсем расстроило наши прежние сношения. Жалею, что еще не могу доставить Вам «Бориса Годунова», который уже вышел, но мною не получен.
С истинным почтением честь имею быть,
Ваш покорнейший слуга
Александр Пушкин.
1 генв. 1831.
381. П. Я. ЧААДАЕВУ
2 января 1831 г.
В Москве.
Voici, mon ami, celui de mes ouvrages que j’aime le mieux. Vous le lirez, puisqu’il est de moi — et vous m’en direz votre avis. En attendant, je vous embrasse et vous souhaite une bonne année.
2 Janvier. {100}
382. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
2 января 1831 г.
Из Москвы в Остафьево.
2 янв. 1831.
Стихи твои прелесть — не хочется мне отдать их в альманах; лучше отошлем их Дельвигу. Обозы, поросята и бригадир удивительно забавны. Яковлев издает к масленице альманах «Блин». Жаль, если первый блин его будет комом. Не отдашь ли ты ему «Обозы», а «Девичий сон» Максимовичу? Яковлев тем еще хорош, что отменно храбр и готов намазать свой блин жиром Булгарина и икрою Полевого — пошли ему свои сатирические статьи, коли есть. Знаешь ли ты, какие подарки получил я на новый год? Билет на «Телеграф» да билет на «Телескоп» — от издателей в знак искреннего почтения. Каково? И в «Пчеле» предлагают мне мир, упрекая нас (тебя да меня) в неукротимой вражде и службе вечной Немезиде. Все это прекрасно; одного жаль — в «Борисе» моем выпущены народные сцены, да матерщина французская и отечественная; а впрочем, странно читать многое напечатанное. «Северные цветы» что-то бледны. Каков шут Дельвиг, в круглый год ничего сам не написавший и издавший свой альманах в поте лиц наших? На днях у тебя буду, с удовольствием привезу и шампанское — радуюсь, что бутылка за мною. С Полиньяком я помирился. Его вторичное заточение в Венсене, меридиан, начертанный на полу его темницы, чтение Вальтер Скотта, всё это романически трогательно — а всё-таки палата права. Речьми адвокатов я недоволен — все они робки. Один Ламене в состоянии был бы aborder bravement la question. [273] О Польше нет ни слуху ни духу. Я видел письмо Чичерина к отцу, где сказано il y a lieu d’espérer que tout finira sans guerre. [274] Здесь некто бился об заклад, бутылку V. С. Р. [275] противу тысячи руб., что Варшаву возьмут без выстрела. Денис здесь. Он написал красноречивый Éloge [276] Раевского. Мы советуем написать ему жизнь его. Киреевский наш здесь. Вечор видел его. Лиза голенькая пишет мне отчаянное, политическое письмо. Кажется, последние происшествия произвели на петербургское общество сильное действие. Если б я был холост, то съездил бы туда. Новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной. Она пела песню, в таборе сложенную, на голос приехали сани:
Давыдов с ноздрями,
Вяземский с очками,
Гагарин с усами,
Д — Митюша,
В — Петруша,
Г — Федюша
Девок испугали
И всех разогнали и проч.
Знаешь ли ты эту песню? Addio [277], поклон всем твоим, до свидания.
383. М. П. ПОГОДИНУ
3 января 1831 г.
В Москве.
Вот вам «Борис». Доставьте, сделайте милость, один экземпляр Никодиму Надоумке, приславшему мне билет на «Телескоп». Мы живем во дни переворотов — или переоборотов (как лучше?). Мне пишут из Петербурга, что «Годунов» имел успех. Вот еще для меня диковинка. Выдавайте ж «Марфу».
Сейчас отняли у меня экземпляр Надеждина; завтра пришлю другой.
384. П. А. ПЛЕТНЕВУ
7 января 1831 г.
Из Москвы в Петербург.
Что с тобою, душа моя? как побранил ты меня в сентябре за мою хандру, с тех пор нет мне о тебе ни слуха ни духа. Деньги (2000) я получил. Прелестное издание «Бориса» видел. Послание твое к Гнедко прочел, ответ его не прочел — знаю, что ты жив, а писем от тебя всё нет. Уж не запретил ли тебе генерал-губернатор иметь со мною переписку? чего доброго!
