ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Перекликался часовой…
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился — и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Под морем город основался…
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
И где опустишь ты копыта?
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?[5]
Кругом подножия кумира
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
На звонко-скачущем коне;
Куда стопы ни обращал,
С тяжелым топотом скакал.
И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
Похоронили ради бога.
1833
Из ранних редакций
Из рукописей поэмы
После стихов «И что с Парашей будет он // Дни на два, на три разлучен»:
Тут он разнежился сердечно
И размечтался, как поэт:
«А почему ж? зачем же нет?
Я небогат, в том нет сомненья,
И у Параши нет именья,
Ну что ж? какое дело нам,
Ужели только богачам
И в нем Парашу успокою.
Кровать, два стула; щей горшок
Да сам большой; чего мне боле?
Не будем прихотей мы знать,
С Парашей буду я гулять;
Местечко выпрошу; Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят…
И станем жить — и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…»
После стиха «И дома тонущий народ»:
Со сна идет к окну сенатор
И видит — в лодке по Морской
Плывет военный губернатор.
Сенатор обмер: «Боже мой!
Сюда, Ванюша! стань немножко,
Гляди: что видишь ты в окошко?»
— Я вижу-с: в лодке генерал
Плывет в ворота, мимо будки.
«Ей-богу?» — Точно-с. — «Кроме шутки?»
— Да так-с. — Сенатор отдохнул
И просит чаю: «Слава богу!
Ну! Граф наделал мне тревогу,
Я думал: я с ума свихнул».
Черновой набросок описания Евгения
Он был чиновник небогатый,
Собою бледный, рябоватый,
Без роду, племени, связей,
Без денег, то есть без друзей,
А впрочем, гражданин столичный,
Каких встречаете вы тьму,
Ни по лицу, ни по уму.
Как все, он вел себя нестрого,
Как вы, о деньгах думал много,
Как вы, сгрустнув, курил табак,
Как вы, носил мундирный фрак.
Написано в 1833 г. Поэма представляет собою одно из самых глубоких, смелых и совершенных в художественном отношении произведений Пушкина. Поэт в нем с небывалой силой и смелостью показывает исторически закономерные противоречия жизни во всей их наготе, не стараясь искусственно сводить концы с концами там, где они не сходятся в самой действительности. В поэме в обобщенной образной форме противопоставлены две силы — государство, олицетворенное в Петре I (а затем в символическом образе ожившего памятника, «Медного всадника»), и человек в его личных, частных интересах и переживаниях. Говоря о Петре I, Пушкин вдохновенными стихами прославлял его «великие думы», его творенье — «град Петров», новую столицу, выстроенную в устье Невы, «под мором», на «мшистых, топких берегах», из соображений военно-стратегических, экономических и для установления культурной связи с Европой. Поэт без всяких оговорок восхваляет великое государственное дело Петра, созданный им прекрасный город — «полнощных стран красу и диво». Но эти государственные соображения Петра оказываются причиной гибели ни в чем не повинного Евгения, простого, обыкновенного человека. Он не герой, но он умеет и хочет трудиться («…Я молод и здоров, // Трудиться день и ночь готов»). Он смел во время наводнения; «он страшился, бедный, не за себя. // Он не слыхал, как подымался жадный вал, // Ему подошвы подмывая», он «дерзко» плывет по «едва смирившейся» Неве, чтобы узнать о судьбе своей невесты. Несмотря на бедность, Евгению дороже всего «независимость и честь». Он мечтает о простом человеческом счастье: жениться на любимой девушке и скромно жить своим трудом. Наводнение, показанное в поэме как бунт покоренной, завоеванной стихии против Петра, — губит его жизнь: Параша погибает, а он сходит с ума. Петр I, в своих великих государственных заботах, не думал о беззащитных маленьких людях, принужденных жить под угрозой гибели от наводнений.
Трагическая судьба Евгения и глубокое горестное сочувствие ей поэта выражены в «Медном всаднике» с громадной силой и поэтичностью. А в сцене столкновения безумного Евгения с «Медным всадником», его пламенного, мрачного протеста, злобной угрозы «чудотворному строителю» от лица жертв этого строительства, — язык поэта становится таким же высокопатетическим, как в торжественном вступлении к поэме. Заканчивается «Медный всадник» скупым, сдержанным, нарочито прозаическим сообщением о гибели Евгения:
…Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхий…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
Похоронили ради бога.
Никакого эпилога, возвращающего нас к первоначальной теме величественного Петербурга, эпилога, примиряющего нас с исторически оправданной трагедией Евгения, Пушкин не дает. Противоречие между полным признанием правоты Петра I, не могущего считаться в своих государственных «великих думах» и делах с интересами отдельного человека, и полным же признанием правоты маленького человека, требующего, чтобы с его интересами считались, — это противоречие остается неразрешенным в поэме. Пушкин был вполне прав, так как это противоречие заключалось не в его мыслях, а в самой жизни; оно было одним из самых острых в процессе исторического развития. Это противоречие между благом государства и счастием отдельной личности — неизбежно, пока существует классовое общество, и исчезнет оно вместе с окончательным его уничтожением.
В художественном отношении «Медный всадник» представляет собою чудо искусства. В предельно ограниченном объеме (в поэме всего 481 стих) заключено множество ярких, живых и высокопоэтическнх картин — см., например, рассыпанные перед читателем во вступлении отдельные образы, из которых составляется цельный величественный образ Петербурга; насыщенное силой и динамикой, из ряда частных картин слагающееся описание наводнения, удивительное по поэтичности и яркости изображение бреда безумного Евгения и многое другое. Отличает от других пушкинских поэм «Медного всадника» и удивительная гибкость, и разнообразие его стиля, то торжественного и слегка архаизированного, то предельно простого, разговорного, но всегда поэтичного. Особый характер придает поэме применение приемов почти музыкального строения образов: повторение, с некоторыми вариациями, одних и тех же слов и выражений (сторожевые львы над крыльцом дома, образ памятника, «кумира на бронзовом коне»), проведение через всю поэму в разных изменениях одного и того же тематического мотива — дождя и ветра, Невы — в бесчисленных ее аспектах и т. п., не говоря уже о прославленной звукописи этой удивительной поэмы.
Ссылки Пушкина на Мицкевича в примечаниях к поэме имеют в виду серию стихотворений Мицкевича о Петербурге в недавно перед тем вышедшей в свет третьей части его поэмы «Поминки» («Dziady»). Несмотря на доброжелательный тон упоминания о Мицкевиче, Пушкин в ряде мест описания Петербурга во вступлении (а также отчасти при изображении памятника Петру I) полемизирует с польским поэтом, выразившим в своих стихах резко отрицательное мнение и о Петре I, и о его деятельности, и о Петербурге, и о русских вообще.
«Медный всадник» не был напечатан при жизни Пушкина, так как Николай I потребовал от поэта таких изменений в тексте поэмы, которых он не захотел делать. Поэма была напечатана вскоре после смерти Пушкина в переработке Жуковского, совершенно исказившего основной ее смысл.
С. М. Бонди
Примечания
1 Альгаротти где-то сказал: «Pétersbourg est la fenêtre par laquelle la Russie regarde en Europe».
Здесь и далее примечания А. С. Пушкина.
[«Петербург — окно, через которое Россия смотрит в Европу» (фр.).]
2 Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***.
3 Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший Петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений — Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было — Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта.
4 Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф.
5 Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана — как замечает сам Мицкевич.
