Купидона.

Чем, бедный, вас я награжу?

Столь часто вами охраненный,

Одним лишь только услужу —

Хвалой и просьбою смиренной.

109.

Господ любовников молю,

Дам, рыцарей и всевозможных

Пришельцев, здешних иль дорожных,

Которых в сторону сию

Фортуна заведет случайно, —

На воды, луг, на тень и лес

Зовите благодать небес,

Чтоб нимфы их любили тайно,

Чтоб пастухи к ним никогда

Не гнали жадные стада».

110.

Граф точно так, как по-латыне,

Знал по-арабски. Он не раз

Спасался тем от злых проказ,

Но от беды не спасся ныне.

111.

Два, три раза, и пять, и шесть

Он хочет надпись перечесть;

Несчастный силится напрасно

Сказать, что нет того, что есть,

Он правду видит, видит ясно,

И нестерпимая тоска,

Как бы холодная рука,

Сжимает сердце в нем ужасно,

И наконец на свой позор

Вперил он равнодушный взор.

112.

Готов он в горести безгласной

Лишиться чувств, оставить свет.

Ах, верьте мне, что муки нет,

Подобной муке сей ужасной.

На грудь опершись бородой,

Склонив чело, убитый, бледный,

Найти не может рыцарь бедный

Ни вопля, ни слезы одной.

* * *

Кристал, поэтом обновленный

Укрась мой мирный уголок,

Залог поэзии священной

И дружбы сладостный залог.

В тебе таится жар целебный

Едва уста красноречивы

Тебя коснулися, и вмиг

Его ума огонь игривый

В тебя таинственно проник.

* * *

Под небом голубым страны своей родной

Она томилась, увядала…

Увяла наконец, и верно надо мной

Младая тень уже летала;

Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

И равнодушно ей внимал я.

Так вот кого любил я пламенной душой

С таким тяжелым напряженьем,

С такою нежною, томительной тоской,

С таким безумством и мученьем!

Где муки, где любовь? Увы! в душе моей

Для бедной, легковерной тени,

Для сладкой памяти невозвратимых дней

Не нахожу ни слез, ни пени.

К Вяземскому

Так море, древний душегубец,

Воспламеняет гений твой?

Ты славишь лирой золотой

Нептуна грозного трезубец.

Не славь его. В наш гнусный век

Седой Нептун Земли союзник.

На всех стихиях человек —

Тиран, предатель или узник.

К Языкову

Языков, кто тебе внушил

Твое посланье удалое?

Как ты шалишь, и как ты мил,

Какой избыток чувств и сил,

Какое буйство молодое!

Нет, не кастальскою водой

Ты воспоил свою Камену;

Пегас иную Иппокрену

Копытом вышиб пред тобой.

Она не хладной льется влагой,

Но пенится хмельною брагой;

Она разымчива, пьяна,

Как сей напиток благородный,

Слиянье рому и вина,

Без примеси воды негодной,

В Тригорском жаждою свободной

Открытый в наши времена.

Песни о Стеньке Разине

1.

Как по Волге реке, по широкой

Выплывала востроносая лодка,

Как на лодке гребцы удалые,

Казаки, ребята молодые.

На корме сидит сам хозяин,

Сам хозяин, грозен Стенька Разин

Перед ним красная девица,

Полоненная персидская царевна.

Не глядит Стенька Разин на царевну,

А глядит на матушку на Волгу.

Как промолвил грозен Стенька Разин:

«Ой ты гой еси, Волга, мать родная!

С глупых лет меня ты воспоила,

В долгу ночь баюкала, качала,

В волновую погоду выносила.

За меня ли молодца не дремала,

Казаков моих добром наделила.

Что ничем еще тебя мы не дарили».

Как вскочил тут грозен Стенька Разин

Подхватил персидскую царевну,

В волны бросил красную девицу,

Волге-матушке ею поклонился.

2.

Ходил Стенька Разин

В Астрахань город

Торговать товаром.

Стал воевода

Требовать подарков.

Поднес Стенька Разин

Камки хрущатые,

Камки хрущатые —

Парчи золотые.

Стал воевода

Требовать шубы.

Шуба дорогая:

Полы-то новы,

Одна боброва,

Другая соболья.

Ему Стенька Разин

Не отдает шубы.

«Отдай, Стенька Разин,

Отдай с плеча шубу!

Отдашь, так спасибо;

Не отдашь – повешу

Что во чистом поле,

На зеленом дубе

Да в собачьей шубе».

Стал Стенька Разин

Думати думу:

«Добро, воевода.

Возьми себе шубу.

Возьми себе шубу,

Да не было б шуму».

3.

Что не конский топ, не людская молвь,

Не труба трубача с поля слышится,

А погодушка свищет, гудит,

Свищет, гудит, заливается.

Зазывает меня, Стеньку Разина,

Погулять по морю, по синему:

«Молодец удалой, ты разбойник лихой,

Ты разбойник лихой, ты разгульный буян

Ты садись на ладьи свои скорые,

Распусти паруса полотняные,

Побеги по морю по синему.

Пригоню тебе три кораблика:

На первом корабле красно золото,

На втором корабле чисто серебро,

На третьем корабле душа-девица».

* * *

Будь подобен полной чаше,

[Молодых счастливый дом] —

Непонятно счастье ваше,

Но молчите ж обо всем.

Что за диво, что за каша

Для рассудка моего —

Чорт возьми! но, воля ваша,

Не скажу я ничего.

То-то праздник мне да Маше,

Другу сердца моего;

Никогда про счастье наше

Мы не скажем ничего.

Стойте – тотчас угадаю

Горе сердца твоего.

Понимаю, понимаю! —

Не болтай же ничего.

Строгий суд и слово ваше

Ценим более всего.

Вы ль одни про счастье наше

Не сказали ничего!

—

Он мне ровесник, он так мил,

Всегда видала в нем я брата,

Он, как сестру, меня любил.

Скажите, чем я виновата.

Нет, Маша, ты не виновата.

—

И этой свадьбе не бывать.

Признание

Я вас люблю, – хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

Мне не к лицу и не по летам…

Пора, пора мне быть умней!

Но узнаю по всем приметам

Болезнь любви в душе моей:

Без вас мне скучно, – я зеваю;

При вас мне грустно, – я терплю;

И, мочи нет, сказать желаю,

Мой ангел, как я вас люблю!

Когда я слышу из гостиной

Ваш легкий шаг, иль платья шум,

Иль голос девственный, невинный,

Я вдруг теряю весь свой ум.

Вы улыбнетесь, – мне отрада;

Вы отвернетесь, – мне тоска;

За день мучения – награда

Мне ваша бледная рука.

Когда за пяльцами прилежно

Сидите вы, склонясь небрежно,

Глаза и кудри опустя, —

Я в умиленьи, молча, нежно

Любуюсь вами, как дитя!..…

Сказать ли вам мое несчастье,

Мою ревнивую печаль,

Когда гулять, порой в ненастье.

Вы собираетеся в даль?

И ваши слезы в одиночку,

И речи в уголку вдвоем,

И путешествия в Опочку,

И фортепьяно вечерком?……

Алина! сжальтесь надо мною.

Не смею требовать любви.

Быть может, за грехи мои,

Мой ангел, я любви не стою!

Но притворитесь! Этот взгляд

Всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!..…

Я сам обманываться рад!

Пророк

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, —

И шестикрылый серафим

На перепутьи мне явился.

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он, —

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход.

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

К. А. Тимашевой

Я видел вас, я их читал,

Сии прелестные созданья,

Где ваши томные мечтанья

Боготворят свой идеал.

Я пил отраву в вашем взоре,

В душой исполненных чертах,

И в вашем милом разговоре,

И в ваших пламенных стихах;

Соперницы запретной розы

Блажен бессмертный идеал…

Стократ блажен, кто вам внушал

Не много рифм и много прозы.

Няне.

Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя!

Одна в глуши лесов сосновых

Давно, давно ты ждешь меня.

Ты под окном своей светлицы

Горюешь, будто на часах,

И медлят поминутно спицы

В твоих наморщенных руках.

Глядишь в забытые вороты

На черный отдаленный путь:

Тоска, предчувствия, заботы

Теснят твою всечасно грудь.

То чудится тебе

Из письма к Соболевскому.

У Гальяни иль Кольони

Закажи себе в Твери

С пармазаном макарони,

Да яишницу свари.

На досуге отобедай

У Пожарского в Торжке,

Жареных котлет отведай (именно котлет)

И отправься на легке.

Как до Яжельбиц дотащит

Колымагу мужичок,

То-то друг мой растаращит

Сладострастный свой глазок!

Поднесут тебе форели!

Тотчас их варить вели,

Как увидишь: посинели, —

Влей в уху стакан шабли.

Чтоб уха была по сердцу,

Можно будет в кипяток

Положить немного перцу,

Луку маленькой кусок.

Яжельбицы – первая станция после Валдая. – В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,

У податливых крестьянок

(Чем и славится Валдай)

К чаю накупи баранок

И скорее поезжай.

* * *

Как счастлив я, когда могу покинуть

Докучный шум столицы и двора

И убежать в пустынные дубровы,

На берега сих молчаливых вод.

О, скоро ли она со дна речного

Подымется, как рыбка золотая?

Как сладостно явление ее

Из тихих волн, при свете ночи лунной!

Опутана зелеными власами,

Она сидит на берегу крутом.

У стройных ног, как пена белых, волны

Ласкаются, сливаясь и журча.

Ее глаза то меркнут, то блистают,

Как на небе мерцающие звезды;

Дыханья нет из уст ее, но сколь

Пронзительно сих влажных синих уст

Прохладное лобзанье без дыханья.

Томительно и сладко – в летний зной

Холодный мед не столько сладок жажде.

Когда она игривыми перстами

Кудрей моих касается, тогда

Мгновенный хлад, как ужас, пробегает

Мне голову, и сердце громко бьется,

Томительно любовью замирая.

И в этот миг я рад оставить жизнь,

Хочу стонать и пить ее лобзанье —

А речь ее… Какие звуки могут

Сравниться с ней – младенца первый лепет,

Журчанье вод, иль майской шум небес,

Иль звонкие Бояна Славья гусли.

Из письма к Алексееву.

Прощай, отшельник бессарабской

Лукавый друг души моей —

Порадуй же меня не сказочкой арабской

Но русской правдою твоей.

И. И. Пущину

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней!

Стансы

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни;

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,

Но нравы укротил наукой,

И был от буйного стрельца

Пред ним отличен Долгорукой.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он неутомим и тверд,

И памятью, как он, незлобен.

Ответ Ф. Т***

Нет, не черкешенка она;

Но в долы Грузии от века

Такая дева не сошла

С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней,

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Ее полуденного ока.

Зимняя дорога

Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льет печально свет она.

По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит,

Колокольчик однозвучный

Утомительно гремит.

Что-то слышится родное

В долгих песнях ямщика:

То разгулье удалое,

То сердечная тоска……

Ни огня, ни черной хаты,

Глушь и снег… На встречу мне

Только версты полосаты

Попадаются одне…

Скучно, грустно… завтра, Нина,

Завтра к милой возвратясь,

Я забудусь у камина,

Загляжусь не наглядясь.

Звучно стрелка часовая

Мерный круг свой совершит,

И, докучных удаляя,

Полночь нас не разлучит.

Грустно, Нина: путь мой скучен,

Дремля смолкнул мой ямщик,

Колокольчик однозвучен,

Отуманен лунный лик.

* * *

В еврейской хижине лампада

В одном углу бледна горит,

Перед лампадою старик

Читает библию. Седые

На книгу падают власы.

Над колыбелию пустой

Еврейка плачет молодая.

Сидит в другом углу, главой

Поникнув, молодой еврей,

[Глубоко] в думу погруженный.

В печальной хижине старушка

Готовит позднюю трапезу.

Старик, закрыв святую книгу,

Застежки медные сомкнул.

Старуха ставит бедный ужин

На стол и всю семью зовет.

Никто нейдет, забыв о пище.

Текут в безмолвии часы.

Уснуло всё под сенью ночи.

Еврейской хижины одной

Не посетил отрадный сон.

На колокольне городской

Бьет полночь. – Вдруг рукой тяжелой

Стучатся к ним. Семья вздрогнула,

Младой еврей встает и дверь

С недоуменьем отворяет —

И входит незнакомый странник.

В его руке дорожный посох.

К**

Ты богоматерь, нет сомненья,

Не та, которая красой

Пленила только дух святой,

Мила ты всем без исключенья;

Не та, которая Христа

Родила не спросясь супруга.

Есть бог другой земного круга —

Ему послушна красота,

Он бог Парни, Тибулла, Мура,

Им мучусь, им утешен я.

Он весь в тебя – ты мать Амура,

Ты богородица моя!

Мордвинову.

Под хладом старости угрюмо угасал

Единый из седых орлов Екатерины.

В крылах отяжелев, он небо забывал

И Пинда острые вершины.

В то время ты вставал: твой луч его согрел,

Он поднял к небесам и крылья и зеницы

И с шумной радостью взыграл и полетел

Во сретенье твоей денницы.

Мордвинов, не вотще Петров тебя любил,

Тобой гордится он и на брегах Коцита.

Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил

Надеждам вещего пиита.

Как славно ты сдержал пророчество его!

Сияя доблестью и славой, и наукой,

В советах недвижим у места своего,

Стоишь ты, новый Долгорукой.

Так, в пенистый поток с вершины гор скатясь,

Стоит седой утес, вотще брега трепещут,

Вотще грохочет гром и волны, вкруг