нужно, чтобы каждый, сознавая пестроту своей природы, не забывал о благочестивом отношении к божеству и о служении ему и всегда имел бы перед умственным взором божество, как бы присматривающее и наблюдающее за человеческим поведением. После богов и демонов более всего следует чтить родителей и закон и готовить себя не к притворному, а к искреннему послушанию им.307 В целом же они считали, что нужно осознать, что нет большего зла, чем анархия. Ведь не дано природой человеку сохранить себя, если нет над ним руководителя. (176) Эти мужи убеждали людей оставаться верными отеческим нравам и обычаям, даже если они намного хуже других. Никогда не будет ни полезным, ни спасительным отвергнуть с легкостью имеющиеся законы и принять нововведения.308 Пифагор совершил и множество других дел, в основе которых лежит благочестивое отношение к богам, обнаруживая, что жизнь его согласуется с его словами. Стоит упомянуть об одном случае, который может пролить свет и на все остальные. (177) Расскажу же я о том, что сказал и сделал Пифагор в отношении посольства, посланного из Сибариса в Кротон, чтобы вытребовать беглых рабов. Ибо он, когда некоторым из его учеников задавали вопросы послы, один из которых был убийца, а другой — сын одного из участников мятежа, умершего от болезни, а сограждане Пифагора не знали, как себя повести, сказал товарищам, что он лично не хотел бы, чтобы у него с кротонцами возникли большие разногласия, так как он считает, что эти люди не имеют права ни возлагать священные дары на алтари, ни отрывать умоляющих о защите от алтарей309. Когда же послы из Сибариса, подойдя к нему, стали бранить его, он сказал убийце, требовавшему от Пифагора объяснений по поводу того, в чем винит их Пифагор, что он ему не даст оракул;310 вот почему его стали обвинять в том, что он утверждает, будто он — Аполлон, потому что и прежде при каком-то разбирательстве на вопрос, прочему это произошло, он ответил вопрошавшему вопросом: «Неужели и Аполлон, делая предсказание, счел бы достойным себя еще и разъяснять его?» (178) Другому же человеку, высмеивающему, как ему казалось, рассуждения, в которых Пифагор утверждал, что души возвращаются на землю, и сказавшему, что он даст письмо отцу, когда Пифагор отправится в подземное царство, и попросит его взять ответное, когда тот будет возвращаться от отца на землю, он сказал, что не собирается отправляться в места для нечестивых, где явственно ощутит карающие удары. Когда же его бранили послы, а сам он сошел в сопровождении многих к морю и очистился, кто-то из членов совета сказал кротонцам, так как те обрушивались на послов с порицаниями [совсем] по другому поводу, что пришедшие в безрассудстве своем осмеливаются бранить даже Пифагора, о котором, если бы все живые существа издавали те же самые звуки, что и люди, как это было, по утверждению составителей мифов, вначале, даже ни одно животное не осмелилось бы сказать ничего худого. (179) И Пифагор нашел способ отучать людей от совершения несправедливостей напоминанием о посмертном суде над душами, зная, что он в действительности происходит, зная и то, что упоминание о нем полезно для страха перед совершением несправедливых поступков. Он убеждал, что гораздо лучше претерпеть несправедливость самому, чем убить человека (ибо право суда принадлежит не нам, а Аиду), принимая во внимание душу, ее субстанцию и первичность природы сущего311. (180) Желая показать, как в неравном, несоразмерном и самом по себе лишенном предела можно обнаружить отличающуюся равенством, соразмерностью и полагающую предел справедливость, чтобы указать, как должно ее соблюдать, Пифагор сказал, что справедливость подобна той единственной из геометрических фигур, у которой линии, образующие ее форму, беспредельны, и в то же время, при неодинаковом их расположении относительно друг друга, они имеют равные потенции312. Так как и при общении с другим человеком есть некая справедливость, то, говорят, пифагорейцы понимали ее следующим образом. При общении одно — уместно, а другое — нет, и это разделение обусловлено различиями в возрасте, достоинстве, родственных связях, заслугах и всем другим, чем отличаются люди друг от друга313. Ибо есть род общения, который кажется уместным в отношениях молодых людей друг к другу, в отношениях же со старшим он неуместен. В отношении младшего к старшему неуместен любой вид гнева, дерзости или угрозы, но младшему при общении со старшим нужно всячески остерегаться подобных неуместных проявлений. Почти то же самое говорили они и о достоинстве. (181) С человеком, достигшим истинного достоинства, порождаемого добронравием, невозможны ни неуместное, ни непристойное обращение, ни развязная речь, ни что-нибудь из того, что только что было упомянуто314. Подобное этому они говорили и об обращении с родителями и благодетелями. При выборе же срока, в течение которого проявление будет уместно, имеет место некое разнообразие и многовидность. Ибо и те, кто гневаются, и те, кто сердятся, делают это одни в надлежащий момент, а другие — нет,315 и, опять же, из тех, которые стремятся, влекутся и порываются к чему бы то ни было, одним выпадает удачный момент, а другим — неудача. То же самое можно сказать и о других видах страстей, о поступках, настроениях, беседах, встречах. (182) Сама же уместность в известной мере поддается изучению, осмыслению и обучению, но в целом в себе она ничего этого не содержит. Сопутствуют и почти совпадают с природой уместного понятия срока, подобающего, слаженности и все прочие однородные с ними. Самым ценным во всем пифагорейцы считали начало, будь то наука, или практика, или зарождение чего-либо, или, опять же, домашнее хозяйство, государство, военный лагерь, или любое другое подобное им устройство. Природа же начала во всем, что упоминалось, трудноразличима и неочевидна. В науках дело не простого ума — постичь и хорошо различить, глядя на части предмета познания, каково их общее начало. (183) Ибо велико их различие в отдельности, да и относительно всего в целом есть опасность неправильно указать начало — ничего, попросту говоря, здорового после этого не возникнет, если останется непознанным истинное начало. То же самое они говорили и о другом начале316. Никогда не будет порядка ни в доме, ни в государстве, если не будет истинного начальника, стоящего у власти и властвующего по доброй воле. Чтобы осуществлялась власть, нужно желание обеих сторон, одинаково как начальника, так и подначального, как, например, для того, чтобы правильно проводилось обучение, нужно, говорили они, чтобы оно было добровольным по обоюдному желанию учителя и ученика, так как, если их желания будут каким-то образом расходиться, намеченное дело не будет выполнено надлежащим образом. Итак, Пифагор считал прекрасным делом, когда учителя умеют убеждать, а ученики — повиноваться. Убедительное подтверждение этому на деле он дал такое. (184) Он приехал к Ферекиду Сиросскому, который был его учителем,317 на Делос из Италии, когда тот заболел уже упоминавшейся вшивой болезнью, и ухаживал за ним. Он оставался при нем вплоть до его кончины и выполнил религиозные обряды в честь покойного наставника: столь ревностно он заботился о своем учителе.
(185) Соблюдению договоров и верности им Пифагор столь хорошо учил своих последователей, что, говорят, когда однажды Лисид, помолившись в храме Геры, встретил при выходе из него Еврифама-сиракузянина, одного из своих товарищей, входящего в преддверие храма богини, и тот попросил подождать его, пока он помолится, сел на какое-то сиденье из камня, которое там было, а когда Еврифам, помолившись и о чем-то размышляя, глубоко задумался и вышел незамеченным через другой вход, Лисид провел спокойно в том же положении оставшуюся часть дня и наступившую ночь и большую часть еще и следующего дня и, может быть, оставался бы и дольше на том же самом месте, если бы Еврифам не оказался на следующий день в «доме совместного слушания» и не вспомнил бы о нем, услышав, что кто-то из товарищей ищет Лисида. Придя к храму, он застал Лисида в ожидании, как и было условлено, и увел его с собой, сказав, что виной всему его забывчивость, и прибавив: «Кто-то из богов на меня ее наслал, чтобы проверить твою верность уговорам». (186) Помимо многих других средств для умиротворения души Пифагор установил и вегетарианство. Ведь пифагорейцы, привыкнув считать убийство животных делом беззаконным и противоестественным, еще более противоречащим божественному закону считали убийство человека и уже не участвовали в войне.318 Война же — это главный организатор и вдохновитель убийств, так как она набирает силу именно от них. И предписание «Не перешагивай через весы»319 заключает в себе требование справедливости. Пифагорейцы призывали упражняться во всем, что имеет отношение к справедливости, как это будет показано в нашем сочинении о символах320. Во всем этом бросается в глаза великое стремление к умножению справедливости и передаче ее людям, которое обнаруживал Пифагор в словах и на деле.
ГЛАВА XXXI
(187) Вслед за этим последует рассказ о благоразумии Пифагора — как он укрепил его и передал ученикам.321 Итак, уже приводились его общеизвестные высказывания о благоразумии, среди которых выделяется требование отсекать огнем и железом всякую несоразмерность.322 Того же рода требование воздержания от поедания одушевленных существ и от неумеренного потребления некоторой пищи323 и обычай выставлять при трапезах сладкие и изысканные яства, а затем отдавать их рабам лишь с той целью, чтобы поупражняться в обуздании возжделения к этим яствам324. И дозволение носить золотые украшения лишь гетерам, но не свободнорожденным женщинам. И требование поддерживать бодрость ума и освобождаться от того, что мешает ему быть таким. (188) Кроме того, требование словесного воздержания и полного молчания, чтобы научиться владеть языком; напряженное и неустанное постижение и изучение труднейших основоположений, а ради этого воздержание от вина, короткий сон, неподдельное пренебрежение к славе, богатству и тому подобному; нелицемерное уважение старших, к ровесникам — искреннее чувство равенства и дружелюбие, к младшим — доброжелательное участие и поощрение и все прочее, что имеет отношение к той же самой добродетели325. (189) Благоразумие этих мужей, доставшееся им от Пифагора, можно понять и на примере того, что рассказывают о пифагорейцах Миллии и Тимихе Неанф и Гиппобот326. Они говорят, что тиран Дионисий, после того как, приложив все старания, не добился дружбы ни одного из пифагорейцев, потому что они были осторожны и сторонились его единовластия и беззакония, послал отряд в тридцать человек под предводительством Евримена-сиракузянина, брата Диона327, навстречу пифагорейцам, чтобы подкараулить их во время перехода из Тарента в Метапонт, который они обычно совершали при благоприятных
