другие воспримут цвет сапожного голенища. Уж лучше первое. Одни мастера весьма заботятся о сохранности своих творений, а другие, увлекшись самою работою, совершенно забывают о вековых судьбах.
Сложная вещь — века. Никто не знает, что отольется в их горниле. Археологи скажут спасибо и Дарию за его начертания на скалах, и пожалеют, что Александр Македонский мало отметил свой путь. Теперь его знаменательные остановки устанавливаются по догадкам со всякими филологическими мучениями. А что бы стоило оставить на скале начертание! Что было бы с законами Хаммураби, если бы они не запечатлелись на камне?! И кто разгадал бы египетские иероглифы без спасительного камня, найденного французскими солдатами. Кто-то скажет, что каждая земная надпись уже тщета и суета. Но скажет это не историк и не археолог. В минуты «благодушия» Боткин брал меня за руку и сладко говорил: «По всем вероятиям, вы меня хоронить будете, а может быть, еще я вас похороню».
[1939 г.]
«Из литературного наследия»
(Опубликовано без последней фразы)
Зарождение легенд
Конлан в своей монографии сообщает: «Говорят, что Стравинский получил идею для этого балета («Священная Весна») во сне, виденном им в 1900 году в Петербурге. Он видел балет, величественный, как какая-то скульптура, как каменное изваяние, как необычно грандиозная фигура. Отсюда станет понятным, почему был приглашен для создания декораций к нему именно Рерих, художник неолитического воображения».
Не знаю, когда и какие сны видел Стравинский, но на самом деле было так. В 1909 году Стравинский приехал ко мне, предлагая совместно с ним сочинить балет. Поразмыслив, я предложил ему два балета: один «Весна Священная», а другой «Шахматная игра». Либретто «Весны Священной» осталось за малыми сокращениями тем же самым, как оно появилось в 1913 году в Париже. В «Шахматной игре» предполагалось действие, происходящее на шахматной доске, а в вышине появлялись огромные руки, ведущие игру. Но тогда эта вторая идея была отложена. Нечто подобное могло происходить как с шахматами, так и с картами, но шахматное действо мне казалось эффектнее. Непонятно, откуда могла появиться версия, сообщаемая Конланом. Очевидно, он ее слышал в Париже. Неизвестно, шла ли она от самого Стравинского или же в качестве кем-то сочиненной легенды. Вспоминаю этот эпизод только для того, чтобы еще раз подчеркнуть, насколько часто факты колеблются в легендарных передачах.
За все время работы в разных странах нам приходилось встречаться с самыми разнообразными изобретениями. Говорят, что восточные народы особенно склонны ко всяким шехерезадам, но на деле и Запад в этом отношении не уступает Востоку. Сколько раз приходилось слышать удивительно измышленные сказки! Эти повествователи, видимо, совершенно не стеснялись неправдоподобностью. Однажды Куинджи, услышав одну из таких легенд обо мне, сказал сочинителю: » Вы успели одновременно сделать его не только всемогущим, но и вездесущим. По вашему рассказу я могу заключить, что он был одновременно в двух местах». Оставалось непонятным, к чему сочиняются всякие неправдоподобные легенды. Всегда ли это делается со злостною целью или же иногда это происходит просто по старинной пословице для красного словца? Будем добры и предположим второе.
[1939 г.]
«Из литературного наследия» (Опубликована первая половина очерка).
Ступени
На север от нас высится снеговой перевал Ротанг — путь к Тибету и Средней Азии. Кроме проложенной теперь тропы, к этому перевалу ведут еще какие-то старинные большие ступени, сложенные из грузных камней. Рассказывают, что эта богатырская лестница когда-то сооружена Гесэр-Ханом. Вообще все гигантские сооружения, неведомо из каких веков сохранившиеся, принято посвящать мощным героям. На юг от нас на холме — развалины дворца Пандавов. На запад на самой вершине горы еще видны какие-то развалины и при них тщательно выложенный водоем. Особенно поразительно бывает среди зарослей встретить заброшенный, но когда-то бережно устроенный водоем или какие-то неведомые ступени к чему-то давно не существующему. Последние дни богаты нежданными прекрасными археологическими находками. В Египте открыты сокровища фараона Шешонга. Эллада открыла превосходные дельфийские памятники. Найден дворец Нестора со множеством каких-то иероглифических надписей. В Афганистане исследуется древний центр Бактрии — Балк, в котором развалины тянутся на 16 миль. Сделаны новые счастливые открытия в русском Туркестане, на Алтае, в Монголии. Точно бы земля хочет напомнить, какие неоспоримые памятники древности повсюду еще захоронены. Индия вся полна еще не вскрытыми древними поселениями. После Хараппы, Мохенджодаро[67] постоянно наталкиваются на холмы, являющиеся курганами древних городов. В одной нашей долине, судя по записям древних китайских путников, процветало четырнадцать буддийских монастырей. Ни одного сейчас не осталось. Сохранились лишь неясные предания, что недалеко от наших мест скрыты со времен иконоборчества Ландармы древнейшие буддийские манускрипты. Как всегда говорится, что в сужденное время и эти древности выйдут наружу. Очень замечательно, что обращается внимание и на исследование затопленных морем городов. Обнаруживаются ступени и в глубины и на высоты.
История нуждается в новых вещевых подтверждениях. Многие проблемы оказались гораздо сложнее, нежели было принято думать. Человеческие сношения тонут в глубине веков. Многое должно быть отодвигаемо в давние тысячелетия. На все мода. Одно время была мода все приближать, а затем возникло желание отдалять, но истина часто бывает посередине. Особенно трогательно в густых зарослях найти древние ступени, ведшие к каким-то несуществующим твердыням. Помню, когда мы нашли осколок полированного мрамора среди зарослей, сколько размышлений возникло…
(1939 г.)
Публикуется впервые
Много говорилось о преемственности и о подражании, но совершенно упускались из виду очень важные причины такой преемственности, или одновременного возникновения идей. Между тем во всех областях искусства и науки можно постоянно убеждаться в поразительном единовременном возникновении совершенно подобных выявлений. Невозможно обвинять подражание или заимствование людей, которые по географическим и прочим условиям даже не могли вообще знать о возникновении где-то таких же или почти подобных проявлений. В истории искусства можно найти много примеров, когда почти та же композиция или очертания человеческой фигуры являются как бы возродившимися формами чего-то уже давно бывшего и не знакомого автору. На эту тему можно бы собрать интереснейший большой труд, наполнив его примерами из самых различных творческих областей.
Бывали случаи, когда тот или иной автор с изумлением находил свои выношенные внутри себя образы на каком-то отдаленном произведении.
Автор мог совершенно искренно сказать, что того произведения он никогда не видал. На это скептики могли возразить, что, может быть, и видел когда-то, но забыл. Не будем исключать и такой забывчивости, когда из давних хранилищ сознания вдруг выплывают образы, давнымдавно там схороненные. Но сейчас, в век радиоволн и передачи мыслей на расстояние, можно найти и другие причины такого единомыслия. Именно назовем эти неожиданные проявления, часто так сходные между собою, единомыслием. В пространственных своеобразных радиоволнах носятся идеи и концепции, и люди одинаковой восприимчивости подхватывают их часто в самых удаленных углах земли. Еще недавно такое рассуждение о силе мыслей считалось бы идеалистической сказкой. Но сейчас благодаря новейшим научным достижениям можно вполне убеждаться, что без всяких обвинений в заимствованиях и в подражаниях можно утверждать, что разновременно и в различных местностях могут мощно выявляться совершенно схожие образы. Художники, писатели, ученые могут подтвердить, как часто они бывали обуяны одними и теми же заданиями. Это явление и есть превосходное единомыслие, о котором человечеству следует неотложно подумать. Пространство полно идеями и приказами.
1939 г.
«Из литературного наследия» (Опубликовано без последней фразы).
Чарльз Крэн
Горестно соображать об уходе от земли истинно хороших людей. Покойный Чарльз Крэн принадлежит именно к тому прекрасному роду людей, после ухода которых остается невосполнимая пустота. С такими выдающимися людьми можно иногда по обстоятельствам долго не встречаться лично, и тем не менее дружба от этого не ржавеет. Вы знаете, что такие люди, такие друзья не предадут, не изменят, и особенно драгоценно в наше колеблющееся, изменчивое время осознавать, что имеются друзья прочные. Здесь ли, на земле, или в мире надземном известного качества отношения остаются нестираемыми.
С особенным чувством можно вспоминать о деятельности таких друзей. В каждом их поступке, кроме общего свойственного им доброжелательства, можно найти и особое ценное устремление. Первый раз имя Крэна встало перед нами уже тридцать лет тому назад во время приезда Крэна в Россию. Вернее, скажем во время одного из его приездов в Россию. Ведь Крэн побывал в России не много не мало, как двадцать четыре раза. Немногие из иностранцев могут иметь такой русский послужной список. При этом во время каждого из таких посещений Крэн, помимо технических дел, творил много добра, умножал культурные сношения и укреплял дружеские связи с народом русским.
Нередко говорилось, что Крэн, наверно, когда-то был русским, ибо иначе трудно было себе представить, чтобы исконный американец до такой степени мог глубоко понимать Россию, положительные качества народа русского, русское искусство и общественность. Это тяготение ко всему русскому не являлось налетным снобизмом, но, говоря о потенциале русского народа, Крэн утверждал свои дружеские чувства, как мог бы сделать это сам русский.
Очень ценно отметить, что Крэн чувствовал Русь не узко, не предвзято книжно, но широко, во всей ее азийской мощи и красоте. Крэн понимал и Китай, и не случайно он был почетным советником Китайского правительства. Крэн тянулся к Индии. Не раз проезжал ее, воодушевленно впитывал ее красоты, знал Индию от юга и до Гималаев. С такою же любовью Крэн бывал и в Ираке, и в Сирии, и в Месопотамии, и в Аравии. Султаны и шейхи понимали Крэна и любили его задушевное слово. Любил Крэн и Египет, и его последняя заграничная поездка была именно в Египет. На склоне лет, едва оправившись от тяжкой болезни, Крэн хотел как бы для какого-то дальнего пути еще раз запастись лицезрением пирамид, этих стражей вечности.
Удивительно подумать, чтобы человек, по семейным корням как бы привязанный к Западу, до такой степени мог чувствовать Восток. Это не было восточным увлечением или каким-то предвзятым модернизмом, когда во имя какого-то внешнего интереса люди бросаются в африканское или полинезийское искусство или в скурильную японщину, лишь бы удержаться на гребне моды. Крэн не походил на таких эфемерных однодневок. Можно сказать, что в отношении Востока, конечно, включая в него и Русь, Крэн был непоколебимым однолюбом.
Было бы жаль представить Крэна только как филантропа или как государственного деятеля. Несомненно, по природе своей Крэн был художником. Ведь не только те художники, которые поют, играют, пишут, занимаются живописью или скульптурою. В равной мере и все те будут художниками, в душах которых горит пламень красоты. Ко всему красивому и прекрасному неотрывно тянуло Крэна. Вспомним, как восхищался он конфуцианскими напевами. Как помогал он Афонскому монастырю. Эта помощь была не просто внешним актом милостыни. Наоборот, Крэн всегда устремлялся к чему-то прекрасному. Когда он звал меня ехать
