покажи —

Сами все слетят наверно».

«Ну, спасибо!» он сказал…

И лишь только показал —

Птички вмиг к нему слетели

И квартирой овладели.

Чтоб беды не знать другой,

Он без дальних отговорок

Тотчас их под ключ все сорок

И отправился домой.

Как княжны их получили,

Прямо в клетки посадили.

Царь на радости такой

Задал тотчас пир горой:

Семь дней сряду пировали,

Целый месяц отдыхали;

Царь совет весь наградил,

Да и ведьму не забыл:

Из кунсткамеры в подарок

Ей послал в спирту огарок

(Тот, который всех дивил),

Две ехидны, два скелета

Из того же кабинета…

Награжден был и гонец.

Вот и сказочки конец.

Многие меня поносят

И теперь, пожалуй, спросят:

Глупо так зачем шучу?

Что за дело им? Хочу.

1822

Граф Нулин

Пора, пора! рога трубят,

Псари в охотничьих уборах

Чем свет уж на конях сидят,

Борзые прыгают на сворах.

Выходит барин на крыльцо;

Всё, подбочась, обозревает,

Его довольное лицо

Приятной важностью сияет.

Чекмень затянутый на нем,

Турецкой нож за кушаком,

За пазухой во фляжке ром,

И рог на бронзовой цепочке.

В ночном чепце, в одном платочке,

Глазами сонными жена

Сердито смотрит из окна

На сбор, на псарную тревогу…

Вот мужу подвели коня;

Он холку хвать и в стремя ногу,

Кричит жене: «Не жди меня!» —

И выезжает на дорогу.

В последних числах сентября

(Презренной прозой говоря)

В деревне скучно: грязь, ненастье,

Осенний ветер, мелкой снег

Да вой волков. Но то-то счастье

Охотнику! Не зная нег,

В отъезжем поле он гарцует;

Везде находит свой ночлег,

Бранится, мокнет и пирует

Опустошительный набег.

А что же делает супруга

Одна в отсутствии супруга?

Занятий мало ль есть у ней?

Грибы солить, кормить гусей,

Заказывать обед и ужин,

В анбар и в погреб заглянуть.

Хозяйки глаз повсюду нужен:

Он вмиг заметит что-нибудь.

К несчастью, героиня наша…

(Ах! я забыл ей имя дать.

Муж просто звал ее Наташа,

Но мы – мы будем называть

Наталья Павловна) к несчастью,

Наталья Павловна совсем

Своей хозяйственною частью

Не занималася, затем,

Что не в отеческом законе

Она воспитана была,

А в благородном пансионе

У эмигрантки Фальбала.

Она сидит перед окном;

Пред ней открыт четвертый том

Сентиментального романа:

Любовь Элизы и Армана,

Иль переписка двух семей. —

Роман классический, старинный,

Отменно длинный, длинный, длинный,

Нравоучительный и чинный,

Без романтических затей.

Наталья Павловна сначала

Его внимательно читала,

Но скоро как-то развлеклась

Перед окном возникшей дракой

Козла с дворовою собакой

И ею тихо занялась.

Кругом мальчишки хохотали.

Меж тем печально, под окном,

Индейки с криком выступали

Вослед за мокрым петухом;

Три утки полоскались в луже,

Шла баба через грязный двор

Белье повесить на забор;

Погода становилась хуже:

Казалось, снег идти хотел…

Вдруг колокольчик зазвенел.

Кто долго жил в глуши печальной,

Друзья, тот верно знает сам,

Как сильно колокольчик дальный

Порой волнует сердце нам.

Не друг ли едет запоздалый,

Товарищ юности удалой?..

Уж не она ли?.. Боже мой!

Вот ближе, ближе. Сердце бьется.

Но мимо, мимо звук несется,

Слабей… и смолкнул за горой.

Наталья Павловна к балкону

Бежит, обрадована звону,

Глядит и видит: за рекой,

У мельницы, коляска скачет.

Вот на мосту – к нам точно… нет,

Поворотила влево. Вслед

Она глядит и чуть не плачет.

Но вдруг… о радость! косогор;

Коляска на бок – «Филька, Васька!

Кто там? скорей! вон там коляска:

Сейчас везти ее на двор

И барина просить обедать!

Да жив ли он? беги проведать:

Скорей, скорей!»

Слуга бежит.

Наталья Павловна спешит

Взбить пышный локон, шаль накинуть,

Задернуть завес, стул подвинуть

И ждет. «Да скоро ль, мой творец!»

Вот едут, едут наконец.

Забрызганный в дороге дальной,

Опасно раненный, печальный,

Кой-как тащится экипаж;

Вслед барин молодой хромает,

Слуга-француз не унывает

И говорит: «allons, courage![1]»

Вот у крыльца, вот в сени входят,

Покамест барину теперь

Покой особенный отводят

И настежь отворяют дверь,

Пока Picard шумит, хлопочет

И барин одеваться хочет,

Сказать ли вам, кто он таков?

Граф Нулин, из чужих краев,

Где промотал он в вихре моды

Свои грядущие доходы.

Себя казать, как чудный зверь,

В Петрополь едет он теперь

С запасом фраков и жилетов,

Шляп, вееров, плащей, корсетов,

Булавок, запонок, лорнетов,

Цветных платков, чулков á jour[2],

С ужасной книжкою Гизота,

С тетрадью злых карикатур,

С романом новым Вальтер-Скотта,

С bons-mots[3] парижского двора,

С последней песней Беранжера,

С мотивами Россини, Пера,

Et cetera, et cetera[4].

Уж стол накрыт, давно пора;

Хозяйка ждет нетерпеливо;

Дверь отворилась, входит граф;

Наталья Павловна, привстав,

Осведомляется учтиво,

Каков он? что нога его?

Граф отвечает: ничего.

Идут за стол; вот он садится,

К ней подвигает свой прибор

И начинает разговор:

Святую Русь бранит, дивится,

Как можно жить в ее снегах,

Жалеет о Париже страх.

«А что театр?» – «О! сиротеет,

C’est bien mauvais, ça fait pitié[5].

Тальма совсем оглох, слабеет,

И мамзель Марс, увы! стареет…

Зато Потье, le grand Potier![6]

Он славу прежнюю в народе

Доныне поддержал один».

– «Какой писатель нынче в моде?» —

– «Всё d’Arlincourt и Ламартин».

– «У нас им также подражают».

– «Нет! право? так у нас умы

Уж развиваться начинают,

Дай бог, чтоб просветились мы!»

– «Как тальи носят?» – «Очень низко,

Почти до… вот по этих пор.

Позвольте видеть ваш убор;

Так: рюши, банты… здесь узор;

Вот это к моде очень близко».

– «Мы получаем Телеграф».

– «Ага!.. хотите ли послушать

Прелестный водевиль?» И граф

Поет. «Да, граф, извольте ж кушать».

– «Я сыт и так…»

Из-за стола

Встают. Хозяйка молодая

Черезвычайно весела.

Граф, о Париже забывая,

Дивится, как она мила!

Проходит вечер неприметно;

Граф сам не свой: хозяйки взор

То выражается приветно,

То вдруг потуплен безответно.

Глядишь – и полночь вдруг на двор.

Давно храпит слуга в передней,

Давно поет петух соседний,

В чугунну доску сторож бьет,

В гостиной свечки догорели.

Наталья Павловна встает:

«Пора, прощайте! ждут постели.

Приятный сон!..» С досадой встав,

Полувлюбленный нежный граф

Целует руку ей – и что же?

Куда кокетство не ведет?

Проказница – прости ей, Боже! —

Тихонько графу руку жмет.

Наталья Павловна раздета;

Стоит Параша перед ней.

Друзья мои! Параша эта

Наперсница ее затей:

Шьет, моет, вести переносит,

Изношенных капотов просит,

Порою с барином шалит,

Порой на барина кричит

И лжет пред барыней отважно.

Теперь она толкует важно

О графе, о делах его,

Не пропускает ничего —

Бог весть, разведать как успела.

Но госпожа ей наконец

Сказала: «полно, надоела!»

Спросила кофту и чепец,

Легла и выйти вон велела.

Своим французом между тем

И граф раздет уже совсем.

Ложится он, сигару просит,

Моnsieur Picard! ему приносит

Графин, серебряный стакан,

Ситару, бронзовый светильник,

Щипцы с пружиною, будильник

И неразрезанный роман

В постеле лежа, Вальтер-Скотта

Глазами пробегает он.

Но граф душевно развлечен:

Неугомонная забота

Его тревожит; мыслит он:

«Неужто вправду я влюблен?

Что, если можно?.. вот забавно;

Однако ж это было б славно;

Я, кажется, хозяйке мил». —

И Нулин свечку погасил.

Несносный жар его объемлет,

Не спится графу – бес не дремлет

И дразнит грешною мечтой

В нем чувства. Пылкий наш герой

Воображает очень живо

Хозяйки взор красноречивый,

Довольно круглый, полный стан,

Приятный голос, прямо женский,

Лица румянец деревенской —

Здоровье краше всех румян.

Он помнит кончик ножки нежной,

Он помнит: точно, точно так!

Она ему рукой небрежной

Пожала руку; он дурак,

Он должен бы остаться с нею —

Ловить минутную затею.

Но время не ушло: теперь

Отворена, конечно, дверь —

И тотчас, на плеча накинув

Свой пестрый шелковый халат

И стул в потемках опрокинув,

В надежде сладостных наград,

К Лукреции Тарквиний новый

Отправился, на все готовый.

Так иногда лукавый кот,

Жеманный баловень служанки,

За мышью крадется с лежанки:

Украдкой, медленно идет,

Полузажмурясь подступает,

Свернется в ком, хвостом играет,

Разинет когти хитрых лап —

И вдруг бедняжку цап-царап.

Влюбленный граф в потемках бродит,

Дорогу ощупью находит,

Желаньем пламенным томим,

Едва дыханье переводит,

Трепещет, если пол под ним

Вдруг заскрыпит. Вот он подходит

К заветной двери и слегка

Жмет ручку медного замка;

Дверь тихо, тихо уступает;

Он смотрит: лампа чуть горит

И бледно спальню освещает,

Хозяйка мирно почивает

Иль притворяется, что спит.

Он входит, медлит, отступает —

И вдруг упал к ее ногам.

Она… Теперь, с их позволенья,

Прошу я петербургских дам

Представить ужас пробужденья

Натальи Павловны моей

И разрешить, что делать ей?

Она, открыв глаза большие,

Глядит на графа – наш герой

Ей сыплет чувства выписные

И дерзновенною рукой

Коснуться хочет одеяла…

Совсем смутив ее сначала…

Но туг опомнилась она,

И, гнева гордого полна,

А впрочем, может быть, и страха,

Она Тарквинию с размаха

Дает пощечину. Да, да!

Пощечину, да ведь какую!

Сгорел граф Нулин от стыда,

Обиду проглотив такую;

Не знаю, чем бы кончил он,

Досадой страшною пылая —

Но шпиц косматый, вдруг залая,

Прервал Параши крепкой сон.

Услышав граф ее походку

И проклиная свой ночлег

И своенравную красотку,

В постыдный обратился бег.

Как он, хозяйка и Параша

Проводят остальную ночь,

Воображайте, воля ваша!

Я не намерен вам помочь.

Восстав поутру молчаливо,

Граф одевается лениво,

Отделкой розовых ногтей,

Зевая, занялся небрежно,

И галстук вяжет неприлежно,

И мокрой щеткою своей

Не гладит стриженых кудрей.

О чем он думает – не знаю;

Но вот его позвали к чаю.

Что делать? Граф, преодолев

Неловкой стыд и тайный гнев,

Идет.

Проказница младая,

Насмешливый потупя взор

И губки алые кусая,

Заводит скромно разговор

О том, о сем. Сперва смущенный,

Но постепенно ободренный,

С улыбкой отвечает он.

Получаса не проходило,

Уж он и шутит очень мило,

И чуть ли снова не влюблен.

Вдруг шум в передней. Входят. Кто же?

«Наташа, здравствуй».

– «Ах, мой боже!

Граф, вот мой муж. Душа моя,

Граф Нулин».

– «Рад сердечно я.

Какая скверная погода!

У кузницы я видел ваш

Совсем готовый экипаж.

Наташа! там у огорода

Мы затравили русака…

Эй, водки! Граф, прошу отведать:

Прислали нам издалека…

Вы с нами будете обедать?»

– «Не знаю, право; я спешу».

– «И полно, граф, я вас прошу.

Жена и я, гостям мы рады.

Нет, граф, останьтесь!»

Но с досады

И все надежды потеряв,

Упрямится печальный граф.

Уж подкрепив себя стаканом,

Пикар кряхтит за чемоданом!

Уже к коляске двое слуг

Несут привинчивать сундук

К крыльцу подвезена коляска,

Пикар всё скоро уложил,

И граф уехал… Тем и сказка

Могла бы кончиться, друзья;

Но слова два прибавлю я.

Когда коляска ускакала,

Жена все мужу рассказала

И подвиг графа моего

Всему соседству описала.

Но кто же более всего

С Натальей Павловной смеялся?

Не угадать вам. – Почему ж?

Муж? – Как не так! совсем не муж.

Он очень этим оскорблялся,

Он говорил, что граф дурак,

Молокосос; что если так,

То графа он визжать заставит,

Что псами он его затравит.

Смеялся Лидин, их сосед,

Помещик двадцати трех лет.

Теперь мы можем справедливо

Сказать, что в наши времена

Супругу верная жена,

Друзья мои, совсем не диво.

1825

Домик в Коломне

Строфы из поэмы

IX

…Жила-была вдова,

Тому лет восемь, бедная старушка,

С одною дочерью. У Покрова

Стояла их смиренная лачужка

За самой будкой. Вижу как теперь

Светёлку, три окна, крыльцо и дверь.

XVII

Старушка мать, бывало, под окном

Сидела; днем она чулок вязала,

А вечером, за маленьким столом,

Раскладывала карты и гадала.

Дочь между тем весь обегала дом,

То у окна, то на дворе мелькала,

И кто бы ни проехал иль ни шел,

Всех успевала видеть (зоркий пол!).

XXVII

Но горе вдруг их посетило дом:

Стряпуха, возвратясь из бани жаркой,

Слегла. Напрасно чаем и вином,

И уксусом, и мятною припаркой

Ее лечили. В ночь пред Рождеством

Она скончалась. С бедною кухаркой

Они простились. В тот же день пришли

За ней и гроб на Охту отвезли.

XXVIII

Об ней жалели в доме, всех же боле

Кот Васька. После вдовушка моя

Подумала, что два, три дня – не доле —

Жить можно без кухарки; что нельзя

Предать свою трапезу Божьей воле.

Старушка кличет дочь: «Параша!» – «Я!» —

«Где взять кухарку? сведай у соседки,

Не знает ли? Дешевые так редки». —

XXIX

«Узнаю, маменька». И вышла вон,

Закутавшись. (Зима стояла грозно,

И снег скрыпел, и синий небосклон,

Безоблачен, в звездах, сиял морозно.)

Вдова ждала Парашу долго; сон

Ее клонил тихонько; было поздно,

Когда Параша тихо к ней вошла,

Сказав: «Вот я кухарку привела».

ХХХ

За нею следом, робко выступая,

Короткой юбочкой принарядясь,

Высокая, собою недурная,

Шла девушка и, низко поклонясь,

Прижалась в угол, фартук разбирая.

«А что возьмешь?» – спросила, обратясь,

Старуха. «Всё, что будет вам угодно», —

Сказала та смиренно и свободно.

XXXI

Вдове понравился ее ответ.

«А как зовут?» – «А Маврой». – «Ну,

Мавруша,

Живи у нас; ты молода, мой свет;

Гоняй мужчин. Покойница Феклуша

Служила мне в кухарках десять лет,

Ни разу долга чести не наруша.

Ходи за мной, за дочерью моей,

Усердна будь; присчитывать не смей».

XXXII

Проходит день, другой. В кухарке толку

Довольно мало: то переварит,

То пережарит, то с посудой полку

Уронит; вечно всё пересолит,

Шить сядет – не умеет взять иголку;

Ее бранят – она себе молчит;

Везде, во всем уж как-нибудь подгадит.

Параша бьется, а никак