писатель,

Хоть я давно ношусь с пером,

Да то перо, что носят в шляпе,

А что писатель держит в лапе,

Я с тем, ей-богу, не знаком

И не пускаюсь в сочиненья,

А уж особенно в печать.

Меня судьба, отец да мать

Назначили маршировать,

Ходить в парады, на ученья

Или подчас в кровавый бой

За славой или на убой.

Но как от русского штыка

Дыра довольно глубока,

Враги все наши присмирели,

Ругая нас издалека,

Тревожить явно уж не смели, —

То я спокойно десять лет

Без пуль, картечь и разных бед

Возился с службой гарнизонной.

Вот довод, кажется, резонный,

Что не могу я быть поэт.

Не правда ль?… Не угодно ль стать

Во фрунт поэту записному

Да не угодно ль помечтать

Или начальнику иному

Рапорт стишками написать.

Хоть будь вполне литературно,

Да не по форме, скажут: дурно!..

Начальник распечет – и прав:

Что сочинять, где есть устав,

Где шаг, малейшее движенье —

Всё так обдумано давно

И с вас потребуют одно

Слепое лишь повиновенье

И распекут за сочиненье.

Иль пусть какой-нибудь поэт,

Какого лучше в свете нет,

Слетает к бесу на расправу,

То есть на сутки на заставу.

Займись там выспренной мечтой,

Да подорожной хоть одной

Не просмотри, пренебреги,

Да на звонок не побеги, —

Такого зададут трезвону,

Забудешь всех – и Аполлона,

И девять муз, и весь Парнас.

Нет, некогда мечтать у нас.

Солдат весь век как под обухом:

Тревоги жди пугливым ухом,

Поэты ж любят все покой,

А у солдат покой плохой!

Для стихотворного народа

Всегда торжественна природа,

Ему мила и непогода.

Он все поет: и дождь, и гром,

И ветра в осень завыванье;

Сам льет в стакан спокойно ром,

Сидя в тепле. Нет, в нашей шкуре

Попробуй гимны петь натуре:

Воспой-ка ручейки тогда,

Как в сапогах бурчит вода,

Воспой под дождь в одном мундире

Когда при строгом командире

Денщик твой, прогнанный в обоз,

Твою шинель упрятал в воз;

Иль в сюртуке в одном в мороз

Простой, начальство ожидая,

Тогда как пальцы, замирая,

Не в силах сабли уж держать,

Изволь-ка в руки лиру взять

Да грянь торжественную оду

На полунощную природу.

Нет, милый, рта не разведешь

И волчью песню запоешь.

Поэтам даже свод небесный

Какой покос дает чудесный!

А нам красавица луна

Напомнит только ночь без сна

На аванпостах. Ясный Феб,

Луна и Феб – поэтам хлеб,

А нам от Феба пыль да жарко,

Нам Феб – злодей, коль светит ярко

Он нам не недруг лишь, когда

Вблизи холодная вода.

И эти звезды, что высоко,

Что в поэтическое око

Так бриллиантами блестят,

Нам дальностью своей твердят,

Что и до звезд земных далеко

(С прибавкой славы и любви).

Вот всё, что в пышущей крови

Вздымает сильное броженье,

Что кипятит воображенье.

А нам?… Наш брат ослеп, оглох,

Нам это всё – к стене горох.

Блаженство наше: чарка в холод,

Да ковш воды в жару, да в голод

Горячих миска щей, да сон,

Да преферанс… – и Аполлон,

И с музами, спроважен вон.

И даже самая любовь,

Хотя подчас волнует кровь,

Да только кровь. А сердце – дудки!

Нас не поддеть на незабудки,

На нежности; наш идеал:

Нам подавай-ка капитал,

Затем что ведь и в нас, мы знаем,

Не лично мы всегда прельщаем,

Прельщает чаще наш мундир,

Российских барышень кумир.

Смешно же бескорыстных строить:

Одно должно другого стоить

(О совести ни слова тут).

Но если ж мишуру берут

Взамен святой Любови личной,

Так уж умнее взять наличный

За это капитал. У нас

Примеров всяких есть запас.

Есть, точно, по любви женаты,

Да что они? Бывали хваты,

Теперь – кислятина: ухваты,

Горшки, пеленки на уме,

Век с плачем о пустой суме,

С роптаньем, – и сказать ужасно:

На добродетель ропщут гласно!

Они, завидуя ворам,

Скорее к выгодным местам

Бегут казной отогреваться,

Казной за голод отъедаться.

Меж тем иной, как холост был,

Глядишь, честнейшим малым слыл.

Выходит, что жена и дети —

Лишь только дьявольские сети

Без золота. Так вот любовь!

Ей тоже денег подготовь,

Не то готовь и скорбь и слезы.

Где ж тут поэзия? где ж розы?

Те розы вечные, о коих так твердят?

Любовь без денег – просто яд.

И яд тем более опасный,

Что он на вкус такой прекрасный:

Лизнешь – не хочется отстать.

Коварна брачная кровать!

А полюбить да не жениться,

Так, право, лучше утопиться!

Да и топилися не раз.

Ведь есть же Лизин пруд у нас.[2]

Когда же с жизнью жаль расстаться,

Душой и телом век больной,

Ты будешь по свету таскаться,

Всегда рассеянный, шальной

И, стало быть, всегда смешной.

Ну вот влюбленных перспектива.

Нет, эта цель не так красива,

Чтобы любовь боготворить.

Нам с нею каши не сварить!

Теперь мы примемся за славу,

Необходимую приправу

Поэзии. Но славе пир

Дает война, а тут был мир.

С трубою, с крыльями кумир

Не принимает приношенья

От тех, кто знает лишь ученья,

Парады, лагерь, караул, —

Кровавый любит он разгул.

Поэзию он в уши трубит

Лишь тем, кто больше губит, рубит,

Кто кровь людскую льет рекой.

Я ж десять лет моей рукой

Махал на вольном только шаге, —

Другой ей не было отваги,

И мой смиренный кроткий меч

Не знал кровавых грозных сеч;

Тупой родясь, умрет не точен;

В крови пред славой непорочен,

Служить он мог лишь как косарь,

Щепя лучину под алтарь.

А груды тел и крови реки

Принесть ей в дар – не в том, знать, веке,

Ошибкой родился мой меч.

Итак, об славе кончим речь.

Ну вот и всё, чем стих поэта

Питался от начала света.

Еще пересчитаем вновь:

Природа, слава и любовь!

Иное, точно, кровь мутило,

Да не до рифм тогда нам было,

Мутило с желчью пополам,

Иное ж вовсе чуждо нам.

На чем же тут душе развиться,

Воображенью порезвиться?

Пускай рассудит целый свет:

Поэзии тут пищи нет!

Где ж было мне практиковаться

И чистоты в стихах набраться

Такой, чтоб критик злой иной

Не отыскал стишок больной?!

Не придирайтесь, бога ради,

Пока стихи еще в тетради,

Пока не жались под станок.

Я сам к печатным очень строг,

В печать не лезу – знак смиренья,

А это стоит снисхожденья.

Начало 1850 г.

Поправка обстоятельств, или Женитьба майора

(Предисловие к картине)

Вот майором десять лет,

А надежды нет как нет

В подполковники подняться:

Всё смотры мне не клеятся,

Всё робею на смотрах.

Слово «смотр» наводит страх.

Право, хуже всякой бабы!..

Нервы, что ли, стали слабы?

Чуть начальник впереди

Покажись, стеснит в груди

И, как иглами уколот,

Весь вздрогнешь, по телу холод

И мурашки пробегут,

Зубы дробь во рту забьют,

Как в карете стекла; волос

Станет дыбом, рвется голос,

Звон глухой гудит в ушах,

Звезды бегают в глазах,

Поле будто всё кружится —

И изволь тут отличиться!..

Пить для храбрости?… И пил,

Да лишь вдвое наглупил.

Позапрошлый год стояли

Мы в каре[3] и всё стреляли.

Вдруг командуют: «Вперед!»

С фланга мне пришел черед.

Уж недаром ненавижу

Я каре; засуетясь,

Тут забыл назначить фас,[4]

Гаркнул: «Марш!» И что же вижу?

Фасы – кто куда лицом,

Как стояли врозь крестом,

Дуют-дуют по долине…

Я ж торчу один шестом,

Одуревши, в середине.

Музыканты тоже врозь,

Кто куда… Беда, хоть брось!

Не забуду и поныне,

Как тогда со всех сторон,

Как на падаль тьма ворон,

На меня поналетели

Командиры, – ели, ели!

Как душа осталась в теле!

А начальники у нас,

Как расходятся подчас,

Матер (шиной) так и хлещут,

И иные этим блещут.

Прошлый год, судьбе назло,

Мне как будто повезло:

На смотру и в построеньях

Лучше шло, чем на ученьях.

Я ошибся только раз,

Да и то дым пушек спас.

Ну, я думал: в добрый час!

Чтоб не сглазить, перед старшим

Церемониальным маршем

Нам пройти уж нипочем!

Не замеченный ни в чем,

Верно, буду я представлен!

План уж был в уме составлен,

Как полковника схвачу,

Как и выше поскачу.

И в мечтах лечу, лечу…

Вижу: армия большая,

Все колоннами идут

И, знамена преклоняя,

Все мне почесть воздают;

Барабаны громко бьют,

Громко музыка играет,

И народ кругом зевает,

Дамы так ко мне… а я

Так марширую свободно…

Но постой, мечта моя!

Наяву идут повзводно,

Вот идут, идут, идут,

Ровным шагом землю бьют,

Поле чистое трясется,

Эхо близких рощ и гор

Вторит музык стройный хор,

Сквозь аккорды крик несется:

«Рад стараться, ваше…ство!»

И на лицах торжество.

Взвод щетинистой грядою

Взвод сменяет чередою;

Всё вперед, вперед, вперед…

Вот подходит мой черед.

Рад – и страшно, сердце бьется:

Что как вдруг с ноги собьется

Батальон мой?… Никогда!

Нет, взошла моя звезда!..

Но… и вдруг мечта остыла,

Точно громом поразило,

Точно с неба слышу: «Стой!..»

Барабанов смолкнул бой,

Стихло все, остановилось,

Разом в землю пригвоздилось,

Замерло – лишь там и сям

Потихоньку по рядам

Офицеры пробегают

И ряды свои ровняют;

Вот и те уж по местам,

Все чего-то ожидают,

Все боятся; но зачем?

Для чего бояться всем?

Есть за всех один несчастный —

Это я!.. О рок ужасный!

Так и есть: в мой пятый взвод

Прямо корпусный идет.

Вот всевидящее око!

Он подметил издалека

У канальи у одной

В пятом взводе под сумой

С табаком кисет проклятый.

Погубил меня взвод пятый!

Ждал схватить иль чин, иль крест,

А попался под арест!

Хуже всех годов мне это

Было нынешнее лето.

Только третий боевой

Как пойдет – хоть волком вой!

Знал претвердо на ученье,

Тут не то – нашло затменье!

А жолнера[5] поутру

Как просил я на смотру

Подсказать мне, но лукавый

Всё об Леленьке кудрявой

Об своей, видно, мечтал,

В голове всё, видно, бал…

Молодежь!.. А мне от бала

От его уж так попало,

Хоть в отставку подавай!

Эх, отставка – вот так рай!..

Никаких смотров не знай!

Сам себя лишь только знаешь,

Сам себе лишь отвечаешь.

Вот другим везет… а я?

Знать, такая колея!..

Больше ль знает Пятогреев?

Иль умней меня Михеев?

Ха-ха-ха! Или Рубцов?

Уж глупейший из глупцов!

А Зубанов с красной рожей,

На говядину похожей,

А Биршнапс, а Муано?

Все полковники давно,

Все с полками набивают,

Чай, карман да поживают,

Как царьки; один лишь я…

Просто дрянь судьба моя!

Всюду запятые, точки.

Знать, родился не в сорочке.

Нет, довольно! Решено —

Выйду! Уж пора давно

На покой, чего тут ждать?

Ведь мне каждый смотр обидно

Перед фронтом срам глотать.

А устав мудрен! Мне, видно,

Нечего здесь больше ждать,

Генералом не бывать!..

Да и это не завидно!

Ну, положим, генерал…

Экой важный капитал!

Что от этого прибудет?

Ведь начальство, всё же будет,

Так же будет распекать,

Да тогда еще стыднее.

А ведь с чином не умнее

Станешь – так же будешь врать!..

Содержанья и прибудет,

Так расходов втрое будет:

Надо уж себя держать

На вельможескую стать;

И шитье, да и нельзя же

Обойтись без экипажа…

Голь, как нынче, будет та же.

Вышел бы, да вот беда:

Чем кормиться-то тогда?

Пансион?[6]… Велико дело!

А уж крепко надоело!..

Разве к статским перейти?

От смотров хоть бы уйти,

Но и там беда повсюду:

В статской я надворным[7] буду,

А надворный там велик,

Там надворный, без сомненья,

Уж начальник отделенья —

Я ж к бумагам не привык.

Что ж я буду за начальник?

Мне любой столоначальник

Завернет везде кавык:

Там, где взять, – себе оставит,

А бумажку ту представит

Мне, с которой лишь беда,

И распутывай тогда!

А как дел-то сам не знаешь

Да в законах не смекаешь —

Не подскажет важный чин,

И, не справившись один,

Поневоле всякой мошке

Поклонись чернильной в ножки,

А не то тебя под суд

Эти мошки упекут.

В статской важны чин и званье,

Но важней законов знанье.

Впрочем, есть и там места,

На которых и спроста,

Без особенной науки,

Можно греть порядком руки.

Не об жалованьи речь,

Совесть можно сбросить с плеч!

Не такие нынче годы!

Говорится про доходы.

Например, комиссарьят,[8]

Или провиантский штат,

Иль полиция, таможня…

Вот уж, говорят, там можно!

Только с прочими делись,

А иначе берегись!..

Прах возьми! Да я б делился,

Да и сам бы понажился!

Этак бы сначала дом

В пять этажей, да притом

Чтоб и в нем всего битком.

После сбил бы помаленьку

В хлебном месте деревеньку.

А хозяйством править лень —

Клал в ломбард на черный день

Чистоган… Когда б понажил,

Я б раскланялся и зажил,

Как второй Сарданапал,[9]

И тогда задай-ка бал…

Глядь, в числе гостей попал,

С уверениями в дружбе,

Тот, кто прежде так на службе

Просто со свету сживал.

Принимая всех радушно,

Я б простил великодушно

Прошлое врагам моим,

Я бы даже на смех им

Задавал обеды часто.

«Ваше пр-во» тогда б уж баста!

Клим Матвеич, Петр Лукич, —

Поименно просто кличь.

Вот к такому бы местечку

Приютиться человечку

Славно б!.. Кто ж добру не рад!

Только вот что говорят:

Что туда без денег вряд

Попадешь… подсунуть надо,

Да ведь как!.. Исчадья ада

Ведь нельзя сказать берут —

Чисто-начисто дерут,

Начиная с самой