Пэлиан… В Буэнос-Айресе — Хозэ Альберн; в Канаде — Феллоус; в Австралии — группа Артур Смит, Анита Мюль; в Новой Зеландии Сэтерланд; на Дальнем Востоке — Инге, Калантаевские с группами, Кэнг, Лиу… В Италии — Ассаджиоли, Паломби, Писарева; в Болгарии — Омаршевский, Стоилов; в Португалии — МадахилРоха; в Швейцарии — Шауб-Кох; в Югославии — Асеев; в Праге — Булгаков, Лосский. В Индии много друзей и сотрудников — Виас, Сен, Чаттерджи, Тандан, Кришнадаса, Мехта, Кэзенс, Махон, Кашиап, Фатулла-хан, Рамдас, Омкар, Васвани, Джагадисварананда, Тампи, Равал, Дутт, Валисинга, Сиривардхана и много, много друзей. Затем так рано ушли из земной юдоли такие деятели, как Феликс Лукин, Георгий Спасский, король Александр, король Альберт, Норвуд, митрополит Платон, д’Андиньэ, Сульэ, Шабас, Галлен-Калела, Преображенский, Вроблевский, Рущиц… Из «Мира Искусства» ушло 12 человек — целая сильная группа. Большинство ушло не в преклонном возрасте, когда еще много работы могло быть сделано. Подошло новое поколение. Постоянно слышим о молодых. Колесо жизни движется вперед.
[1939 г.]
Публикуется впервые
Наша Академия в Нью-Йорке
Сейчас Академия помещается в Карнеги-Холл. Место выбрано удачно — центрально и привычно для посетителей концертов и всяких художественных проявлений. Если Академия окажется лишь школой объединенных искусств, то это будет только половиною ее задачи. Кроме преподавания искусства, участники Академии должны сойтись в общей работе, так сказать, во взаимопомощи. Каждый в своей области имеет какие-то распространения и часто косвенно участвует и в других областях искусства. При доброжелательстве каждый может поделиться со своими сотрудниками, и таким путем получится взаимная польза. Мало того, сочлены Академии могут жить в разных штатах и поддерживать между собою живую и взаимополезную связь. Не следует сразу задаваться слишком обширными планами. Как всегда, можно советовать расширять дело планомерно в человеческих возможностях. Поверх всего нужно помнить, что живая Академия должна состоять не только из корифеев и заслуженных деятелей. Пусть путь в Академию будет открыт и для молодых работников искусства. Нужды нет, что они в данную минуту не известны толпам. Если в них горит истинный талант и желание доброжелательного сотрудничества, то они будут незаменимыми двигателями Академии. В каждом прогрессивном деле должна быть крепкая связь с молодыми поколениями. Мы всегда на этом настаивали, и с годами такое убеждение лишь укрепилось. Вот и теперь, если Академия в Нью-Йорке хочет преуспевать, она должна постепенно собрать кадры преданных сотрудников. Это не так уже трудно, ибо программа Академии включает все области искусства, и таким путем можно легко встретить самых разнообразных даровитых деятелей. Обычно слово «академия» предполагало собрание уже испытанных, умудренных деятелей, но пора открыть двери Академии шире, чтобы облегчить доступ к сотрудничеству и молодым. Всегда останется значительным прогноз правильно угадать народившийся талант. И эта радость должна жить в стенах живых академий. Достойно угадать талант и также достойно немедленно привлечь его к содеятельности. Если Академия хочет укрепиться и развиваться, пусть ее деятели помнят этот совет о ближайшем сотрудничестве с молодыми. Каждый год выдвигает новые молодые силы. Вечно молодое обновление будет неисчерпаемо.
Публикуется впервые
Разрушена Варшава. Погибли тысячи мирных жителей. В старинном городе было немало зданий, хранивших в себе исторические воспоминания. Немало было художественных собраний. В домах хранились семейные реликвии музейного значения. Радио передает, что весь город в развалинах. Вина лежит и в защищавших, и в нападавших. Положим, что защитники города оправдываются тем, что они ожидали помощь от союзников, которая не пришла. Подумали ли нападавшие о неповторимых исторических, художественных сокровищах — не знаем. Вспоминается, что во время Египетской кампании Наполеона при войске находилось несколько ученых, которые помогли охранить некоторые памятники. Все знаем об открытии Шампольона, которое оказалось ключом к дальнейшей египтологии. Этот пример невольно вызывает вопрос: имеются ли и теперь при армиях ученые-эксперты, которые тут же на месте могут подать совет об охранении Культурных сокровищ. Если Наполеон мог подумать о сотрудничестве ученых, то ведь сейчас тем более можно бы установить такой ученый совет при войсках. В Данциге волею судеб уцелела Артусова зала, а в Варшаве исчезли многие народные сокровища. Вспоминаем не только о музеях и исторических зданиях. В каждой семье имеются родовые художественные предметы. Приходилось наблюдать, как такие предметы оказывались семейным средоточием. Иногда одна такая реликвия уже объединяла людей, которые иначе недружелюбно разбежались бы. Говорить об охране народных сокровищ как будто уже должно стать труизмом. Но вот мрачная действительность еще раз доказала, что эти заботы насущны. Невозможно подвергать исторические города современным разрушительным осадам. Пусть геройские подвиги проявляются вокруг крепостей, которые и созданы для военного применения. В прошлую великую войну русские войска, оказавшие чудеса храбрости в крепостях польских областей, добровольно отошли от Варшавы, дабы не подвергать город опасностям разрушения. К сожалению, этот пример не оказался достаточным для современного положения дела. И защитники и нападающие одинаково должны понимать, что исторические города не должны быть местом битвы. Если бы при армиях находились ученые комитеты экспертов, то многое могло быть спасено. А спасать народное достояние необходимо.
[1939 г.]
Публикуется впервые
Эпизоды
В 1906 году Комитет Общества Поощрения Художеств поручил мне ознакомиться с заграничными художественными школами. Со мною поехал и мой помощник. Первый осмотр школы в Берлине сопровождался любопытным эпизодом. Когда мы обратились к дирекции школы и предъявили наши широковещательные документы, то результат получился совершенно неожиданный. К нам отнеслись очень почтительно, но сказали, что посещение таких именитых гостей должно идти через министра. Когда же я спросил, как скоро эта процедура закончится, мне сказали, что она возьмет неделю или две недели времени. Между тем у меня уже были назначены свидания в Париже. Мой помощник упал духом и говорит: «Этак мы никогда не успеем осмотреть все намеченное». Я его успокоил, говоря: «Если нам помешали большие бумаги, то пойдем с малыми». Так и сделали — на другой же день пошли в качестве желающих поступить в школу. Ходили по всему зданию, отовсюду нас вежливо гоняли, говоря, что раньше нужно побывать в канцелярии у регистратора. Мы, конечно, не сразу нашли путь к этой канцелярии и попутно побывали во всех классах и даже обращались с разными вопросами. В канцелярии нас снабдили всеми нужными сведениями, и так как нам ничего больше не нужно было получать, то мы спокойно отъехали в Париж. Официальное разрешение осмотреть школу нагнало меня уже в Швейцарии. С удовольствием вспоминаю посещение мастерской Ходлера; и картины его и сам он мне очень понравился. Шауб-Кох поэтому-то и хочет писать статью «Рерих — Ходлер — Сегантини».
Поездки вообще нелегко устраивались; пока я был секретарем Общества Поощрения, постоянно возникали какие-то спешные обстоятельства, и приходилось по телеграмме спешно возвращаться. Помню, как после свадьбы была разрешена поездка в Москву, а через три дня получилась телеграмма, вызывающая на спешное заседание Комитета. Пришлось вернуться. Запоминается и другой курьезный эпизод. Мы были тогда около станции Окуловка, вдруг получается телеграмма от принцессы Ольденбургской с просьбою быть у нее на другой день в восьмом часу утра. (Мой доклад у нее был самым ранним). Вечером же я уехал в Питер, и едва успел переодеться — поспешил с докладом. Доклад продолжился около часа, и мне показалось, что я, если не буду заезжать домой, то еще поспею на утренний Севастопольский поезд на Николаевский вокзал. Так и случилось, и после полудня я уже был в Окуловке. День был жаркий, а нужно было несколько верст пройти около полотна железной дороги. И вот, сняв пальто, я зашагал во фраке и цилиндре к вящему изумлению стрелочников и прочих встречных. Кончилось тем, что наша прислуга чуть не упала в обморок, приняв меня за привидение, ибо никто не мог ожидать такого быстрого возвращения. Впрочем, такие фрачные прогулки были не раз. Из Петергофа мы с Зарубиным решили пройтись до следующей станции и тоже шествовали во фраках — вероятно, кое-кто нас принимал за официантов. Все это благодушные эпизоды. Но бывали и очень драматические.
Однажды у нас были гости, и мы спокойно беседовали, когда прибежал взволнованный Максим, служитель, и, не стесняясь присутствующими, заявил дрожащим голосом: «Барон Врангель очень больно Михаила Петровича Боткина в глаз ударил». Оказывается, в выставочном зале произошла целая драма. Устраивалась выставка старинной живописи, а по пожарным условиям градоначальник запретил открытие. Боткин пошел предупредить выставочный комитет об этом запрещении, а Врангель, думая, что виновником всего является сам Боткин, грубейшим образом кулаком ударил его в глаз. Было очень прискорбно, ибо именно в этом случае Боткин не был виноват. Думается, что это потрясение было началом смертельной болезни Боткина.
Бесконечное количество эпизодов возникает около искусства. Всякие удачи и неудачи выставок иногда зависят от таких странных стечений обстоятельств, что наблюдать их является настоящею школою жизни. Бывали и символические, и настоящие пожары. Требовалось немалое присутствие духа тушить пламя. Чего только не было!
[1939 г.]
Публикуется впервые
Небесное зодчество
От самых ранних лет небесное зодчество давало одну из самых больших радостей. Среди первых детских воспоминаний прежде всего вырастают прекрасные узорные облака. Вечное движение, щедрые перестроения, мощное творчество надолго привязывало глаз ввысь. Чудные животные, богатыри, сражающиеся с драконами, белые кони с волнистыми гривами, ладьи с цветными золочеными парусами, заманчивые призрачные горы — чего только не было в этих бесконечно богатых неисчерпаемых картинах небесных! Без них и охота и первые раскопки не были бы так привлекательны, и в раскопках и в большинстве охот глаз все-таки устремлен вниз, и это не наскучит, лишь зная, что вверху уже готова заманчивая картина. Сколько раз из-за прекрасного облака благополучно улетал вальдшнеп или стая уток и гусей спасалась неприкосновенно! Курганы становились особенно величественными, когда они рисовались на фоне богатства облаков. На картине «Морской бой» — первоначально все небо было занято летящими валькириями[64], но затем захотелось убрать их, построив медно-звучащие облака — пусть сражаются незримо. Картины «Небесный бой», «Видение», «Веление Неба», «Ждущая Карелия» и многие другие построены исключительно на облачных образованиях. Прекрасна и небесная синева, особенно же когда она на высотах делается темно-ультрамариновой, почти фиолетовой. Когда мы замерзали на Тибетских нагорьях, то облачные миражи были одним из лучших утешений. Доктор говорил нам, прощаясь вечером: «До свидания, а может быть, и прощайте — вот так люди и замерзают». Но в то же время уже сияли мириады звезд, и эти «звездные руны» напоминали, что ни печаль, ни отчаяние неуместны. Были картины «Звездные руны» и «Звезда героя», и «Звезда Матери Мира», построенные на богатствах ночного небосклона. И в самые трудные дни один взгляд на звездную красоту уже меняет настроение; беспредельное делает и мысли
