увидя его, возгорелась паче любовью, но, дабы положить преграду женитьбе, причла ему в вину, что, не будучи рыцарь, он смел сражаться, и хотя он победитель, но должен сперва заслужить свою вину. И так Бову велели судить, и судьи мудрые присудили сделать Бову рыцарем и велеть ему ехать искать живой воды, которая, по сказанию верных людей, нянь и мамок, течет из горы за тридевять земель в тридесятом царстве. Его посвятили рыцарем, и он надел черные доспехи в знак своей печали, пустился. Выехав за город… – иной спросит: для чего он не ослушался? Нельзя: кто знает, сколь строги законы чести, тот знает, что рыцарских правил ослушаться было нельзя. Да и ныне, когда свинья тебя толкает рылом, то тяни вон шпагу и колись: так честь повелевает. Но преслушался он в том, что захотел видеть царевну, и вынул зеркало, посмотрел, видит себя одетого в старушечье платье цыганкою, и слова: иди к терему. Остановился, видит, у дороги лежит одежда, одевается, идет, поет: кто хочет знать свою судьбу, давай тот денег, и узнаешь; кто чает быть царем, ходи тот к нам, и дам ответ; кто хочет знать, что мило сердцу, будет ли то его иль нет, бери от нас совет, и грусть его пройдет! – Старуху, хоть сердце и свербит, но любопытство! зовут цыганку! он поет и велит царевне плакать. Открывается, живет у нее, спит с нею и позабыл про живую воду. Жил у нее четыре месяца, видит в одну ночь, что он упал с терема и зеркало разбил; он было в утехах про него и позабыл, пробудился, глядит, видит, зеркало тускло, и едва читает сии слова: лживый рыцарь, не сохраняешь клятву, ты недостоин обещанного блаженства. Спеши обет исполнить, а в наказанье, что послушал своей страсти, зеркало у тебя отъемлется, доколе не исправишься. Едва он сие прочесть успел, зеркало исчезло, а он себя нашел лежащ на земли в доспехах богатырских у ног своего коня и без зеркала. Дивится, но сел и поехал.

Уже проехал он многие земли и царства, путь продолжая на восток, презирая непогоды, зной, холод, жажду, глад, достиг наконец подошвы Тавра. Утомленный долгим путем, он слез, коня расседлал и пустил, а сам снял шлем и лег на мураве; и видит едущего с горы; показался ему исполин, седящ на коне исполином, но, ближе подъехав, увидел, что то был человек сверху, а внизу конь, испужался, но, кликнув к себе коня, надел шлем и поехал. Издали кричал ему чудовище: как смеешь, молокосос, сесть при мне на коня; я Полкан, сын Бреда, сила моя известна в свете; покорись или умрешь, даю тебе время на размышление, погляди на меня поближе. – Бова видит вверху человеческое, но зверообразное, мохнатое лицо, нос красно-синий, глаза как угли раскаленные, по пояс был весь мохнат, а ниже пояса конь сильный, у которого недоставало только шеи и головы; на плече держал палицу дубовую, или, лучше сказать, дубовое бревно. Бова не устрашился и в ответ ему сказал только: разъезжайся, и поскачем. – Ударились. У Бовы копье разлетелось, ниже оцарапало Полкана, но удар столь был силен, что Полкан упал на колена, а он Бову столь ударил сильно, что Бова слетел с лошади; но, вынув меч, пошел опять против чудовища. Сей ему говорит: ты первый, кто мог мне дать такой удар и проч. Твой меч будет безуспешен, ибо я определен умереть от когтей львиных, я их много поражал, но конца своего еще не знаю. Будем друзья, твое мужество мне нравится. Поедем. – Бова ему сказал, куда послан. – Ах! неистовая царица желает твоей смерти, я был в их воле; отец ее за мое озорничество обманом зарыл меня в землю, и кормили меня только хлебом и водою, и меня с тем выпустили, чтобы я тебя убил за то, что про тебя сказали, что обесчестил царевну и бой рыцарский, будучи раб купленный; на погибель твою, – сказал Полкан, – я бы туда поехал и тебе пособил, но тот, в чьей области сия вода, мне брат. – Так сделай же доброе дело, поезжай, освободи мою супругу. – Полкан дал слово, и расстались.

Полкан возвратился и сказал царице, что он не нашел Бову, а ночью, украв царевну, увез ее и поехал; хотел убить мать Бовину и царевну там посадить, чтобы ждала Бовы. Уже они достигли до пределов того государства, но стали отдохнуть, царевна уснула, а проснувшись, увидела Полкана мертва и подле него льва издыхающа, у которого разорваны были лапы. Она устрашилась, пошла в город и нанялась в работницы; родила двойни.

Между тем царица, пылая мщением, призвала чародея и сказала, что ей хочется погубить Бову. – Погубить его нельзя, судьбы тому противны, но можно его ввергнуть в несчастье, отняв у него сбрую ратную и коня. – Ступай, – сказала царица. Чародей вмиг догнал Бову, который оставался близ града Испагани. Пустил коня. Но чародей прежде вошел в город и солгал царю Салтану, что Бова приехал воевать его государство. И так царь выслал против него много рати, но Бова их прогнал и поехал мимо. А чародей оделся в монашеское дервишское платье, сел на распутьи. День очень был жарок; Бова, ехав, увидел старца, под деревом пиющего, попросил у него, тот ему подал, и Бова захотел спать. Лег, а чернец снял с него доспехи и, взяв меч и копье, сел на коня его и ускакал, сказав в Испагани, что Бова обезоружен; пришли, взяли его и посадили его в тюрьму. Бова горюет, готовят ему казнь. Ибо тут был царем тот самый Лукопер, которого он победил на поприще. В ту ночь, когда ему было идти на казнь, он, ходя по темнице, ощупал в углу меч, обрадовался; то меч был богатыря, которого царь уморил с голоду, зарыв в темнице. Как пришли его брать, то он стал убивать тех, которые к нему приближались, наконец отбил всех и, вышед, пошел вон из города; никто не смел его тронуть. Лукопер, узнав, сам поскакал за ним, но Бова, отвернувшись от его копья, ударил мечом наотмашь и свалил его. Взял его коня и поехал, а рать Лукоперова за него не вступилась.

Наконец достиг Бова той горы и, сражавшись с привидениями и страстями, наконец почерпнул воды, напился ее и в новой силе поехал в обратный путь. Приезжая назад, увидел, что царевна увезена Полканом, а чародей, возвратяся в его доспехах, убил царя с царицей и стал царем. Тогда скоро в цари попадали. Узнав также, что она поехала с Полканом к матери Бовы, он с ратью ходил на то царство, короля убил изменою, а жена его умерла прежде; но дань наложить на царство не мог, ибо там вельможа один начальником был, а царевны не нашел. Бова туда поехал, нашел охотника, принят был, ибо вельможа был его дядька Цымбалда. Бова услышал, что Полкан был умерщвлен львом, и думал, что и царевна также, то по совету дядьки хотел жениться. Он прежде воевал чародея и, убив его, покорил его царство. Все уже готово было, как он, объезжая свое царство, близ маленького отделенного городка увидел двух мальчиков, из коих один, шед, играл на арфе, а другой пел его любимую песню, что он певал в несчастии; спросил у них, кто они, и, пошед с ними, нашел царевну.

Бова

О che caso! che sventura![34]

Вступление

Из среды туманов серых

Времен бывших и протекших,

Из среды времен волшебных,

Где предметы все и лица,

Чародейной мглой прикрыты,

Окруженны нам казались

Блеском славы и сияньем;

Где являются все вещи

Исполинны и иройски,

Как то в камере-обскуре, —

Я из сих времен желал бы

Рассказать старинну повесть

И представить бы картину

Мнений, нравов, обыча́ев

Лет тех рыцарских преславных,

Где кулак тяжеловесный

Степень был ко громкой славе,

А нередко – ко престолу;

Где с венцом всегда лавровым

Венец миртовый сплетался,

Где сражалися за славу

И любили постоянство.

Хоть грешишки кой-какие

Попадались, но их в стро́ку

Невозможно было ставить,

Зане юности проступок,

Неопы́тности погрешность

Есть удел детей Адамлих,

Есть лишь следствие всегдашне

Неизбежное чувств наших.

Но грехов распутства умна,

Грехов хитрого софисма

Там не знали. – Да еще же

Я намерен рассказать вам,

Как то свойственно и нужно,

Чуть не вымолвил я – должно

Для того, кто в гости ездил

Во страны пустынны, дальны,

Во леса дремучи, темны,

Во ущелья – ко медведям.

Итак, только расскажу вам

То, что льстить лишь будет слуху,

Что гораздо слаще меда

Для тщеславья и гордыни;

А всё то, что чуть не гладко,

То скорее мы поставим

В кладовую или в погреб

И проклятие положим,

Если дерзкой кто рукою,

Сняв покров прельщенья наша,

Обнажит протекше время.

Мы проклятье налагаем,

Хоть из моды оно вышло,

Но мы в силах наших скудны;

А когда б властитель мира

Я Тиверий был иль Клавдий,

Тогда б всякий дерзновенный,

Кто подумать смел, что дважды

Два четыре иль пять пальцев

Ему в кажду дал бог руку,

Тот бы пал под гневом нашим.

А как не дал нам бог власти,

Как корове рог бодливой,

То мы к дерзкому воскликнем:

«Отойди, пожалуй, дале,

Поди вон ты, оглашенный»;

Мне здесь нужно суеверье;

Обольщен я, но желаю

Обольщен быть… и от скуки

Я потешуся с Бовою.

Я вам сказку тех лет древних

Расскажу, котору слышал

От старинного я дядьки

Моего, Сумы любезна.

Петр Сума, приди на помощь

И струею речи сладкой

Оживи мою ты повесть.

Без складов она, без рифмы

Вслед пойдет творцу «Тавриды»,

Но с ним может ли сравниться!!

О Вольтер, о муж преславный!

Если б можно Бове было

Быть похожу и кое-как

На Жанету, девку храбру,

Что воспел ты, хоть мизинца

Ее стоить, если б можно,

Чтоб сказали: Бова только

Тоща тень ее, – довольно, —

То бы тень была Вольтера,

И мой образ изваянный

Возгнездился б в Пантеоне.

Но боюся, твоя участь

Будет равная с Жанлисой —

По передням волочиться.

Вы Бову хотя видали,

Но в старинном то кафтане,

Во рассказах няни, мамы,

Иль печатного… но дядькин

Бова нового покроя,

Зане дядька мой любезный

Человек был просвещенный,

Чесал волосы гребенкой,

В голове он не искался,

Он ходил в полукафтанье,

Борода, усы обриты,

Табак нюхал и в картишки

Играть мастер, – еще в чем же

Недостаток, чтобы в свете

Прослыть славным стихотворцем

Ироической поэмы,

Или оды, или драмы?..

Я пою Бову с Сумою!

Возбрянчи, моя ты арфа, —

Ныне лира уж не в моде, —

Иль вы, гусли звончатые,

Загудите, заиграйте;

Я пою – а вас послушать,

О возлюбленны граждане,

К себе в гости призываю.

На Пегаса я воссевши,

Полечу в страны далеки,

В те я области обширны,

Что Понт Черный облегают,

Протеку страны и веси,

Где стояло сильно царство

Славна древле Мифридата,

Где Тигран царил в Арменьи;

Загляну я во Колхиду,

Землю страшну и волшебну,

Где Ясон, обняв Медею,

Укротил сурово сердце

Сей волшебницы ужасной.

О любовь, о лесть пресладка,

Можно ль в свете отыскать где

Тебе сердце непокорно?

Посещу я и Тавриду,

Где столь много всегда было

Превращений, оборотов,

Где кувы́ркались чредою

Скифы, греки, генуэзцы,

Где последний из Гиреев

Проплясал