переправы, —

Пойми, неразумный: и за океаном,

И в недрах земли, и на небе туманном, —

Нигде, ни в каком ты не скроешься месте,

От их не спасешься карающей мести.

Желая меня, ты подобен мужчине,

Что, вдруг заболев, устремился к кончине.

Чтоб месяц схватить, словно глупый ребенок,

Ты высунул руку свою из пеленок!»

Отвергнутый, снова к Судешне пришел он,

Сказал: «Я желаньем пылающим полон.

Чтоб я не погиб, помоги мне, царица,

С прекрасной служанкою соединиться».

Судешна ответила, брата жалея,

А также о собственной пользе радея:

«Ты в доме своем прикажи в преизбытке

Готовить и вкусную снедь и напитки.

Пришлю Драупади, и ты без помехи

Склони ее лестью к любовной утехе».

Воитель, в свои возвратившись покои,

Питье приказал приготовить хмельное,

Зарезать баранов и коз в изобилье, —

Его повара преискусными были.

Узнав, что исполнил он дело успешно,

Сказала красивой служанке Судешна:

«Питье принеси мне от Кичаки. Стражду,

Хочу поскорей утолить свою жажду».

А та: «Не пойду. Ты ведь знаешь, царица,

К чему он, порочный и подлый, стремится.

Распутною в доме твоем я не стану,

Законным мужьям изменяющей спьяну.

Ты вспомни, внимающая славословьям,

С каким я к тебе нанималась условьем.

Нет, к Кичаке я не пойду. В исступленье

Он мне, одурев, нанесет оскорбленье.

Есть много рабынь у тебя, о благая,

Скажи, пусть пойдет к сластолюбцу другая».

Судешна: «Поскольку ты послана мною,

Ступай к нему в дом со спокойной душою».

Сказала и кубок дала ей из злата.

Пошла Драупади, волненьем объята.

Решила: «Пойду, ибо верность-охрана:

Мужьям пятерым я верна постоянно».

И Солнцу — светящему Сурье — взмолилась,

И Сурья послал слабой женщине милость:

Он ра?кшаса[37] дал ей, — да станет ей стражем,

Незримой преградою проискам вражьим!

Увидев красавицу, тонкую в стане,

Подобную робкой, испуганной лани,

Был Кичака счастлив, — бесстыжий, лукавый, —

Как лодку увидевший у переправы.

Сказал: «Госпожа и владычица счастья!

И шкуры степных антилоп, и запястья,

И серьги получишь ты, и ожерелья,

А также вино для любви и веселья!

Ты вместе со мною взойди госпожою

На ложе, что устлано пышной парчою».

А та: «Утолить свою жажду желая,

Царица велит, чтоб напиток взяла я».

А Кичака: «Так по тебе я тоскую!

К царице отправлю служанку другую».

Он обнял ее, но она, вырываясь,

Толкнула бесчестного, намереваясь

Найти у Юдхиштхиры-мужа спасенье.

Но только собранья достигла в смятенье,

За косу схватил ее Кичака дикий,

Ударил ногой на глазах у владыки.

Но ракшас, — ей данная Солнцем охрана, —

Как вихрь, повалил сластолюбца нежданно,

И тот без сознанья упал, опозорен,

Свалился, как ствол, что подрублен под корень.

Пред взором Юдхиштхиры и Бхимасены

Ударил красавицу воин презренный,

И жаждал Бхима, разъяренный, расплаты, —

Хотел он убить полководца Вираты,

Но в страхе, что узнаны будут скитальцы,

Юдхиштхира пальцами сжал его пальцы.

Тогда, на супругов подавленных глядя,

Сказала Вирате, в слезах, Драупади,

Мужьям предана и душой справедлива, —

Казалось, что оком сжигал ее Шива:

«Жену храбрецов, перед кем супостаты

Дрожат, — он ударил ногою, проклятый!

Жену повелителей, правящих мудро, —

Ногою ударил меня Сутапутра!

Жену гордецов с тетивою тугою, —

Ударил меня Сутапутра ногою!

Жену благородных и чистых, как утро, —

Ударил ногою меня Сутапутра!

Жену ратоборцев, опасных вселенной,

Ударил ногой Сутапутра презренный!

Но где же отныне для слабых защита?

Где витязей гордая удаль сокрыта?

Мужчины они, может быть, только с виду,

Коль женщины терпят позор и обиду!

Где ярость сердец правосудных и гневных, —

Иль, может быть, каждый бессилен, как евнух?

Где видано, чтоб оставались спокойны

Мужья, если бьет их жену недостойный?

Как терпит Вирата бесчестье такое, —

Чтоб мне наносили, безвинной, побои?

О царь, не как царь ты ведешь себя ныне,

В стране у тебя правды нет и в помине,

Такого, как Кичака, в доме взлелеяв,

Как видно, ты ценишь одних лишь злодеев.

Ни ты, и ни Кичака, и ни вельможи

Твои — на достойных судей не похожи!

О царь, справедливым ты станешь едва ли,

Стерпев, чтоб меня при тебе избивали.

Так пусть Сутапутры поступок позорный

Осудит и каждый судья, и придворный!»

Вирата: «Не зная причин вашей ссоры,

Свершу ли я суд справедливый и скорый?»

Но поняли знатные слуги Вираты,

Что в Кичаке — дело, что он — виноватый.

Сказали придворные о Драупади:

«Подобна, прекрасная, высшей награде

Тому, кто женат на такой длинноокой,

Пленительной телом и мыслью высокой».

Юдхиштхира по?том покрылся: «Уйди ты

К царице, — жене приказал он, сердитый, —

Ведь витязей жены, шагая сквозь беды,

Совместно с мужьями достигнут победы.

Я мыслю: не время теперь для волненья.

Мужья твои, видно, такого же мненья, —

Недаром, не гневаясь и не печалясь,

Гандхарвы на помощь к тебе не примчались.

Не знаешь ты времени гнева и злости,

Мешаешь ты людям, играющим в кости,

Вбежала сюда, как плясунья-певица, —

Ступай же, гандхарвов сердить не годится».

В ответ — Драупади: «Бессилье их зная,

Мужьям своим все ж пребываю верна я.

Так слабы они, что страшат их злодеи,

А старший, — он в кости игрок, — всех слабее!»

В покои Судешны пошла со слезами,

С рыданьем, с распущенными волосами,

Как месяц, пробивший тяжелые тучи,

Сверкал ее лик многогневный и жгучий.

Судешна: «Зачем ты приходишь, рыдая?

Скажи, кто ударил тебя, дорогая?

Кто будет сегодня наказан сурово?

Поведай, о лотосоглазая, слово!»

А та: «На глазах у вельмож и Вираты

Ударил меня Сутапутра проклятый».

«Велю, если хочешь ты, прелюбодея

Убить!» — отвечала Судешна, краснея.

Служанка: «Другие найдутся для мести.

Сегодня умрет совершивший бесчестье!»

[Драупади просит Бхимасену отомстить за нее]

Ушла дивнобедрая с думой о мщенье.

Сперва совершила она очищенье,

От скверны очистила плоть и одежду,

Обиду копя и лелея надежду,

Заплакала в жажде расплаты мгновенной.

Тогда-то пришел ей на ум Бхимасена.

Решила: горячий и неукротимый,

Поможет он преданной, верной, любимой.

Она поднялась среди ночи с постели,

Отправилась к мужу, пошла к своей цели,

Измучена бременем тяжких мучений,

Но духом воспрянув, пришла к Бхимасене.

Казалось, что сила быка ей желанна!

Она, как могучее древо — лиана,

Руками его обвила, как ветвями,

Того разбудила, кто спорит со львами, —

Как птиц и животных владычица-львица!

Казалось, что музыка ви?ны[38] струится,

Когда разбудила его со словами:

«Вставай же, вступающий в битву со львами!

Ты спишь, как мертвец, тратишь время впустую,

Но жив возжелавший супругу чужую!

Не спи, ибо жив полководец Вираты,

Сей грешник преступный и враг мой заклятый».

Разбуженный, сел Бхимасена на ложе,

И встал, и взглянул, с темной тучею схожий.

Сказал: «Ты осунулась и побледнела.

Какое тебя привело ко мне дело?

Ты можешь доверить мне радость и горе,

Прибегнув ко мне как к надежной опоре.

И то, что противно, и то, что приятно,

Поведав, скорей возвращайся обратно».

А та: «Как не плакать мне, горем сожженной.

Юдхиштхире ставшей женою законной?

Не он ли, скажи, проиграв меня в кости,

Велел: «Как рабыню, жену мою бросьте

К ногам властелина»? Поведай, какая

Царевна в живых бы осталась, страдая

Как я, Драупади? Того ли мне мало,

Что в плен я к властителю Синдха попала?[39]

Жена, чьи мужья — столь могучие братья,

Должна ли снести оскорбленье опять я?

Ударил меня Сутапутра ногою.

Как жить мне с обидой моей и тоскою?

При всех он избил меня, воин Вираты, —

Как жить мне теперь, коль не вижу расплаты?

Сей Кичака подлый, душою — уродец,

Сей родич Вираты, его полководец,

«Женою мне стань», — грязный, низменный, грешный, —

Не раз предлагал мне, служанке Судешны.

Как плод, что созрел, — по вине его страсти, —

Мое разрывается сердце на части.

Но также в печали моей бесконечной

Повинен и брат твой, игрок бессердечный.

Кто мог бы, как он, променять государство

На жизнь игрока, на скитанья, мытарства?

Все годы свои он проигрывал нишки[40].

Казалось, казною владел он в излишке,

Но где же теперь колесницы, каменья,

Где кони и мулы, стада и именья?

Глупец, он когда-то был самонадеян,

Игрок, он богинею счастья осмеян.

Игра для него — ремесло, а когда-то

Владел он слонами в гирляндах из злата,

Пред ним в Индрапрастхе склонялись вельможи,

А сам возлежал он на царственном ложе.

Гостей угощали весь день спозаранок

Сто тысяч его поварих и служанок,

Он тысячи нишков дарил неимущим,

А стал игроком и бродягою сущим!

Певцы-златоусты его величали,

С утра и до ночи хваленья звучали,

Сто тысяч ученых, изведавших веды,

Исполнены знаний, вели с ним беседы.

Оказывал помощь Юдхиштхира кроткий

Бессильным и старым, слепцу и сиротке,

А ныне, игрок, стал он жалким слугою

Правителя матсьев, зовется Канкою.

Он требовал дани с царей, но Вирату,

Как шут, он теперь развлекает за плату.

Он был господином царей-властелинов,

А стал он рабом, государство покинув.

Весь мир озарял он блистаньем когда-то,

А ныне с ним в кости играет Вирата.

Жрецов и героев где прежний владыка?

На сына Панду, сын Панду, погляди-ка!

Проводит он годы бездумно, безвольно, —

Ужель за Юдхиштхиру брату не больно?

На отпрыска Бхараты, Бхараты отпрыск,

Взгляни, — только слабый увидишь ты отблеск!

Ты понял, что я погибаю средь моря

Страданья и горя, с волнами их споря?

Еще об одной расскажу тебе муке,

И ты не сердись на меня, кренкорукий.

Сражаешь ты тигров и львов на собранье,

А я, ужасаясь, теряю сознанье.

От зрелища вдруг оторвавшись, царица

Тогда восклицает: «Моя мастерица

Влюбилась в Баллаву. Ей, бедненькой, страшно,

Чуть повар сойдется со львом в рукопашной.

Кто женщин поймет? Но подходит же, право,

Красивой служанке красавец Баллава.

Давно уже, видно, друг с другом спознались:

В одно они время у нас оказались».

Иль мало мне видеть Юдхиштхиры участь?

Вдобавок — насмешек язвительных жгучесть!..

Взгляни на другого: он бился с богами, —

Теперь добывает он пищу ногами!

Вступавший со змеями в бой без опаски, —

Царевну теперь обучает он пляске!

Леса вместе с Агни сжигал полководец,

А ныне — он пепел, попавший в колодец!

Страшились воители стрел его гневных,

А ныне живет он средь женщин, как евнух!

Он мир потрясал тетивы своей звоном, —

Теперь звонким пением нравится женам!

В венце — в блеске солнца — был недругам страшен,

А ныне косой и кудрями украшен.

Божественным прежде владевший оружьем,

Он серьги надел, — будто не был он мужем!

В боях побеждавший царей-чужестранцев,

Он сделался ныне учителем танцев!

Дрожала от грома его колесницы

Земля, — и селенья в лесах, и столицы,

И то, что недвижно, и то, что подвижно,

А ныне, а ныне — уму непостижно! —

В нарядные женские платья одетый,

Звенит он серьгами и носит браслеты!

Поет он, когда все красавицы в сборе,

Смотреть мне на грозного Арджуну — горе!

Как слон в пору течки средь самок, — таков он

Средь женщин, прелестницами очарован!

О, горе мне! Лучник, возглавивший рати,

Теперь состоит плясуном при Вирате!

Известно ли Кунти, их матери славной,

Что стал плясуном ее сын богоравный,

Что старший, чей недруг еще не родился,

В презренные кости играть подрядился!

А третий? Смотрю я с печалью во взгляде:

Идет Сахадева в пастушьем наряде!

За ним я не знаю поступка дурного,

Хотя о нем думаю снова и снова.

За что же наказан твой брат? Разве надо,

Чтоб шел он, как бык, средь коровьего стада?

Он бродит в одежде пастушеской красной,

И больно смотреть мне на мужа, несчастной.

Свекровь говорила мне о Сахадеве:

«Отважен, подобен стыдливостью деве,

Любимец мой, с речью, звучащею нежно.

Служи ему в долгих скитаньях прилежно!»

И вот — мое сердце заходится в плаче,

Как вижу, что спит он на шкуре телячьей.

Четвертый стал конюхом… Где ж его свойства,

Три качества: ум, красота и геройство?

Воитель, блиставший отвагою ратной, —

Коней обучает. Как счастье превратно!

Великоблестящий и великодушный, —

О, горе мне, ныне он пахнет конюшней!

Сын Кунти, о доле моей поразмысли.

Все беды земли надо мною нависли!

Юдхиштхира — ваших несчастий причина,

Но есть у меня и другая кручина.

С тех пор как твой брат проиграл меня в кости,

Я стала добычей позора и злости.

Служанка Судешны, в ее помещенье

Прислуживаю при ее очищенье.

Я — царская дочь, и, страдая жестоко,

Я все-таки жду заповедного срока.

Все бренно в пределах удела земного,

Мужья мои — верю