главный храм соответствующего полиса.
При этом, как бы много ни было богов и богинь, — полисов всё же было гораздо больше (несколько сот). И поэтому случалось, что один и тот же небожитель покровительствовал нескольким (порой многим) городам. Так, Самос, подобно Аргосу, особо почитал Геру — сестру и супругу Зевса, одну из важнейших персонажей античных религиозных представлений и мифов.
Святилище Геры на острове располагалось не в самом городе, а поодаль, в сельской местности. Храм существовал уже за несколько веков до времени, о котором сейчас идет речь, но первоначально представлял собой неказистую хижину. По мере того как Самос расцветал и богател, здание неоднократно перестраивали, стремясь придать ему всё более зрелищный и монументальный вид. Ведь что ни говори, а главный храм — это в какой-то степени «визитная карточка» полиса.
А как раз при Ройке и Феодоре Герайон стал воистину грандиозным. Они — авторы проекта третьего или четвертого варианта храма. И когда эта постройка была завершена, оказалось, что она — одна из самых больших во всем греческом мире (наряду с храмом Артемиды в Эфесе, впоследствии включенным в перечень «семи чудес света»). По своему архитектурному типу самосский Герайон был диптером — прямоугольным в плане зданием, целла (основной объем) которого окружена колоннадой, имеющей два ряда колонн, а не один, как в более распространенном периптере.
С именами Ройка и Феодора связаны и многие другие выдающиеся произведения искусства (к сожалению, ни одно из них не сохранилось): ряд скульптурных изображений, в том числе довольно экзотических (как платан, целиком изготовленный из золота, или золотая же виноградная лоза, инкрустированная драгоценными камнями, изображавшими ягоды), роскошно изукрашенные сосуды и др. Эти мастера открыли новый способ бронзового литья, позволявший получать тонкие фигурные листы бронзы, а затем, соединяя их путем спаивания и сварки, изготовлять полые статуи. В результате впервые в Греции появилась возможность создавать крупные скульптуры из металла; ранее отливались лишь мелкие сплошные бронзовые фигурки, а основными материалами ваятелей были камень и дерево.
Впрочем, насколько можно судить, здесь следует говорить не об открытии или изобретении в строгом смысле слова, а о переносе в Элладу египетской технологии[72]. Именно это сделали Ройк и Феодор. В высшей степени характерно (и, надо полагать, не случайно), что заслуга принадлежит самосским мастерам, а не выходцам из какого-либо другого города.
О Ройке и Феодоре с уверенностью можно сказать, что они были людьми высокоучеными. Феодор, по некоторым сведениям, даже написал труд о самосском храме Геры. Впрочем, даже если считать эту информацию недостоверной, в любом случае ясно, что они должны были прекрасно разбираться в математике, особенно в геометрии: квалифицированному архитектору и инженеру без этого просто не обойтись. Данное обстоятельство нам важно было отметить: так мы лучше поймем ту культурную среду, в которой формировалась личность Пифагора. Ведь ему суждено было стать, помимо прочего, одним из знаменитейших античных математиков.
Вообще самосская инженерная школа в архаическую эпоху была одной из сильнейших в Греции. Еще один ее видный представитель — Мандрокл (возможно, он был учеником Феодора). Когда персидский царь Дарий I отправился в 514 году до н. э. походом на скифов, ему, дабы попасть с войском из Азии в Европу, нужно было переправиться через пролив Боспор Фракийский (нынешний Босфор). И через это водное препятствие был наведен понтонный мост из кораблей. Руководителем строительства моста был Мандрокл.
Это невиданное до того дело, конечно, запомнилось грекам. Да и «Дарий остался весьма доволен сооружением моста и строителя его, Мандрокла-самосца, осыпал дарами. На часть этих богатств Мандрокл велел написать картины с изображением всего строительства моста через Боспор; на берегу сидящим на троне был изображен Дарий и его войско, переходящее по мосту через Боспор. Картину эту Мандрокл посвятил в храм Геры на Самосе со следующей надписью:
Чрез многорыбный Боспор перекинув мост, посвятил я
Гере картину сию в память о мосте, Мандрокл.
Славу самосцам стяжал, себе же венец лишь почетный,
Царскую волю свершив, Дарию я угодил».
(Геродот. История. IV. 88)
Мандрокл выступает здесь как типичный эллин, преисполненный агонального духа. Как он гордится своим «почетным венцом», а главное — тем, что сумел приумножить славу родного острова! А свидетельство этой своей гордости помещает не в каком ином месте, а в самосском храме Геры (ровно так же, кстати, сделал в свое время и знакомый нам купец Колей). Впрочем, событие, о котором только что было рассказано, свершилось в то время, когда Самос входил в состав Персидской державы, а Пифагора на Самосе уже не было.
Еще одна крупная фигура культурной жизни архаической эпохи была как будто связана с Самосом. Речь идет о всем известном Эзопе — «отце» жанра басни. Строго говоря, о жизни Эзопа известно очень мало достоверного; его античные биографии, дошедшие до нас, являются довольно поздними и содержат множество анекдотичных, недостоверных деталей. И тут, между прочим, тоже налицо сходство с Пифагором.
Неясно даже, когда именно жил Эзоп, но наиболее вероятно, что в VI веке до н. э., то есть был современником героя нашей книги. Правда, согласно настойчивым утверждениям античных авторов, великий баснописец по происхождению являлся не греком, а фригийцем, выходцем из Малой Азии. Но служил рабом именно у гражданина Самоса — некоего философа Ксанфа. На Самосе Эзоп и прославился своими мудрыми, остроумными ответами на разные сложные вопросы. В конце концов Ксанф отпустил Эзопа на волю, и тот покинул Самос, перебравшись, как сообщают источники, в Лидию, ко двору царя Креза.
Вот таким местом была родина Пифагора, архаический Самос. Одной из «жемчужин Ионии». Сильным и влиятельным полисом, важным экономическим и культурным центром. Островом, связанным прочными нитями с Востоком и Западом, Севером и Югом… Снова и снова убеждаемся: наверняка далеко не случайным было то, что именно здесь, на Самосе, появился столь разносторонний мыслитель, в судьбе которого, кстати, тоже сыграли свою роль и Восток, и Запад, и Север, и Юг.
Пифагор учится и странствует
Когда родился Пифагор, мы в точности не знаем. Это неудивительно. Ровно так же обстоит дело с подавляющим большинством других выдающихся деятелей древнегреческой истории и культуры: для многих из них известен год смерти, а год рождения — почти ни для кого.
Причины подобной ситуации вполне ясны. Когда умирает великий человек, это, как правило, фиксируется современниками, поскольку воспринимается как значимое, достопамятное событие. А могло ли представляться значимым событием рождение ребенка, о котором, разумеется, еще никто не способен сказать, ждет ли его славная судьба или вполне обычная? «По умолчанию» принимается последнее, ибо гениев и талантов среди людей во все века многократно меньше, чем заурядных личностей. Потому-то такие вещи обычно и не запоминаются. А потом, когда приходит посмертное признание, о дате рождения человека уже умершего остается только гадать: самого его теперь не спросишь, а те, кто застал его рождение, тоже чаще всего давно в могиле.
В наши дни с этим намного легче: появление на свет каждого младенца обязательно регистрируется. Затем зарегистрированная дата, с точностью до дня, вносится последовательно во все главные документы, сопровождающие их носителя на протяжении всей жизни. Но в VI веке до н. э., понятное дело, такое не практиковалось и не могло практиковаться. Ибо и документов-то никаких не было…
Поэтому, встречая ныне где-нибудь выражения в духе «Геродот родился в 484 г. до н. э.», «Платон родился в 427 г. до н. э.» и т. п., всегда нужно относиться к подобного рода датировкам с осторожностью. Ибо они всякий раз являются не данными, почерпнутыми непосредственно из источников, а результатом некоей научной реконструкции, основанной на комбинации различных соображений косвенного характера. Реконструкция чаще всего является верной, но позволяет дать только приблизительные цифры.
В случае с Пифагором опорными косвенными свидетельствами являются следующие. Во-первых: «…В сорок лет (по словам Аристоксена) он (Пифагор. — И. С.) увидел, что тирания Поликрата слишком сурова, чтобы свободный человек мог выносить такую деспотическую власть; и тогда он собрался и отправился в Италию» (Порфирий. Жизнь Пифагора. 9).
О Поликрате речь еще пойдет ниже, пока его имя пришлось упомянуть по причинам, имеющим отношение к датированию (хотя бы примерному) времени рождения Пифагора. Сам тиран Поликрат пришел к власти на Самосе около 538 года до н. э. или, возможно, несколькими годами раньше. Получается, Пифагор родился около 580 года до н. э.? Но нет, существует второе опорное свидетельство, вносящее несколько большую ясность:
«…Оказывается, что Пифагор приехал в Сибарис, Кротон и эти области Италии тогда, когда Луций Тарквиний Гордый царствовал уже четвертый год» (Цицерон. О государстве. II. 15. 28). Здесь прибытие Пифагора в Великую Грецию приурочивается к годам правления последнего римского царя — Тарквиния Гордого. О том, когда тот вступил на престол, известно и из независимых источников; в результате удается установить, что Пифагор оказался на юге Италии в самом конце 430-х годов до н. э., возможно, просто в 430 году. Значит, не сразу после установления тирании Поликрата.
Сопоставляя эту дату с приведенным выше указанием Порфирия, что Пифагору было тогда 40 лет, получаем, что родился философ около 570 года до н. э. Именно эту дату обычно и приводят как год рождения великого самосца[73]. Но следует подчеркнуть именно это «около», без которого никак не обойтись. Вообще говоря, в наиболее авторитетных энциклопедических изданиях предпочитают не указывать год рождения Пифагора[74].
Впрочем, может быть, чрезмерное осторожничанье здесь и неуместно. Думаем, смело можем обозначать интересующую нас дату именно как «около 570 года до н. э.». Достаточная (применительно к античности) точность достигнута, а большего, в общем-то, и не нужно.
Отец будущего философа, ученого и теолога носил имя Мнесарх. Этот факт вроде бы можно считать не подлежащим никакому сомнению. Он отражен уже в свидетельстве Гераклита Эфесского — еще одного выдающегося представителя раннегреческой мысли, который, насколько можно судить, был современником Пифагора:
«Пифагор, Мнесархов сын, занимался собиранием сведений больше всех людей на свете и, понадергав себе эти сочинения, выдал за свою собственную мудрость многознание и мошенничество» (Гераклит, фр. В 129 Diels — Kranz). Вопроса о причинах резко отрицательного отношения Гераклита к Пифагору (фрагмент звучит, можно сказать, оскорбительно, и «многознание» здесь — явно негативный эпитет) мы пока не касаемся; для нас важно сейчас было зафиксировать, что уже современник упоминает имя Пифагорова отца.
Далее, Геродот, который жил лишь немногим позже Пифагора, а кроме того, как известно, много лет провел на Самосе и, стало быть, находился в курсе тамошних дел[75], также указывает, что Пифагор — сын Мнесарха (Геродот. История. IV. 95). То же сообщается и в других, более поздних источниках. Например: «Пифагор, сын Мнесарха — камнереза» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях
