trouvé ma pauvre mère à l’extrémité, elle était venue de Pavlovsk pour chercher un logement, et elle est tombée subitement en faiblesse chez M-me Княжнин, où elle s’était arrêtée. Rauch et Spaski n’ont aucune espérance. Dans cette triste situation j’ai encore le chagrin de voir ma pauvre Natalie en butte à la haine du monde. On dit partout qu’il est affreux qu’elle soit si élégante, quand son beau-père et sa belle-mère n’ont pas de quoi manger, et que sa belle-mère se meurt chez des étrangers. Vous savez ce qu’il en est. On ne peut pas dire à la rigueur qu’un homme qui a 1200 paysans soit dans la misère. C’est mon père qui a quelque chose, et c’est moi qui n’ai rien. En tout cas Natalie n’a que faire dans tout cela; c’est moi qui devrait en répondre. Si ma mère s’était venue établir chez moi, Natalie, comme de raison, l’aurait reçue. Mais une maison froide, remplie de marmaille et encombrée de monde n’est guère convenable à une malade. Ma mère est mieux chez elle. Je l’ai trouvée déjà déménagée; mon père est dans un état bien à plaindre. Quant à moi, je fais de la bile, et je suis tout abasourdi.
Croyez m’en, chère Madame Ossipof, la vie toute süsse Gewohnheit qu’elle est, a une amertume qui finit par la rendre dégoutante et c’est un vilain tas de boue que le monde. J’aime mieux Тригорское. Je vous salue de tout mon coeur. {153}
674. И. И. ЛАЖЕЧНИКОВУ
3 ноября 1835 г.
Из Петербурга в Москву.
Иван Иванович!
Во-первых, должен я просить у вас прощения за медленность и неисправность свою. Портрет Пугачева получил месяц тому назад, и, возвратясь из деревни, узнал я, что до сих пор экземпляр его «Истории» вам не доставлен. Возвращаю вам рукопись Рычкова, коей пользовался я по вашей благосклонности.
Позвольте, милостивый государь, благодарить вас теперь за прекрасные романы, которые все мы прочли с такою жадностию и с таким наслаждением. Может быть, в художественном отношении «Ледяной дом» и выше «Последнего Новика», но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык. За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лице мученика. Его донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без негодования на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать. Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа. Впрочем, он имел великий ум и великие таланты.
Позвольте сделать вам филологический вопрос, коего разрешение для меня важно: в каком смысле упомянули вы слово хобот в последнем вашем творении и по какому наречию?
Препоручая себя вашей благосклонности, честь имею быть с глубочайшим почтением,
вашим покорнейшим слугою.
Александр Пушкин.
3 ноября 1835 г.
С.-Петербург
675. П. А. КЛЕЙНМИХЕЛЮ
19 ноября 1835 г.
В Петербурге.
Петр Андреевич,
Возвратясь из путешествия, нашел я предписание Вашего высокопревосходительства, коему и поспешил повиноваться. Книги и бумаги, коими пользовался я по благосклонности его сиятельства графа Чернышева, возвращены мною в Военное министерство.
Обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с покорнейшею просьбою: в Главном штабе находится одна, мне еще не известная, книга, содержащая последние письма и донесения генерала Бибикова (1774 года). Мне было бы необходимо справиться с сими документами; осмеливаюсь просить на то соизволения Вашего высокопревосходительства.
С глубочайшим почтением
честь имею быть, милостивый государь,
Вашего высокопревосходительства
покорнейшим слугою.
Александр Пушкин.
19 ноября 1835.
676. П. А. ОСИПОВОЙ
26 декабря 1835 г.
Из Петербурга во Псков.
Enfin, madame, j’ai eu la consolation de recevoir votre lettre du 27 novembre. Elle a été près de 4 semaines en chemin. Nous ne savions que penser de votre silence. Je ne sais pourquoi je vous suppose à Pskov et c’est là que je vous adresse cette lettre. La santé de ma mère est améliorée, mais ce n’est pas encore une convalescence. Elle traîne, cependant la maladie s’est calmée. Mon père est bien à plaindre. Ma femme vous remercie de votre souvenir et se recommande à votre amitié. Ребятишки также. Je vous souhaite santé et bonne fête, et je ne vous dis rien de mon inaltérable dévouement.
L’Empereur vient d’accorder la grâce de la plupart des conspirateurs de 1825, entre autres à mon pauvre Кюхельбекер. По указу должен он быть поселен в южной части Сибири. C’est un beau pays, mais je le voudrais savoir plus près de nous; et peut-être lui permettra-t-on de se retirer sur les terres de M-me Glinka, sa soeur. Le gouvernement a toujours eu pour lui de la douceur et de l’indulgence.
Quand je songe que 10 ans sont écoulés depuis ces malheureux troubles, il me parait que j’ai fait un rêve. Que d’événements, que de changements en tout, à commencer par mes propres idées — ma situation, etc., etc. En vérité, il n’y a que mon amitié pour vous et votre famille que je retrouve on mon âme toujours la même, toujours pleine et entière.
26 Déc.
Votre lettre de change est prête et je vous l’enverrai la prochaine fois. {154}
677. А. Х. БЕНКЕНДОРФУ
31 декабря 1835 г.
В Петербурге.
граф Александр Христофорович,
Имею счастие повергнуть на рассмотрение его величества записки бригадира Моро де Бразе о походе 1711 года, с моими примечаниями и предисловием. Эти записки любопытны и дельны. Они важный исторический документ и едва ли не единственный (опричь журнала самого Петра Великого).
Осмеливаюсь беспокоить Ваше сиятельство покорнейшею просьбою. Я желал бы в следующем, 1836 году издать четыре тома статей чисто литературных (как-то повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности, наподобие английских трехмесячных Reviews. Отказавшись от участия во всех наших журналах, я лишился и своих доходов. Издание таковой Review [417] доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды, мною начатые. Это было бы для меня новым благодеянием государя.
Препоручая себя всегдашней Вашей благосклонности, честь имею быть с глубочайшим почтением и совершенной преданностию,
Вашего сиятельства
покорнейший слуга
Александр Пушкин.
31 дек. 1835.
СПб.
1836
678. Н. А. ДУРОВОЙ
19 января 1836 г.
Из Петербурга в Елабугу.
Александр Андреевич,
По последнему письму Вашему от 6-го января… чрезвычайно меня встревожило. Рукописи Вашей я не получил, и вот какую подозреваю на то причину. Уехав в деревню на три месяца, я пробыл в ней только три недели, и принужден был наскоро воротиться в Петербург. Вероятно, Ваша рукопись послана в Псков. Сделайте милость, не гневайтесь на меня. Сейчас еду холопотать; задержки постараюсь вознаградить.
Я было совсем отчаивался получить «Записки», столь нетерпеливо мною ожидаемые. Слава богу, что теперь попал на след.
С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть
Вашим усерднейшим и покорнейшим слугою.
А. Пушкин.
19 янв. 1836.
679. П. В. НАЩОКИНУ
10-е числа января 1836 г.
Из Петербурга в Москву.
Я не писал к тебе потому, что в ссоре с московскою почтою. Услышал я, что ты собирался ко мне в деревню. Радуюсь, что не собрался, потому что там меня бы ты не застал. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город. О тебе были разные слухи, касательно твоего выигрыша; но что истинно меня утешило, так это то, что все в голос оправдывали тебя, и тебя одного. Думаю побывать в Москве, коли не околею на дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! а здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи — я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет, Смирдин уже предлагает мне 15 000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его «Библиотеки». Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться. Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура, что с ними связываться невозможно. Желал бы я взглянуть на твою семейственную жизнь и ею порадоваться. Ведь и я тут участвовал, и я имел влияние на решительный переворот твоей жизни. Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно; ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились. Каковы твои дела? Что Кнерцер и твой жиденок-лекарь, которого Наталья Николаевна так не любит? А у ней пречуткое сердце. Смотри, распутайся с ними: это необходимо. Но обо всем этом после поговорим. До свидания, мой друг.
680. А. Н. МОРДВИНОВУ (?)
Вторая половина января — начало февраля 1836 г.
Петербург.
(Черновое)
Je vous supplie de me pardonner mon importunité, mais comme je n’ai pu hier me justifier devant le ministre —
Mon ode a été envoyée à Moscou sans aucune explication. Mes amis n’en avaient aucune connaissance. Toute espèce d’allusion en est soigneusement éloignée. La partie satyrique porte sur la vile avidité d’un héritier, qui au moment de la maladie de son parent fait déjà mettre les scellés sur les effets qu’il convoite. J’avoue qu’une anecdote pareille avait été répandue et que j’ai recueilli une expression poétique échappée à ce sujet.
Il est impossible d’écrire une ode satyrique sans que la malignité n’y trouve tout de suite une allusion. Derjavine dans son «Вельможа» peignit un sybarite plongé dans la volupté sourd au cris du peuple, qui s’écrie
Мне миг покоя моего
Приятней, чем в исторьи веки.
On applica ces vers à Potemkine et à d’autres — cependant toutes ces déclamations étaient des lieux communs — qui avaient été répété mille fois. C’est à dire dans la satyre des vices les plus bas et les plus communs peints…
Au fond c’étaient des vices de grand seigneur et je ne puis savoir jusqu’à quel point Derjavine était innocent de toute personnalité.
Le public dans le portrait d’un vil avare, d’un drôle qui vole le bois de la couronne, qui présente à sa femme des comptes infidèles, d’un plat-pied qui devient bonne d’enfants chez les grands seigneurs, etc. — a, dit-on, reconnu un grand seigneur, un homme riche, un homme honoré d’une charge importante. —
Tant pis pour le public — il me
