ты думаешь. Ей-богу, я с отчаяния готов и на Альманак.
— Советую дела не откладывать.
— Сегодня ж начну свои визиты.
— И дело: желаю тебе всякого успеха.
______
(Кабинет стихотворца. Всё в большом беспорядке. Посредине стол. Стихотворец и трое молодых людей играют в кости.)
С т и х о т в о р е ц (гремя стаканчиком). Я в руке. Sept à la main… neuf… Sacredieu… neuf et sept… neuf et sept… neuf… [77] мое… Кто держит?
Г о с т ь. Экое счастие: держу.
С т и х о т в о р е ц. Sept à la main… (про себя). Это кто?
Входит А л ь м а н а ш н и к (одному из гостей). Я давно желал иметь счастие представиться вам. Позвольте одному из усерднейших ваших почитателей… Ваши прекрасные сочинения…
Г о с т ь. Вы ошибаетесь: я, кроме векселей, ничего не сочиняю: вот хозяин…
А л ь м а н а ш н и к. Позвольте одному из усерднейших…
С т и х о т в о р е ц. Помилуйте… радуюсь, что имею честь с вами познакомиться… садитесь, сделайте милость…
А л ь м а н а ш н и к. Вы заняты… извините: я вам помешал.
С т и х о т в о р е ц. О нет… мы будем продолжать. — Sept à la main… 3 крепс. — Какое несчастие. (Передает кости.)
Г о с т ь. Сто рублей à prendre [78].
С т и х о т в о р е ц. Держу… (Играют.) Что за несчастие… (Смотрит косо на Альманашника.)
А л ь м а н а ш н и к. Я в первый раз выступаю на поприще славы и решился издать Альманак… я надеюсь, что вы…
С т и х о т в о р е ц. Пятую руку проходит! и всегда я попадусь… Вы издаете Альманак? под каким заглавием?.. прошел — я более не держу.
А л ь м а н а ш н и к. «Восточная звезда»… я надеюсь, что вы не откажетесь украсить ее драгоценными…
С т и х о т в о р е ц (берет стаканчик.) Позвольте: сто рублей à prendre… Sept à la main… крепс — так. Это удивительно; первой руки не могу пройти. (Плюет, вертит стул.) Несносный альманашник; он мне принес несчастие.
А л ь м а н а ш н и к. Надеюсь, что вы не откажетесь украсить мой Альманак своими драгоценными произведениями…
С т и х о т в о р е ц. Ей-богу — нет у меня стихов, — все разобраны, журналистами, альманашниками… Держу всё… что? прошел опять!.. Это непостижимо. Проклятый альманашник.
А л ь м а н а ш н и к (вставая). Позвольте надеяться, что если будет у вас свободная пьеска…
С т и х о т в о р е ц (провожая его до дверей). Отыщу непременно и буду иметь счастие вам доставить.
А л ь м а н а ш н и к. Поверьте, что крайность, бедственное положение, жена и дети.
С т и х о т в о р е ц (его выпроводив). Насилу отвязался. Экое дьявольское ремесло!
Г о с т ь. Чье? твое или его?
С т и х о т в о р е ц. Уж верно мое хуже. Отдавай стихи одному дураку в Альманак, чтоб другой обругал их в журнале. Жена и дети. Черт его бы взял… человек, кто там?
(Входит слуга.)
С т и х о т в о р е ц. Я говорил тебе, альманашников не пускать.
С л у г а. Да кто их знает, альманашник ли, нет ли.
С т и х о т в о р е ц. Дурак, это по лицу видно. Я в руке: Sept à la main…
(Играют.)
(Бесстыдин, Альманашник обедают.)
— Гей, водки.
— Девятая рюмка! И я за всё плачу — а что толку!
— Увидишь, как пойдет наш Альманак: с моей стороны даю 34 стихотворения; под пятью подпишу А. П., под пятью другими Е. Б., под пятью еще К. П. В. Остальные пущу без подписи; в предисловии буду благодарить господ поэтов, приславших нам свои стихотворения. Прозы у нас вдоволь: лихое Обозрение словесности, где славно обруганы наши знаменитые писатели, наши аристократы… знаешь.
— Никак нет-с, не знаю.
— Не знаешь, о, да ты видно журнала моего не читаешь… Вот видишь ли, аристократами (разумеется, в ироническом смысле) называются те писатели, которые с нами не знаются, полагая вероятно, что наше общество не завидное. Мы было сперва того и не заметили, но уже с год как спохватились и с тех пор ругаем их наповал… Теперь понимаешь…
— Понимаю.
— Водки! Эти аристократы… (разумеется, говорю в ироническом смысле)… вообразили себе, что нас в хорошее общество не пускают. Желал бы я посмотреть, кто меня не впустит; чем я хуже другого. Ты смотришь на мое платье…
— Никак нет, ей-богу…
— Оно немного поношено; меня обманули на вшивом рынке… К тому же я не стану франтить в харчевне. Но на балах… о, на балах я великий щеголь, это моя слабость. Если б ты видел меня на балах… Я славно танцую, я танцую французскую кадриль. Ты не веришь… (встает шатаясь, танцует). Каково?
— Прекрасно.
(Бесстыдин зацепляет стакан и роняет его.)
— Боже мой — стакан в дребезгах… Его поставят на счет — и еще граненый.
— Как на счет? — его склеят… вот и всё.
(Подбирает стекло и подает.)
(Расплачивается охая, выводит под руку Бесстыдина, он на ногах не стоит.)
— Так и быть, взять извозчика.
Б е с с т ы д и н. Сделай одолжение… посади меня верхом — сам садись поперек, да поедем по Невскому, люблю франтить, это моя слабость.
— И вот моя последняя опора! Господи боже мой!
______
— Никак нет — он почивает.
— Как, в 12 часов?
— Он возвратился с балу в 6-м часу.
— Да когда же его можно застать?
— Когда же ваш барин сочиняет?
— Не могу знать.
— Экое несчастие!.. Доложи своему барину, что ** приходил рекомендоваться… Да скажи, не знаешь ли ты какого-нибудь сочинителя…
О КРИТИКЕ
Критика вообще. Критика наука.
Критика — наука открывать красоты и недостатки в произведениях искусств и литературы.
Она основана на совершенном знании правил, коими руководствуется художник или писатель в своих произведениях, на глубоком изучении образцов и на деятельном наблюдении современных замечательных явлений.
Не говорю о беспристрастии — кто в критике руководствуется чем бы то ни было кроме чистой любви к искусству, тот уже нисходит в толпу, рабски управляемую низкими, корыстными побуждениями.
Где нет любви к искусству, там нет и критики. Хотите ли быть знатоком в художествах? — говорит Винкельман. — Старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях.
НАБРОСКИ ПРЕДИСЛОВИЯ К «БОРИСУ ГОДУНОВУ»
I
Voici ma tragédie puisque vous la voulez absolument, mais avant que de la lire j’exige que vous parcouriez le dernier tome de Karamzine. Elle est remplie de bonnes plaisanteries et d’allusions fines à l’histoire de ce temps-là comme nos sous-œuvres de Kiov et de Kamenka. Il faut les comprendre sine qua non.
A l’exemple de Shakespeare je me suis borné à développer une époque et des personnages historiques sans rechercher les effets théâtrals, le pathétique romanesque etc… le style en est mélangé. — Il est trivial et bas là où j’ai été obligé de faire intervenir des personnages vulgaires et grossiers — quand aux grosses indécences, n’y faites pas attention: cela a été écrit au courant de la plume, et disparaîtra à la première copie. Une tragédie sans amour souriait à mon imagination. Mais outre que l’amour entrait beaucoup dans le caractère romanesque et passionné de mon aventurier, j’ai rendu Дмитрий amoureux de Marina pour mieux faire ressortir l’étrange caractère de cette dernière. Il n’est encore qu’esquissé dans Karamzine. Mais certes c’était une drôle de jolie femme. Elle n’a eu qu’une passion et ce fut l’ambition, mais à un degré d’énergie, de rage qu’on a peine à se figurer. Après avoir goûté de la royauté, voyez-la, ivre d’une chimère, se prostituer d’aventuriers en aventuriers — partager tantôt le lit dégoûtant d’un juif, tantôt la tente d’un cosaque, toujours prête à se livrer à quiconque peut lui présenter la faible espérance d’un trône qui n’existait plus. Voyez-la braver la guerre, la misère, la honte, en même temps traiter avec le roi de Pologne de couronne à couronne et finir misérablement l’existence la plus orageuse et la plus extraordinaire. Je n’ai qu’une scène pour elle, mais j’y reviendrai si Dieu me prête vie. Elle me trouble comme une passion. Elle est horriblement polonaise comme le disait la cousine de M-me Lubomirska.
Гаврила Пушкин est un de mes ancêtres, je l’ai peint tel que je l’ai trouvé dans l’histoire et dans les papiers de ma famille. Il a eu de grands talents, homme de guerre, homme de cour, homme de conspiration surtout. C’est lui et Плещеев qui ont assuré le succès du Самозванец par une audace inouïe. Après je l’ai retrouvé à Moscou l’un des 7 chefs qui la défendaient en 1612, puis en 1616 dans la Дума siégeant à côté de Козьма Minine, puis воевода à Нижний, puis parmi les députés qui couronnèrent Romanof, puis ambassadeur. Il a été tout, même incendiaire comme le prouve une грамота que j’ai trouvée à Погорелое Городище — ville qu’il fit brûler (pour la punir de je ne sais quoi) à la mode des proconsuls de la Convention Nationale.
Je compte revenir aussi sur Шуйский. Il montre dans l’histoire un singulier mélange d’audace, de souplesse et de force de caractère. Valet de Godounof il est un des premiers boyards à passer du côté de Дмитрий. Il est le premier qui conspire et c’est lui-même, notez cela, qui se charge de retirer les marrons du feu, c’est lui-même qui vocifère,qui accuse, qui de chef devient enfant perdu. Il est prêt à perdre la tête, Дмитрий lui fait grâce déjà sur l’échafaud, il l’exile et avec cette générosité étourdie qui caractérisait cet aimable aventurier il le rappelle à sa cour, il le comble de biens et d’honneurs. Que fait Шуйский qui avait frisé de si près la hache et le billot? Il n’a rien de plus
