Рима:

По чреде там зрели мудрость,

Славу, мужество во власти

И венчанну добродетель.

Нерва, избранный на царство,

Был правитель мудр, но слабый

И согбен лет тяготою;

Но он дал себе опору

И устроил счастье Рима,

В сыны взяв себе Траяна.

Его смерть была бы в Риме

Бедствие, когда б не знали,

Что Траян его преемник.

Ожил Рим с царем толиким;

Судия и воин мудрый,

Он имел, что было нужно

Быть царем. Алкая славы,

Он свой меч победоносный

В Дакию простер; воздвигнул

На Дунае мост тот славный,

Удивлявший столько древних;

И оружья славой, блеском

Ослеплен, понесся в дально

Покорение народов.

Но хотя излишня слава

Победительные лавры

Затмевает, хотя жертвы

Сладострастия неиста

И возлития обильны

Хмельну Вакху прикрывают

Черной тению картину

Подвигов, равно блестящих,

Царя в брани или в мире, —

Вопреки злоречья колка

Навсегда Траян пребудет

Пример светлый всем владыкам.

И тому дивися больше,

Что он, разума не красив

Благолепными цветами

Иль познаний, иль науки,

Мог царем он быть столь мудрым.

В том как можно усумниться,

Когда дни его златые

Зрели Тацита и Плинья,

Ювенала и Плутарха.

Когда Тацит, сей достойный

Муж дней Рима непорочных,

Со восторгом мог воскликнуть:

«Век счастливый наш, где можно

Мыслить то, что мыслить хочешь,

И вещать, что ты помыслишь».

Ах, сколь трудно, восседая

Выше всех и не имея

Никаких препон в желаньях,

Усидеть на пышном троне

Без похмелья и без чаду.

И тот царь почтен достойно,

Ускользнуть когда возможет

Обуяния неиста

Страстей буйных души смертных.

Адриан, на трон вступивший,

Строил счастье в римском царстве,

И хотя сравниться может

В добродетелях Траяну,

Но надменность и жестокость

Были в нем души пороки.

Гнусной страстью к Антиною

Тлея, в честь ему он строил

Храмы, грады; но всю гнусность

Страсти срамной и пороков

Он прикрыл раченьем к царству,

Путешествием всегдашним

В областях пространных Рима.

Не пустое любопытство

В страны дальны направляло

Его путь, но цель всегдашня

Путешествий столько дальных

Была польза и блаженство

Градов, областей, народа.

Устремляя взоры быстры

В управление подвластных,

Мститель был законов строгий

В лице всех, дерзнувших данну

Власть свою во зло направить.

Велелепные и пышны

Грады, зданья он воздвигнул,

Но не с тягостью народа,

Зане многие налоги

Облегчал и уничтожил.

Хоть достойный сей царь Рима,

Злой болезнью одержимый,

Жизнь свою прервать не могши,

Обратил свою всю лютость

На казнь, может быть не нужну,

Многих; но ему простили

Всё за то, что себе и́збрал

Он в преемники на царство

Антонина. Хотя помним

Слово мудра Фаворина,

Состязавшась с Адрианом:

«Нет, кто тридцать легионов, —

Так мудрец друзьям вещает, —

Может двигнуть одним словом,

Ошибаться тот не может».

Но его дни безмятежны

Возрастили Арриана

И учителя во нравах

Строга, мудра Эпиктита.

Испытав превратность счастья,

Он всю мудрость заключает

В двух словах: «Сноси с терпеньем,

Будь умерен в наслажденьи», —

Словеса много блаженны,

От источника исшедши,

Кажется, излишне строга,

Но соделавшие счастье

Рима, дав ему на царство

Всех владык его изящных.

Кажется, напрягши мышцы

Во изящность, вся природа

Возникала в человеке,

Когда мысль образовала

Столь достойну удивленья

Веков дальных и потомства,

Мысль изящную Зенона.

И хотя б другой заслуги

Мудрование столь чудно

Не имело, – не оно ли

Риму в счастье даровало

Антонина, Марк Аврелья?

Дни блаженные для Рима

Уже паки воссияли.

Се восходит на трон света,

Коего любезно имя

Целый век за честь вменяли

Носить римские владыки.

Мудрец истинный, украшен

Добродетели чертами,

И порока ни едина.

Антонин теченье жизни

Посвящал народну благу:

Гражданин, не царь, во граде,

Се отец благий не титлом,

Коим красились венчанны

И злодеи и юроды,

Но отец он истым делом.

Ах, тот мог ли быть превратен,

Кто несчастием ужасным

Почитал, когда бы быть мог

Ненавидимым во Риме;

Собственность кто презирая,

Расточал свое богатство,

Что насле́дил, соблюдая

Он сокровища народны?

«Нет, Фавстина, – он вещает, —

Я, владыкою став Рима,

Собственности всей лишился».

Он уснул, и Рим восплакал,

И Анто́нин мог забвен быть

Тем лишь, избрал что на царство

По себе в Рим Марк Аврелья.

Имя сладостно и славно!

Се премудрость восседает

На престоле цела света.

Но он смертный был. Блаженство

Рима вянет с Марк Аврельем;

И столетия с стремленьем

Протекли за ним уж многи;

Но на поприще обширном,

На ристалище вселенной

Всяка слава и блистанье

Всех царей, владык прешедших

Перед ним суть разве слабый

Блеск светильника, горяща

В полдень ясный, в свете солнца;

Перед ним вся лучезарность

Подвигов в сверканьи славы

Суть лишь мрак, и тьма, и тени.

Когда взор наш изумленный

Обращаем на владыку

На всесильного, который

Столь смирен был во порфире,

То во внутренности духа

Мы таинственно веселье

Ощущаем, и не можно

Без сердечна умиленья

Вспомнить жизнь его премудру.

Слеза радости исступит,

Сердце, в радости омывшись,

Вострепещет, утешаясь.

Но… смолчим, в душе сокроем,

Ах, всю скорбь и тяжко чувство,

Что по сладости во сердце,

Вспоминая Марк Аврелья,

Восстает и жмет в нас душу.

Нет, не жди, чтоб мы дерзнули

Начертать его теченье.

Всё, что скажем, будет слабо

И сравниться не возможет

С той чертой предвечна света,

Чем его живописала

Всех веков и всех народов

Образ дивный благодарность.

Его жизни описанье

Действо то вливает в душу,

Что изящнее возникнут

О себе самих в нас мысли

И равно изящны мысли

О превратном смертных роде.

Но надолго ли? – О участь,

Участь горька рода смертных!

Марк Аврелий уж скончался,

Счастье Рима с ним исчезло

И благие помышленья

О блаженстве рода смертных.

Се торжественно и тихо,

Спровождаемо всех воплем,

Шествие его кончины

Отправлялося во Риме;

Но шаг каждый препинаем

Был слезами иль восторгом

Всего римского народа:

«Се наш друг – ах, паче друга,

Се родитель, се кормилец, —

Се отец, – се бог всещедрый…»

Скорбно в слухи ударяли

Словеса сии нельстивы

Того, кто вменит за тягость

Все благие помышленья.

И се во броне одеян

Коммод грозно потрясает

Копием, и всё умолкло.

Шествие идет в молчаньи.

Ах, тогда уже познали,

Что сокрылося во гробе

Счастье Рима с Марк Аврельем.

1795–1796 (?)