ты, себе в посмеянье?

Ведь я для тебя недоступна, как солнца сиянье!

Преследуя Рамы жену — вместо райского сада

Любуешься ты золотыми деревьями ада!

Зубов у змеи ядовитой с разинутым зевом,

Клыков у голодного тигра, объятого гневом,

Перстами не вырвешь ты, Равана Десятиглавый,

В живых не останешься, выпив смертельной отравы.

Ты Ма?ндару-гору скорей унесешь за плечами,

Чем Рамы жену обольстишь колдовскими речами.

Ты, с камнем на шее плывя, одолеешь пучину,

Но Рамы жену не заставишь взглянуть на мужчину.

Ты солнце и месяц в горсти или пламя в подоле

Задумал теперь унести? Не в твоей это воле!

Натешиться всласть пожелал ты женой добронравной

И мыслишь супругу украсть, что избрал Богоравный?

Не жди воздаянья потугам своим бесполезным.

Стопами босыми по копьям пройдешь ты железным!

Меж царственным львом и шакалом различья не знаешь,

Меж грязной водой и сандалом различья не знаешь.

Ты низости полон и Рамы величья не знаешь!

Мой Рама в сравненье с тобой, похититель презренный,

Как а?мриты чаша — с посудиной каши ячменной!

Запомни, что ты против Рамы, великого мужа,

Как против зыбей океанских — нечистая лужа.

Под стать Шатакра?ту, он славится твердостью духа.

Не радуйся, ракшас, как в масло упавшая муха!»

Так праведная — нечестивому, вспыхнув от гнева,

Ответила — и задрожала, как райское древо.

Рассерженный гневной отповедью Ситы, желая устрашить ее, Равана похваляется своим могуществом.

[Равана продолжает уговаривать Ситу] (Часть 48)

«Я с братом Куберой затеял умышленно ссору.

В неистовой схватке его победил я в ту пору.

Он в страхе ушел на Кайласу, священную гору.

Я, на?зло Кубере, его колесницей чудесной

Доныне владею и плаваю в сфере небесной.

О дева Митхилы! Бегут врассыпную, в тревоге,

Мой лик устрашительный видя, бессмертные боги.

И шума зеленой листвы, распустившейся пышно,

О царская дочь, при моем появленье не слышно.

И ветер не дует, недвижно речное теченье,

А солнца лучи — как луны голубое свеченье.

Среди океана мой град, именуемый Ланкой,

Для взора, под стать Амара?вати, блещет приманкой.

Стеной крепостной обнесен этот град многолюдный.

Она золотая, в ней каждый портал — изумрудный.

Свирепые ракшасы, жители дивной столицы,

Дворцами владеют, имеют слонов, колесницы.

Густые деревья прохладных садов и беспыльных

Красуются многообразьем плодов изобильных.

Божественные наслажденья со мной повседневно

Вкушая, ты жребий земной позабудешь, царевна!

О Раме напрасно печалишься, век его прожит!

Ведь он — человек, и никто его дней не умножит.

Отправил в леса Дашара?тха трусливого сына,

Любимцу меж тем предоставил престол властелина.

На что тебе Рама, лишенный отцовского царства,

От мира сего отрешенный, терпящий мытарства?

Не вздумай отвергнуть меня! Повелитель всевластный,

Явился я, Камы стрелой уязвлен любострастной.

Раскаешься, словно Урва?ши — небесная дева,

Ногой оттолкнувшая милого в приступе гнева.

Перста моего испугается Рама твой хилый!

Зачем ты противишься счастью, царевна Митхилы?»

Но пылкую отповедь этой красавицы дивной

Услышал немедленно Равана богопротивный:

«Похитив жену Громовержца, прекрасную Шачи,

Ты можешь остаться в живых, — ведь бывают удачи!

Но если ты Ситу похитил — спастись не надейся:

Умрешь неизбежно, хоть а?мриты вдоволь напейся!»

Равана похищает Ситу. Рисунок на старинном ритуальном сосуде. Остров Бали.

Тут повелитель ракшасов принял свой подлинный устрашающий облик. Левой рукой притянул он Ситу за волосы, а правой охватил бедра девы Видехи. Взойдя на свою воздушную колесницу, Равана усадил Ситу к себе на ляжку. Влекомая зелеными небесными конями, колесница взмыла ввысь и понеслась над лесом Давдака.

[Равана похищает Ситу] (Часть 52)

«О Рама!» — взывала, рыдая, царевна Видехи,

Но Равана в небо ее уносил без помехи.

И нежные члены, сквозь желтого шелка убранство,

Мерцали расплавом златым, озаряя пространство.

И Равану пламенем желтым ее одеянье

Объяло, как темную гору — пожара сиянье.[221]

Царевна сверкала, как молния; черною тучей

Казался, добычу к бедру прижимая, Могучий.

Был Десятиглавый осыпан цветов лепестками:

Красавица шею и стан обвивала венками.

Гирлянды, из благоухающих лотосов свиты,

Дождем лепестков осыпали мучителя Ситы.

И облаком красным клубился в закатном сиянье

Блистающий царственным золотом шелк одеянья.

Владыка летел, на бедре необъятном колебля

Головку ее, как цветок, отделенный от стебля.

И лик обольстительный, ракшасом к боку прижатый,

Без Рамы поблек, словно лотос, от стебля отъятый.

Губами пунцовыми, дивным челом и глазами,

И девственной свежестью щек, увлажненных слезами,

Пленяла она, и зубов белизной небывалой,

И сходством с луной, разрывающей туч покрывало.

Без милого Рамы красавица с ликом плачевным,

Глядела светилом ночным в небосводе полдневном.

На Раваны лядвее темной, дрожа от испуга,

Блистала она, златокожая Рамы подруга,

Точь-в-точь как на темном слоне — золотая подпруга.

Подобная желтому лотосу, эта царевна,

Сверкая, как молния, тучу пронзавшая гневно,

Под звон золотых украшений, казалась влекома

По воздуху облаком, полным сиянья и грома.

И сыпался ливень цветочный на брата Куберы

С гирлянд благовонных царевны, прекрасной сверх меры.

Казался, в цветах утопающий, Равана грозный

Священной горой, что гирляндой увенчана звездной.

И без передышки летел похититель коварный.

У Ситы свалился с лодыжки браслет огнезарный.

Был Равана древу подобен, а Джанаки дева —

Налившейся розовой почке иль отпрыску древа.

На Раваны ляжке блистала чужая супруга,

Точь-в-точь как на темном слоне — золотая подпруга.

По небу влекомая братом Куберы бездушным,

Она излучала сиянье в просторе воздушном.

Звеня, раскололись, как звезды, в немыслимом блеске

О камни земные запястья ее и подвески.

Небесною Гангой низверглось ее ожерелье.[222]

Как месяц, блистало жемчужное это изделье!

«Не бойся!» — похищенной деве шептали в печали

Деревья, что птичьи пристанища тихо качали.

Во влаге дремотной, скорбя по ушедшей подруге,

Меж вянущих лотосов рыбки сновали в испуге.

Охвачены яростью, звери покинули чащи

И долго бежали за тенью царевны летящей.

В слезах-водопадах — вершин каменистые лики,

Утесы — как руки, воздетые в горестном крике,

И солнце без блеска, подобное тусклому кругу, —

Оплакивали благородного Рамы супругу.

«Ни чести, ни совести в мире: мы видим воочью,

Как Ситу уносит владыка Летающих Ночью!»

И дети зверей, запрокинув мохнатые лица,

Глядели, как в небо уходит его колесница.

И все разноокие духи, живущие в чаще,

О деве скорбели, глаза боязливо тараща.

«О Рама! О Лакшмана!» — Сита взывала в печали.

Ее, сладкогласную, кони зеленые мчали.

Все дальше на юг уносилась волшебная колесница. Рыдания Ситы пробудили престарелого царя ястребов, Джатайю, некогда водившего дружбу с Дашаратхой. Доблестный Джатайю вступился за супругу Рамы, грозными ударами клюва сразил коней и возницу Раваны, изломал когтями его лук и щит, разбил небесную колесницу. Ракшас, однако, пронзил Джатайю бесчисленными стрелами, так что он стал похож на дикобраза, мечом отрубил царю ястребов ноги и крылья.

Оставив умирать Джатайю, истекающего кровью, Равана подхватил Ситу и полетел с ней на Ланку. Обломки златокованой небесной колесницы были разбросаны по земле.

Увлекаемая Раваной в поднебесье беззащитная царевна Митхилы приметила пять могучих обезьян, стоящих на вершине горы. «Быть может, передадут они весть Раме», — подумала Сита и, оторвав от своего платья желтый шелковый лоскут, бросила его обезьянам.

Примчав Ситу на Ланку, Равана поместил ее в ашоковой роще[223] под неусыпным надзором отвратительных с виду, злобных ракшаси.

* * *

Не найдя в лесной хижине царевны Видехи, Рама предается глубокому отчаянью. Он горько упрекает брата Лакшману, оставившего несчастную Ситу в одиночестве. Рыдая, сетуя, мечется он вокруг хижины, подобно человеку, утратившему рассудок.

«О дерево кадамба[224], не видало ли ты моей любимой? О розовая бильва, не знаешь ли, где прекрасная Сита?» — горестно восклицает царевич Кошалы. Тщетно обращается он ко всем обитателям леса. Молчит и река Годавари, страшась грозного Раваны. Только олени, пришедшие к ней на водопой, зачем-то побежали к югу и возвратились назад. Это повторялось трижды, покуда Лакшмана не догадался, что олени указывают путь ему и Раме. Вняв безмолвному совету лесных оленей, сыновья Дашаратхи направились к югу. Вскоре увидали они обломки золотой колесницы, расколотый надвое лук, обильно украшенный жемчугами, и разбитые золотые доспехи, щедро усыпанные изумрудами.

«О Лакшмана, — вскричал Рама, — чье это снаряженье, блистающее, как солнце в зените? Кому принадлежат зеленые кони, лежащие на земле? Чей возничий, лишенный признаков жизни, покоится среди обломков золотой колесницы?»

Об этом узнали сыновья Дашаратхи, когда набрели на умирающего царя ястребов, Джатайю. Он поведал Раме и Лакшмане о похищении царевны Видехи. «Властитель ракшасов унес ее на юг… Не отчаивайся, ты найдешь Ситу и соединишься с ней, убив Равану на поединке», — успел сказать Раме престарелый царь ястребов. Это были его последние слова. Тело Джатайю братья-царевичи предали огню со всеми почестями, подобающими доблестному воителю и верному другу.

Пробираясь далее на юг, Рама и Лакшмана совершили подвиг, освободив от заклятья безголовое чудовище, ракшаса Кабандху, который в прежнем своем рождении был полубогом. По просьбе Кабандхи, царевичи сожгли его на костре. Из пламени костра поднялся юный и прекрасный полубог. Прежде чем вознестись на небо в колеснице, запряженной белыми лебедями, он посоветовал сыновьям Дашаратхи отправиться на западный берег озера Пампа: там, в пещере горы Ришьяму?кха, скрывается повелитель обезьян Сугрива, утративший свое царство. Он призван, по словам Кабандхи, помочь Раме и Лакшмане отыскать Ситу.

Братья пустились в путь и по прошествии нескольких дней достигли дивного озера Пампа. Ранняя весна придавала ему невыразимое очарование.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. КИШКИНДХА

[На озере Пампа] (Часть 1)

Лазурных и розовых лотосов бездну в зеркальной

Воде созерцая, заплакал царевич печальный.

Но зрелище это наполнило душу сияньем,

И был он охвачен лукавого Камы влияньем.

И слово такое Сумитры достойному сыну

Сказал он: «Взгляни на отрадную эту долину,

На озеро Пампа, что лотосы влагою чистой

Поит, омывая безмолвно свой берег лесистый!

Походят, окраской затейливой радуя взоры,

Верхушки цветущих деревьев на пестрые горы.

Хоть сердце терзает возлюбленной Ситы утрата

И грусть моя слита с печалями Бхараты брата,

Деревьев лесных пестротой над кристальною синью,

Заросшей цветами, любуюсь, предавшись унынью.

Гнездится на озере Пампа плавучая птица,

Олень прибегает, змея приползает напиться.

Там диким животным раздолье, и стелется чудно

Цветистый ковер лепестков по траве изумрудной.

Деревья, в тенетах цветущих лиан по макушки,

Навьючены грузом цветочным, стоят на опушке.

Пленителен благоухающий месяц влюбленных

С обильем душистых цветов и плодов благовонных!

Как сонм облаков, разразившихся ливнем цветочным,

Деревья долину осыпали цветом непрочным.

Бог ветра колышет ветвями, играя цветками,

Соцветьями и облетающими лепестками.

Как сонм облаков, изливающих дождь благодатный,

Деревья даруют нам дождь лепестков ароматный.

И ветру, цветистым покровом устлавшему долы,

В лесах отзываясь, жужжат медоносные пчелы.

И ко?киля[225] пенью внимая (он — Камы посланец!),

Деревья от ветра ущелий пускаются в танец.

Их ветер качает и цепко перстами хватает,

Верхушки, цветами венчанные, крепко сплетает.

Но, став легковейней, насыщенней свежим сандалом,

Он сладкое отдохновенье приносит усталым.

Колеблемы ветром, в цвету от корней до вершины,

Деревья гудят, словно рой опьяненный пчелиный.

Высоко вздымая цветущих деревьев макушки,

Красуются скалы, верхами касаясь друг дружки.

Гирляндами пчел-медоносиц, жужжащих и пьющих,

Увенчаны ветви деревьев, от ветра поющих.

Как люди, одетые в царственно-желтые платья,

Деревья бобовые — в золоте сплошь, без изъятья.

Названье дождя золотого дано карникарам,

Чьи ветви обильно усыпаны золотом ярым.

О Лакшмана, птиц голоса в несмолкающем хоре

На душу мою навевают не радость, а горе.

И, слушая кокиля пенье, не только злосчастьем

Я мучим, по также и бога любви самовластьем.

Влюбленный датью?ха[226], что свищет вблизи водопада —

Услада для слуха, царевич, а сердце не радо!

Из чащи цветущей доносится щебет и шорох.

Как сладостна разноголосица птиц разнопёрых!

Порхают они по деревьям, кустам и лианам.

Самцы сладкогласные жмутся к подружкам желанным.

Не молкнет ликующий сорокопут, и датьюха,

И кокиль, своим кукованьем чарующий ухо.

В оранжево-рдяных соцветьях, пылает ашока

И пламень любовный во мне разжигает жестоко.

Царевич, я гибну, весенним огнем опаленный.

Его языки — темно-красные эти бутоны.

О