в Велико». Он был сын сапожника, и его родители, повидимому, не сильно беспокоились о его образовании, ибо он не умеет ни читать, ни писать. В возрасте восьми лет он был похищен чинженегами или цыганами. Эти люди увели его в Боснию, где и обучали своему искусству и без труда обратили его в магометанство, исповедываемое большинством среди них. [57] Один «айан», или старшина, в Ливно отнял его у цыган и взял себе в услужение, где он и пробыл несколько лет.
Ему было пятнадцать лет, когда один католический монах обратил его в христианство, рискуя быть посаженным на кол в случае обнаружения этого, ибо турки отнюдь не поощряют миссионерской деятельности. Юный Иакинф недолго задумывался над тем, чтобы покинуть своего хозяина, достаточно сурового, как и большинство босняков; но, уходя из его дома, он задумал отмстить за дурное обращение. Однажды ночью, в грозу, он ушел из Ливно, захватив с собой шубу и саблю хозяина, с несколькими цехинами, какие ему удалось похитить. Монах, окрестивший его, сопровождал его в бегстве, совершенном, вероятно, по его совету.
От Ливно до Синя, в Далмации, миль двенадцать. Беглецы скоро прибыли туда, под покровительство венецианского правительства, в безопасности от преследований айана. Здесь-то Магланович сочинил свою первую песню; он воспел свое бегство в балладе, которая привлекла внимание некоторых, и с нее-то началась его известность. [58]
Но он был без средств к существованию, а по природе своей не был расположен к труду. Благодаря морлацкому гостеприимству некоторое время он жил на подаяния сельских жителей, отплачивая им пением какой-нибудь заученной им старой песни. Вскоре он сочинил несколько новых песен на случаи свадеб и погребений, и его присутствие стало настолько необходимым, что ни один праздник не считался удачным, если на нем не было Маглановича со своей гузлой.
Так он жил в окрестностях Синя, мало беспокоясь о своих родных, судьба которых ему доныне осталась неизвестной, так как со дня похищения он ни разу не бывал в Звониграде.
Двадцати пяти лет это был красивый молодой человек, сильный, ловкий, прекрасный охотник и сверх того знаменитый поэт и музыкант; его уважали все, в особенности девушки. Та, которой он отдавал предпочтение, звалась Марией и была дочерью богатого морлака, по имени Злариновича. Он легко добился взаимности и, по обычаю, похитил ее. У него был соперник по имени Ульян, нечто вроде местного сеньора, который заранее проведал о похищении. Иллирийские нравы таковы, что отвергнутый любовник легко утешается и не косится на своего счастливого соперника; но этот Ульян решил ревновать и препятствовать счастью Маглановича. В ночь похищения он явился с двумя слугами в ту минуту, когда Мария села на лошадь, чтобы следовать за возлюбленным. Ульян угрожающим голосом приказал остановиться. Соперники, по обычаю, были вооружены. Магланович выстрелил первый и убил сеньора Ульяна. Если бы у него была семья, то она поддержала бы его, и он не покинул бы страны из-за таких пустяков; но он был одинок, против него — готовая на месть семья убитого. Он быстро пришел к решению и скрылся с женой в горах, где присоединился к гайдукам. [59]
Он долго жил с ними и даже был ранен в лицо при схватке с пандурами. [60] — Наконец, заработав кое-какие деньги, как я полагаю, не особенно честным способом, он оставил горы, купил скот и поселился в Каттаро с женой и детьми. Дом его около Смоковича, на берегу речонки или потока, впадающего в озеро Врана. Жена и дети заняты коровами и фермой; он же вечно в разъездах; часто посещает он своих старинных друзей гайдуков, но не принимает уже участия в их опасном промысле.
Я встретил его в Заре впервые в 1816 г. В то время я свободно говорил по-иллирийски и сильно желал услышать какого-нибудь известного поэта. Мой друг, уважаемый воевода Николай ***, встретил в Белграде — месте своего жительства — Иакинфа Маглановича, ему ранее известного, и, зная, что он направлялся в Зару, снабдил его письмом ко мне. Он писал мне, что если я желаю послушать гусляра, то должен сперва подпоить его; ибо вдохновение на него сходило лишь тогда, когда он бывал почти пьян.
Иакинфу было в то время около шестидесяти лет. Это — высокий человек, еще крепкий и сильный для своего возраста, широкоплечий, с необычайно толстой шеей; лицо его удивительно загорелое, глаза маленькие и слегка приподнятые по углам, орлиный нос, довольно красный от крепких напитков, длинные белые усы и густые черные брови, всё это вместе дает образ, незабываемый для того, кто видел его хоть раз. Прибавьте к тому длинный шрам через бровь и вдоль щеки. Непостижимо, как он не лишился глаза при таком ранении. Голова у него была бритая, по почти всеобщему обычаю, и носил он черную барашковую шапку; платье его было очень поношенное, но притом весьма опрятное.
Войдя ко мне в комнату, он передал мне письмо воеводы и присел без стеснения. Когда я прочел письмо, он сказал тоном довольно презрительного сомнения: — Так вы говорите по-иллирийски. Я отвечал немедленно на этом языке, что достаточно понимаю по-иллирийски, чтобы оценить его песни, которые мне очень хвалили. — Ладно, ладно, — отвечал он, — но я хочу есть и пить; я буду петь, когда поем. Мы вместе пообедали. Мне показалось, что он голодал по меньшей мере дня четыре, с такой жадностью он ел. По совету воеводы, я подливал ему, и друзья мои, которые, услышав о его приходе, пришли ко мне, наполняли его стакан ежеминутно. Мы надеялись, что когда этот необычайный голод и жажда будут удовлетворены, наш гость соблаговолит нам что-нибудь спеть. Но ожидания наши оказались напрасны. Вдруг он встал из-за стола и, опустившись на ковер у огня (дело было в декабре), заснул в пять минут, и не было никакой возможности разбудить его.
Я был удачливее в другой раз, я постарался напоить его лишь настолько, чтобы воодушевить его, и тогда он спел мне много баллад, находящихся в этом сборнике.
Должно быть, голос его был прежде хорош, но тогда он был немного разбит. Когда он пел, играя на гузле, глаза его оживали, и лицо принимало выражение дикой красоты, которую художники охотно заносят на полотно.
Он со мною расстался довольно странным способом: пять дней жил он у меня и на шестой утром ушел, и я тщетно ждал его до вечера. Мне сказали, что он ушел из Зары к себе домой; но в то же время я заметил исчезновение пары английских пистолетов, которые, до его поспешного ухода, висели у меня в комнате. Я должен добавить к его чести, что он мог равным образом унести и мой кошелек и золотые часы, которые были раз в десять дороже, чем взятые им пистолеты.
В 1817 году я провел дня два в его доме, где он принял меня, выказав живейшую радость. Жена его и все дети и внуки окружили меня и обнимали, а когда я ушел от них, старший сын служил мне проводником в горах в течение нескольких дней, причем невозможно было уговорить его принять какое бы то ни было вознаграждение.
Стр. 372. Гамлет.
Стр. 376. Я воздвиг памятник. (Латин.)
Стр. 377. С самого начала (от яиц Леды). (Латин.)
Стр. 379. Третье сословие. (Франц.)
Стр. 404. Пролог… Мертвые развлекают мое внимание… (Грей) лицейские игры, наши уроки… Дельвиг и Кюхельбекер, поэзия. (Франц.)
Стр. 463. Намек на царицу, которая следует за царем. (Франц.)
Стр. 486. Ты помнишь ли, говорил капитан. (Франц.)
Стр. 488. — См. перевод к стр. 58.
Стр. 491. Это — ядовитое дерево, которое, пронзенное до сердцевины, плачет только ядовитыми слезами. Кольридж. (Англ.)
Стр. 494. Любовь, изгнание… Писано мною в изгнании. (Франц.)
Стр. 510. Я простолюдин, совсем простолюдин, я простолюдин, простолюдин, простолюдин. Беранже. (Франц.)
Стр. 512. Голос и больше ничего. (Латин.)
Стр. 517. В своем доме. (Англ.)
Стр. 519. Эта, облагороженная гора. (Франц.)
Стр. 519. Странствие паломника. (Англ.)
Стр. 523. Из Альфреда Мюссе.
Стр. 526. Пролог. (Франц.)
Стр. 528. Ранний возраст поет любовь, поздний — боевое смятение. Проперций. (Латин.)
ПЕРЕЧЕНЬ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
А. С. Пушкин. Литография Г. Гиппиуса. 1828 г. Фронтиспис.
П. Я. Чаадаев. Литография Алофа. Год не обозначен … 16
Казненные декабристы. Рисунки А. С. Пушкина на листе черновой рукописи поэмы «Полтава». Перо, чернила. 1828 г. … 49
М. И. Глинка. Рисунок художника Н. Волкова. Итальянский карандаш. 1837 г. … 176
Д. В. Давыдов. Портрет работы художника Д. Дау. Масло. Год не обозначен … 192
В содержании указаны страницы: первая — текст, вторая — из ранних редакций и третья — примечания.
СТИХОТВОРЕНИЯ (1827–1836)
1827
«Во глубине сибирских руд» … 7 — 483
Эпиграмма. Из антологии («Лук звенит, стрела трепещет») … 9 — 483
«Есть роза дивная: она» … 10 — 483
Ек. Н. Ушаковой («Когда бывало в старину») … 11 — 483
Княгине 3. А. Волконской («Среди рассеянной Москвы») … 12 — 483
Ек. Н. Ушаковой («В отдалении от вас») … 13 — 484
«В степи мирской, печальной и безбрежной» … 14 — 484
Арион … 15 — 484
Ангел … 16 — 484
«Какая ночь! Мороз трескучий» … 17 — 484
Кипренскому («Любимец моды легкокрылой») … 19 — 484
Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной … 20 — 484
Поэт («Пока не требует поэта») … 21 — 484
«Близ мест, где царствует Венеция златая» … 22 — 485
Из Alfieri («Сомненье, страх, порочную надежду») … 23 — 485
Послание Дельвигу («Прими сей череп, Дельвиг, он») … 24 — 485
«Всем красны боярские конюшни» … 30 — 485
«Блажен в златом кругу вельмож» … 32 — 485
«В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера» … 33 — 485
19 октября 1827 («Бог помочь вам, друзья мои») … 34 — 485
Талисман … 35 — 485
Кн. П. П. Вяземскому … 37 — 486
«Весна, весна, пора любви» … 38 — 486
«Сводня грустно за столом» … 39 — 486
Рефутация г-на Беранжера … 42 — 486
Баратынскому («О ты, который сочетал») … 44 — 486
«Я знаю край: там на брега» … 45 — 486
«Символы верности любя» … 46 — 486
1828
Друзьям («Нет, я не льстец») … 47 — 486
Послание к Великопольскому, сочинителю «Сатиры на игроков» («Так элегическую лиру») … 50 — 487
«Сто лет минуло, как тевтон» … 52 — 487
«Кто знает край, где небо блещет» … 54 — 487
В. С. Филимонову при получении поэмы его «Дурацкий колпак» … 57 — 487
То Dawe ESQr («Зачем твой дивный карандаш») … 58 — 488
Воспоминание («Когда для смертного умолкнет шумный день») … 59 467 488
Ты и вы … 60 — 488
