Повесть из римской жизни. Александр Сергеевич Пушкин
Цезарь путешествовал, мы с Т.итом Петронием следовали за ним издали. По захождении солнца [рабы ставили] шатер, расставляли постели, мы ложились пировать и весело беседовали; на заре снова пускались в дорогу, и сладко засыпали каждый в лектике своей, утомленные жаром и ночными наслаждениями.
Мы достигли Кум и уже думали пускаться далее, как явился к нам посланный от Нерона. – Он принес Петронию повеление Цезаря возвратиться в Рим и там ожидать решения своей участи – в следствии ненавистного обвинения.
Мы были поражены ужасом. – Один Петр.оний равнодушно выслушал свой приговор, отпустил гонца с подарком и объявил нам свое намерение остановиться в Кумах. – Он послал своего любимого раба выбрать и нанять ему дом и стал ожидать его возвращения в кипарисной роще, посвященной Эвменидам.
Мы окружили его с беспокойством. Флавий Аврелий спросил – Долго ли думал он оставаться в Кумах, и не страшится ли раздражить Нерона ослушанием?
– Я не только не думаю ослушаться его, отвечал Петроний с улыбкою, но даже намерен предупредить его желания – Но вам, друзья мои, советую возвратиться. – Путник в ясный день отдыхает под тению дуба, но во время грозы от него благоразумно удаляется, страшась ударов молнии.
Мы все изъявили желание с ним остаться и Петроний ласково нас благодарил. – Слуга возвратился – и повел нас в дом уже им выбранный. – Он находился в предместии города. – Им управлял старый отпущенник в отсутствии хозяина, уже давно покинувшего Италию. Несколько рабов под его надзором заботились о чистоте комнат и садов. В широких сенях нашли мы кумиры девяти Муз, у дверей стояли два кентавра.
П.етроний остановился у мраморного порога и прочел начертанное на нем приветствие: Здравствуй! Печальная улыбка изобразилась на лице его. – Старый управитель повел его в Вивлиофику, где осмотрели мы несколько свитков и вошли потом в спальню хозяина. Она убрана была просто. – В ней находились только 2 семейные статуи. – Одна изображала матрону, сидящую в креслах, другая девочку, играющую [мячем]. На столике подле постели стояла маленькая лампада. – Здесь Петроний остался (на) отдых и нас отпустил, пригласив вечером к нему собраться.
Я не мог уснуть; печаль наполняла мою [душу]. Я видел [в] Петронии не только щедрого благодетеля, но и друга, искренно ко мне привязанного. Я уважал его обширный ум; я любил его прекрасную душу. В разговорах с ним почерпал я знание света и людей, известных мне более по умозрениям божественного Платона, нежели по собственному опыту. – Его суждения обыкновенно были быстры и верны. Равнодушие ко всему избавляло его от пристрастия, а искренность в отношении к самому себе делала его проницательным. Жизнь не могла представить ему ничего нового; он изведал все наслаждения; чувства его дремали, притупленные привычкою. – Но ум его хранил удивительную свежесть. – Он любил игру мыслей, как и гармонию слов. – Охотно слушал философические рассуждения, и сам писал стихи не хуже Катулла.
Я сошел в сад и долго ходил по излучистым его тропинкам, осененным старыми деревьями. – Я сел на скамейку, под тень широкого тополя, – у которого стояла статуя молодого Сатира, прорезывающего тростник. – Желая развлечь, как-нибудь, печальные мысли, я взял записные дощечки и перевел одну из од Анакреона, которую и сберег в память этого печального дня:
Поседели, поредели.
Зубы в деснах ослабели
И потух огонь очей.
Сладкой жизни мне немного
Провожать осталось дней,
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей. —
Страшен хлад подземна свода,
Вход в него для всех открыт,
Из него же нет исхода…
Всяк сойдет – и там забыт
Солнце клонилось к западу; я пошел к Петронию – [я нашел его в] библиотеке. Он расхаживал – с ним был его домашний лекарь Септимий. Петроний, увидя меня, остановился и произнес шутливо:
Узнают коней ретивых
По их вызженным таврам,
Узнают парфян кичливых
По высоким клобукам.
Я любовников счастливых
Узнаю по их глазам.
Ты угадал, отвечал я Петр.онию и подал ему свои дощечки. Он прочитал мои стихи. Облако задумчивости прошло по его лицу и тотчас рассеялось. Когда читаю подобные стихотворения, сказал он, мне всегда любопытно знать, как умерли те, которые так сильно были поражены мыслию о смерти. – Анакреон уверяет, что Тартар его ужасает, но не верю ему – также не верю трусости Горация. Вы знаете оду его?
Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?
С кем я тревоги боевые
В шатре за чашей забывал,
И кудри, плющем увитые,
Сирийским мирром умащал?
Ты помнишь час ужасный битвы,
Когда я, трепетный квирит,
Бежал, нечестно брося щит,
Творя обеты и молитвы?
Как я боялся! как бежал!
Но Эрмий сам незапной тучей
Меня покрыл и вдаль умчал
И спас от смерти неминучей.
– – –
Хитрый стихотворец хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию, чтоб не напомнить им о сподвижнике Кассия и Брута. – [Воля ваша, нахожу более искренности в его восклицании: Красно и сладостно паденье за отчизну – ].
