вечерок,

За тайным ужином ласкает,

И жирный страсбургский пирог

Вином душистым запивает;

Кто, удалив заботы прочь,

Как верный сын пафосской веры

Проводит набожную ночь

С младой монашинкой Цитеры.

По утру сладко дремлет он,

Читая листик Инвалида;

Весь день веселью посвящен,

А в ночь – вновь царствует Киприда.

И мы не так ли дни ведем,

Щербинин, резвый друг забавы,

С Амуром, Шалостью, вином,

Покаместь молоды и здравы.

Но дни младые пролетят,

Веселье, нега нас покинут,

Желаньям чувства изменят,

Сердца иссохнут и остынут.

Тогда – без песен, без подруг,

Без наслаждений, без желаний,

Найдем отраду, милый друг,

В туманном сне воспоминаний!

Тогда, качая головой,

Скажу тебе у двери гроба:

«Ты помнишь Фанни, милый мой?»

И тихо улыбнемся оба.

Деревня

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,

Где льется дней моих невидимый поток

На лоне счастья и забвенья.

Я твой – я променял порочный двор Цирцей,

Роскошные пиры, забавы, заблужденья

На мирный шум дубров, на тишину полей,

На праздность вольную, подругу размышленья.

Я твой – люблю сей темный сад

С его прохладой и цветами,

Сей луг, уставленный душистыми скирдами,

Где светлые ручьи в кустарниках шумят.

Везде передо мной подвижные картины:

Здесь вижу двух озер лазурные равнины,

Где парус рыбаря белеет иногда,

За ними ряд холмов и нивы полосаты,

Вдали рассыпанные хаты,

На влажных берегах бродящие стада,

Овины дымные и мельницы крилаты;

Везде следы довольства и труда…

Я здесь, от суетных оков освобожденный,

Учуся в Истине блаженство находить,

Свободною душой Закон боготворить,

Роптанью не внимать толпы непросвещенной,

Участьем отвечать застенчивой Мольбе

И не завидывать судьбе

Злодея иль глупца – в величии неправом.

Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!

В уединеньи величавом

Слышнее ваш отрадный глас.

Он гонит лени сон угрюмый,

К трудам рождает жар во мне,

И ваши творческие думы

В душевной зреют глубине.

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:

Среди цветущих нив и гор

Друг человечества печально замечает

Везде Невежества убийственный Позор.

Не видя слез, не внемля стона,

На пагубу людей избранное Судьбой,

Здесь Барство дикое, без чувства, без закона,

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельца.

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь Рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого Владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,

Надежд и склонностей в душе питать не смея,

Здесь девы юные цветут

Для прихоти бесчувственной злодея.

Опора милая стареющих отцов,

Младые сыновья, товарищи трудов,

Из хижины родной идут собой умножить

Дворовые толпы измученных рабов.

О, если б голос мой умел сердца тревожить!

Почто в груди моей горит бесплодный жар,

И не дан мне судьбой Витийства грозный дар?

Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И Рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством Свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная Заря?

* * *

Нет, нет, напрасны ваши пени,

Я вас люблю, всё тот же я.

Дни наши, милые друзья,

Бегут как утренние тени,

[Как воды быстрого ручья].

Давно ли тайными судьбами

Нам жизни чаша подана!

Еще для нас она полна,

К ее краям прильнув устами,

Мы пьем восторги и любовь,

Для ? нас ? надежды, наслажденья,

Как новы заблужденья!

Мы наслаждаемся, цветем,

Но память ищет оживляться ?,

Но сердце [тихим] сном

В минувшем любит забываться.

Домовому

Поместья мирного незримый покровитель,

Тебя молю, мой добрый домовой,

Храни селенье, лес и дикой садик мой

И скромную семьи моей обитель!

Да не вредят полям опасный хлад дождей

И ветра позднего осенние набеги;

Да в пору благотворны снеги

Покроют влажный тук полей!

Останься, тайный страж, в наследственной сени,

Постигни робостью полунощного вора

И от недружеского взора

Счастливый домик охрани!

Ходи вокруг его заботливым дозором,

Люби мой малый сад и берег сонных вод,

И сей укромный огород

С калиткой ветхою, с обрушенным забором!

Люби зеленый скат холмов,

Луга, измятые моей бродящей ленью,

Прохладу лип и кленов шумный кров —

Они знакомы вдохновенью.

На стурдзу.

Вкруг я Стурдзы хожу,

Вкруг библического,

Я на Стурдзу гляжу

Монархического.[12]

Юрьеву.

Здорово, Юрьев имянинник!

Здорово, Юрьев лейб-улан!

Сегодня для тебя пустынник

Осушит пенистый стакан.

Здорово, Юрьев имянинник!

Здорово, Юрьев лейб-улан!

Здорово, рыцари лихие

Любви, Свободы и вина!

Для нас, союзники младые,

Надежды лампа зажжена,

Здорово, рыцари лихие

Любви, Свободы и вина!

Здорово, молодость и счастье,

Застольный кубок и бордель,

Где с громким смехом сладострастье

Ведет нас пьяных на постель.

3дорово, молодость и счастье,

Застольный кубок и бордель!

Русалка

Над озером, в глухих дубровах,

Спасался некогда Монах,

Всегда в занятиях суровых,

В посте, молитве и трудах.

Уже лопаткою смиренной

Себе могилу старец рыл —

И лишь о смерти вожделенной

Святых угодников молил.

Однажды летом у порогу

Поникшей хижины своей

Анахорет молился богу.

Дубравы делались черней;

Туман над озером дымился,

И красный месяц в облаках

Тихонько по небу катился.

На воды стал глядеть Монах.

Глядит, невольно страха полный;

Не может сам себя понять…

И видит: закипели волны

И присмирели вдруг опять…

И вдруг… легка, как тень ночная,

Бела, как ранний снег холмов,

Выходит женщина нагая

И молча села у брегов.

Глядит на старого Монаха

И чешет влажные власы.

Святой Монах дрожит со страха

И смотрит на ее красы.

Она манит его рукою,

Кивает быстро головой…

И вдруг – падучею звездою —

Под сонной скрылася волной.

Всю ночь не спал старик угрюмый

И не молился целый день —

Перед собой с невольной думой

Всё видел чудной девы тень.

Дубравы вновь оделись тьмою;

Пошла по облакам луна,

И снова дева над водою

Сидит, прелестна и бледна.

Глядит, кивает головою,

Целует из дали шутя,

Играет, плещется волною,

Хохочет, плачет, как дитя,

Зовет Монаха, нежно стонет…

«Монах, Монах! Ко мне, ко мне!..»

И вдруг в волнах прозрачных тонет;

И всё в глубокой тишине.

На третий день отшельник страстный

Близ очарованных брегов

Сидел и девы ждал прекрасной,

А тень ложилась средь дубров…

Заря прогнала тьму ночную:

Монаха не нашли нигде,

И только бороду седую

Мальчишки видели в воде.

Недокончанная картина

Чья мысль восторгом угадала,

Постигла тайну красоты?

Чья кисть, о небо, означала

Сии небесные черты?

Ты, гений!.. Но любви страданья

Его сразили. Взор немой

Вперил он на свое созданье

И гаснет пламенной душой.

Уединение

Блажен, кто в отдаленной сени,

Вдали взыскательных невежд,[13]

Дни делит меж трудов и лени,

Воспоминаний и надежд;

Кому Судьба друзей послала,

Кто скрыт, по милости Творца,

От усыпителя глупца,

От пробудителя нахала.

Веселый пир

Я люблю вечерний пир,

Где Веселье председатель,

А Свобода, мой кумир,

За столом законодатель,

Где до утра слово пей!

Заглушает крики песен,

Где просторен круг гостей,

А кружок бутылок тесен.

Всеволожскому

Прости, счастливый сын пиров,

Балованный дитя Свободы!

Итак, от наших берегов,

От мертвой области рабов,

Капральства, прихотей и моды

Ты скачешь в мирную Москву,

Где наслажденьям знают цену,

Беспечно дремлют на яву

И в жизни любят перемену.

Разнообразной и живой

Москва пленяет пестротой,

Старинной роскошью, пирами,

Невестами, колоколами,

Забавной, легкой суетой,

Невинной прозой и стихами.

Ты там на шумных вечерах

Увидишь важное Безделье,

Жеманство в тонких кружевах

И Глупость в золотых очках,

И тяжкой Знатности веселье,

И Скуку с картами в руках.

Всего минутный наблюдатель,

Ты посмеешься под рукой;

Но вскоре, верный обожатель

Забав и лени золотой,

Держася моего совета

И волю всей душой любя,

Оставишь круг большого света

И жить решишься для себя.

Уже в приюте отдаленном

Я вижу мысленно тебя:

Кипит в бокале опененном

Аи холодная струя;

В густом дыму ленивых трубок,

В халатах, новые друзья

Шумят и пьют! – задорный кубок

Обходит их безумный круг,

И мчится в радостях Досуг:

А там египетские девы

Летают, вьются пред тобой;

Я слышу звонкие напевы,

Стон неги, вопли, дикий вой

Их исступленные движенья,

Огонь неистовых очей

И всё, мой друг, в душе твоей

Рождает трепет упоенья…

Но вспомни, милый: здесь одна,

Тебя всечасно ожидая,

Вздыхает пленница младая;

Весь день уныла и томна,

В своей задумчивости сладкой

Тихонько плачет под окном

От грозных Аргусов украдкой,

И смотрит на пустынный дом,

Где мы так часто пировали

С Кипридой, Вакхом и тобой,

Куда с надеждой и тоской

Ее желанья улетали.

О, скоро ль милого найдут

Ее потупленные взоры,

И пред любовью упадут

Замков ревнивые затворы?

А наш осиротелый круг.

Товарищ, скоро ль оживится?

Когда прискачешь, милый друг?

Душа во след тебе стремится.

Где б ни был ты, возьми венок

Из рук младого Сладострастья

И докажи, что ты знаток

В неведомой науке счастья.

* * *

Там у леска, за ближнею долиной,

Где весело теченье светлых струй,

Младой [Эдвин] прощался там с Алиной;

Я слышал их последний поцелуй.

Взошла луна – Алина там сидела,

И тягостно ее дышала грудь.

Взошла заря – Алина всё глядела

[Сквозь] белый пар на опустелый путь.

Там у ручья, под ивою прощальной,

Соседних сёл пастух ее видал,

Когда к ручью волынкою печальной

В полдневный жар он стадо созывал.

Прошли года – другой уж в половине;

И вижу я – вдали Эдвин идет.

Он шел грустя ? к дубраве по долине,

Где весело теченье светлых вод.

Глядит Эдвин – [под ивою], где с милой

Прощался он, стоит святой чернец,

Поставлен крест над новою могилой,

И на кресте завялых роз венец.

И в нем душа стеснилась вдруг от страха.

[Кто здесь сокрыт?] – читает надпись он

Главой поник… упал к ногам монаха,

И слышал я его последний стон…

* * *

Всё призрак, суета,

Всё дрянь и гадость;

Стакан и красота —

Вот жизни радость.

Любовь и вино

Нам нужны равно;

Без них человек

Зевал бы весь век.

К ним лень еще прибавлю,

Лень с ими заодно;

[Любовь] я с нею славлю,

Она мне льет вино.

Платоническая любовь

Я знаю, Лидинька, мой друг,

Кому в задумчивости сладкой

Ты посвятила свой досуг,

Кому ты жертвуешь украдкой

От подозрительных подруг.

Тебя страшит проказник милый,

Очарователь легкокрылый,

И хладной важностью своей

Тебе несносен Гименей.

Ты молишься другому богу,

Своей покорствуя Судьбе:

Восторги нежные к тебе

Нашли пустынную дорогу.

Я понял слабый жар очей,

Я понял взор полузакрытый,

И побледневшие ланиты,

И томность поступи твоей…

Твой бог не полною отрадой

Своих поклонников дарит.

Его таинственной наградой

Младая скромность дорожит.

Он любит сны воображенья,

Он терпит на дверях замок,

Он друг стыдливый наслажденья,

Он брат любви, но одинок.

Когда бессонницей унылой

Во тме ночной томишься ты,

Он оживляет тайной силой

Твои неясные мечты,

Вздыхает нежно с бедной Лидой

И гонит тихою рукой

И сны, внушенные Кипридой,

И сладкий, девственный покой.

В уединенном наслажденьи

Ты мыслишь обмануть любовь.

Напрасно! – в самом упоеньи

Вздыхаешь и томишься вновь.

Амур ужели не заглянет

В неосвященный свой приют?

Твоя краса, как роза, вянет;

Минуты юности бегут.

Ужель мольба моя напрасна?

Забудь преступные мечты,

Не вечно будешь ты прекрасна,

Не для себя прекрасна ты.

Записка к Жуковскому.

Раевский, молоденец прежний,

А там уже отважный сын,

И Пушкин, школьник неприлежный

Парнасских девственниц-богинь,

К тебе, Жуковский, заезжали,

Но к неописанной печали

Поэта дома не нашли —

И, увенчавшись кипарисом,

С французской повестью Борисом

Домой уныло побрели.

Какой святой, какая сводня

Сведет Жуковского со мной?

Скажи – не будешь ли сегодня

С Карамзиным, с Карамзиной? —

На всякой случай – ожидаю,

Тронися просьбою моей,

Тебя зовет на чашку чаю

Раевский – слава наших дней.

Стансы Толстому

Философ ранний, ты бежишь

Пиров и наслаждений жизни,

На игры младости глядишь

С молчаньем хладным укоризны.

Ты милые забавы света

На грусть и скуку променял

И на лампаду Эпиктета

Златой Горациев фиал.

Поверь, мой друг, она придет,

Пора унылых сожалений,

Холодной истины забот

И бесполезных размышлений.

Зевес, балуя смертных чад,

Всем возрастам дает игрушки:

Над сединами не гремят

Безумства резвые гремушки.

Ах, младость не приходит вновь!

Зови же сладкое безделье

И легкокрылую любовь,

И легкокрылое похмелье!

До капли наслажденье пей,

Живи беспечен, равнодушен!

Мгновенью жизни будь послушен.

Будь молод в юности твоей!

На Колосову.

Всё пленяет нас в Эсфири:

Упоительная речь,

Поступь важная в порфире,

Кудри черные до плеч,

Голос нежный, взор любови,

Набеленная рука,

Размалеванные брови

И огромная нога!

Возрождение

Художник-варвар кистью сонной

Картину гения чернит

И свой рисунок беззаконный

Над ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами,

Спадают ветхой чешуей;

Созданье гения пред нами

Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья

С измученной души моей,

И возникают в ней виденья

Первоначальных, чистых дней.

* * *

Напрасно, милый друг, я мыслил утаить

Обманутой [души] холодное волненье.

Ты поняла меня – проходит упоенье,

Перестаю тебя любить……

[Исчезли навсегда часы очарованья,]

Пора прекрасная прошла,

Погасли юные желанья,

Надежда в сердце умерла.

* * *

«Tien et mien, – dit Lafontaine —

Du monde a rompu le lien». —

Quant àmoi, je n’en crois rien.

Que serait ce, ma Climéne,

Si tu n’étais plus la mienne,

Si je n’étais plus le tien?[14]

Послание к кн. Горчакову

Питомец мод, большого света друг,

Обычаев блестящий наблюдатель,

Ты мне велишь оставить мирный круг,

Где, красоты беспечный обожатель,

Я провожу незнаемый досуг.

Как ты, мой друг, в неопытные лета,

Опасною прельщенный суетой,

Терял я жизнь и чувства и покой;

Но угорел в чаду большого света

И отдохнуть убрался я домой.

И, признаюсь, мне во сто